Виктор Поротников - Митридат Страница 24

Однако тот же Тирибаз всячески старался заглушить в своем воспитаннике интерес к женскому полу, который с годами все сильнее проявлялся в Митридате. Старый воин хотел воспитать Митридата нечувствительным к этому соблазну, полагая, что истинному правителю подобает больше думать о государственных делах, нежели о плотских утехах. Истинный правитель должен быть рабом одной-единственной страсти — страсти к войне.

И вот, лежа в постели с родной матерью, Митридат вдруг вспомнил наставления Тирибаза. Его надтреснутый голос так отчетливо прозвучал у него в ушах, что Митридат невольно вздрогнул. И, вздрогнув, понял, что задремал.

— Что с тобой, мой милый? — прошелестел возле самого уха юноши ласковый голос царицы.

Ее рука, скользя по телу Митридата от груди к низу живота, призывала возобновить прерванное блаженство.

Митридат, желая заглушить в себе слова Тирибаза, звучащие как упрек, охотно откликнулся на этот призыв.

Утром полусонная Лаодика, томно раскинувшись на ложе, наблюдала за тем, как ее сын торопливо облачается в одежды, чтобы затем незаметно пробраться в свою опочивальню.

— Что это у тебя? — лениво спросила царица, заметив на шее у Митридата маленький кожаный мешочек на тонкой бечевке. Сын поднял на нее глаза. Лаодика указала пальцем на мешочек.

— Здесь целебные травы, — ответил Митридат и спрятал ладанку под хитон. — Я делаю из них отвар при недомоганиях. Меня научил этому Моаферн там, в горах…

На самом деле травы в мешочке были ядовитые. Митридат ежедневно употреблял это зелье крошечными дозами, как учил его Моаферн.

— А-а… — негромко протянула царица и еле заметно улыбнулась. — Я подумала, что ты хранишь там свои амулеты, которые так любят персы.

— У меня один амулет — мой акинак, — горделиво произнес Митридат, надевая пояс с кинжалом.

— Ты говоришь как спартанец, — вымолвила Лаодика и сладко потянулась, откинув с себя одеяло. — Как здесь душно, словно в кузнице Гефеста!

Она подставила сыну уста для прощального поцелуя, когда он присел на край ложа, пожирая ее вожделенным взглядом.

Поцелуй возбудил Митридата, и он захотел большего, но Лаодика остановила сына, уже собравшегося возлечь на нее.

— О нет, мой дорогой! — умоляюще заговорила она. — Теперь не время для этого. Сюда вот-вот придут мои служанки. Тебе пора уходить. А ночью я опять буду твоя, пей меня до самого донышка! Ступай же, мой царь Эдип!

Так Митридат впервые услышал это имя.

Жизнь во дворце угнетала Митридата. Дни тянулись бесконечно долго, зато ночи, наполненные ласками, пролетали быстро.

Днем он отсыпался после ночных утех, плескался в бассейне, навещал сестер, часто заходил в оружейный зал и на конюшню. Любовь к лошадям и оружию, привитая ему с ранних лет Тирибазом, жила в нем и властно звала взять в руки лук или меч, вскочить верхом на горячего скакуна.

Иногда Митридат уединялся в библиотеке, заново открывая для себя сочинения греческих авторов. Особенно его привлекал Геродот, его «История» в девяти книгах. Зачитывался он и описаниями походов великого царя Александра в изложении историка Диодора.

Но честолюбивые порывы, пробуждавшиеся в душе Митридата после всего прочитанного, неизменно гасились унылым однообразием его существования. Каждодневно он чувствовал на себе материнскую опеку. Митридата не допускали до государственных дел, он лишь олицетворял собой царя, не имея при этом никакой власти. Лаодика сама не раз говорила сыну:

— Зачем тебе впутываться в дрязги вельмож, разбирать жалобы простонародья на несправедливость царских чиновников, выслушивать отчеты высших сановников, судить и карать — все это скучно и утомительно, поверь мне. Пускай этим занимаются те, кому положено по должности: Гистан, Гергис, Багофан, Дионисий… Мы же будем предаваться любви, не зная забот и печалей!

Митридат пробовал возражать матери:

— Получается, что во главе царства стоят не цари, но их прислужники. Излишняя власть портит этих людей, их заносчивость я уже испытал на себе. Слуги должны боготворить властелина, а не стараться стать вровень с ним. Мне кажется порой, что царь не я, а евнух Гистан. Только и слышу от тебя и от сестер: «Гистан знает», «Гистан сделает», «Попроси Гистана»…

Лаодика с материнской лаской и тактом любовницы всякий раз убеждала сына в том, что Гистан действительно незаменим, что он самый преданный ей человек, который вдобавок может помочь выпутаться из любого затруднительного положения.

Если днем Митридат еще как-то пытался отстаивать свою точку зрения, то по ночам он всецело принадлежал своей любовнице, не имея сил бороться с ее чарами, снедаемый желанием вновь и вновь владеть этим телом.

Так проходили дни за днями, похожие один на другой. Честолюбивая натура Митридата была опутана сетями сладострастных желаний. И он, все более развращаясь, смирился с этим сладостным пленом.

Однажды, гуляя с Антиохой в дворцовом парке, Митридат неожиданно спросил сестру:

— Ты слышала про царя Эдипа?

Антиоха кивнула, отняв от лица букетик левкоев.

— Конечно, слышала.

— Я хочу знать, где он царствовал и когда. Я просмотрел множество свитков в библиотеке, но не нашел ничего о царе Эдипе ни у кого из историков. Меня это заинтриговало.

— Почему тебя заинтересовал этот царь? — спросила Антиоха и пристально посмотрела на брата.

Брат и сестра остановились возле каменного льва, из раскрытой пасти которого била слабая струя воды и стекала в круглую мраморную чашу. Над головами у них шелестели листвой вязы и платаны; в ветвях деревьев со щебетом порхали птицы.

— Меня недавно сравнил с этим царем один человек, — как бы нехотя промолвил Митридат, не глядя на сестру. — Вот я и хотел узнать, чем я похож на царя Эдипа?

— Царь Эдип — мифический властитель греческого города Фивы, — сказала Антиоха. — Ты слышал легенду о фиванском царе Лаии, сыне Лабдака?

Митридат отрицательно качнул головой.

— Царь Лаий, изгнанный из Фив Зетом и Амфионом, сыновьями Зевса, отправился в Пелопоннес, — продолжила Антиоха. — Лаий похитил малолетнего сына тамошнего царя Пелопса и надругался над ним. В результате мальчик покончил с собой. Это преступление навлекло на Лаия гнев богов, и в итоге он пал от руки собственного сына Эдипа.

— Странно, — пробормотал Митридат, поглаживая подбородок. — Чем же я похож на Эдипа? Неужели мать думает, что я злоумышлял на своего отца!

— Так это мама сравнила тебя с царем Эдипом? — живо спросила Антиоха.

— Ну да, — ответил Митридат, не понимая, отчего вдруг сестра так внимательно смотрит на него.

— И она ничего не рассказывала тебе о нем?

— Ничего. Я хотел сам прочитать про Эдипа у Геродота или Фукидида…

— Ты не там искал, Митридат. — Антиоха смотрела на брата так, будто только что прочитала его мысли. — Идем со мной.

Митридат последовал за сестрой по дорожке, выложенной обломками мраморных плит, мимо благоухающих цветочных клумб и колючих кустов шиповника. Он глядел на покачивающиеся бедра Антиохи, на ее белые икры, мелькающие в разрезах пеплоса, на гибкую линию девичьей шеи, и в нем с неистребимой силой пробуждалось столь знакомое чувство неутоленной плоти.

Придя в свои покои, где на стенах прыгали солнечные зайчики от полуденных лучей дневного светила, запутавшихся в оконных занавесках, Антиоха принялась доставать из круглой кожаной коробки папирусные свитки греческих трагиков. Она быстро пробегала глазами заголовки, откладывая свитки в сторону. Отыскав нужный папирус, Антиоха обернулась к стоящему в ожидании Митридату.

— Вот. — Она протянула брату свою находку. — Это трагедия Софокла «Царь Эдип». Прочти ее, и ты поймешь, что имела в виду наша мать. Но сначала поцелуй меня.

Антиоха подставила брату губы.

Митридат обнял сестру и приник устами к ее устам, вожделение к ней все сильнее охватывало его.

Антиоха, ощутив телом напрягшийся мужской фаллос, прошептала Митридату на ухо:

— Наконец-то ты увидел во мне женщину!

Не разжимая объятий и не прерывая страстных поцелуев, брат и сестра боком отступили за толстую занавеску, где стояло ложе. Избавляясь от одежд, они пожирали глазами наготу друг друга, еще больше возбуждаясь от жадных прикосновений пальцев.

Дальнейшее продолжалось с торопливым нетерпением уже в постели, почти без слов, лишь страстное дыхание и звуки поцелуев выдавали любовников. Она распаляла его своими ласками, готовая отдаться и в то же время нежно отстраняя, желая продлить удовольствие от прелюдии. Он, пылая страстью не меньше, чем она, с мягкой настойчивостью стремился преодолеть ее слабое сопротивление, соединиться с нею. Наконец это случилось.

Антиоха, стиснув зубы, издала невнятный стон, почувствовав глубоко в своем чреве твердую плоть брата. Мышцы ее ослабли, уступая его напору; больше она себе не принадлежала.