Герман Нагаев - Пионеры Вселенной Страница 24

– Что приуныла, Аннушка?

– Нет, ничего, я слушала и задумалась…

– Полно, полно, голубушка. Сегодня должны быть все веселы. Я знаю, ты хорошо поешь вятские частушки, ну, встряхнись.

– Не знаю, давно не пела…

– Ерунда. Тут все свои, – и, хлопнув несколько раз в ладоши, Желябов объявил Аннушку…

Увидев, что Кибальчич углубился в блокнот со «звездными стихами», он незаметно подошел, присел рядом:

– Ну что, друг, о чем задумался?

– Знаешь, Андрей, меня очень заинтересовали эти стихи. Поэт мечтает о звездах. Это заманчиво, смело. Люди должны стремиться за пределы Вселенной в неизведанные миры…

– Да, конечно, Николай, это замечательно. Но прошу тебя, на время спустись на землю. Сегодня нельзя предаваться раздумьям. Хочешь сплясать русскую?

– Что ты, Андрей. Я не умею ни плясать, ни танцевать.

– Тогда учись у меня, – рассмеялся Желябов и, подмигнув Тетерке, снял пиджак и, расстегнув ворот белой вышитой косоворотки, церемонно поклонился Людочке, приглашая ее сплясать. Та вскочила, счастливо заулыбалась.

Тетерка заиграл плясовую, а Якимова, хлопнув в ладоши, голосисто запела в такт музыке:

Калинка, малинка моя,В саду ягода малинка моя.

Желябов громко топнул и залихватски пошел выделывать замысловатые коленца.

Людочка, помахивая платочком, дробно стуча каблучками, то плыла лебедкой, то порхала бабочкой.

Все встали со своих мест, образовав круг, и, подпевая Якимовой, хлопками подбадривали плясунов.

Если б в это время нагрянули полицейские, они бы смущенно удалились. Да и кто мог подумать, что так беззаботно, так самозабвенно умели веселиться грозные террористы.

Но вот часы забили двенадцать.

– Братья, друзья, товарищи! – крикнул Желябов. – Прошу наполнить бокалы – наступает наш час.

Все столпились у стола.

– За грядущий восемьдесят первый, который должен принести Родине свободу и счастье!

– Ура! – раздалось в ответ.

– Поклянемся же, братья, быть до конца верными народу и честно исполнить свой долг.

– Ура! – дружно ответили собравшиеся.

5

Для Кибальчича новый год начался, как и прошлый, с упорной, изнурительной работы. Он, не желая жить на средства партии, все еще продолжал сотрудничать в «Слове» и вел отдел рецензий в «Новом обозрении». Кроме того, приходилось трудиться над приготовлением гремучего студня и других горящих и взрывчатых смесей для метательных снарядов и черного динамита для мины.

Раздумья над летательным аппаратом, так увлекавшие его, опять пришлось отложить на неопределенное время.

В пятом январском номере «Народной воли» была наконец опубликована его статья «Политическая революция и экономический вопрос». Статья имела большой успех, и от Кибальчича ждали новых материалов «Народная воля» и начавшая регулярно выходить с декабря «Рабочая газета». Он был занят и днем и ночью.

Работа хотя и утомляла его, но Кибальчич был доволен и рад, что у него не было свободного времени. Всякий раз, как оказывалась передышка в делах, он невольно начинал думать о Лизе. Ему хотелось хоть на мгновение увидеть ее. После того как Лиза выполнила важное поручение по наблюдению за выездами царя, она волей-неволей приобщилась к революционной борьбе. И Кибальчичу стало казаться, что, если она станет агентом Исполнительного комитета, устранятся почти все препятствия на пути их сближения.

Рассуждая так, Кибальчич вспоминал Сергея Стрешнева, и опять его отношения с Лизой представились ему сложными, запутанными, неразрешимыми…

Подошел февраль, а дело с подкопом на Малой Садовой продвигалось медленно. Причиной тому были новые потери: 26 января полиции удалось схватить Колодкевича и Баранникова. А на квартире Баранникова попал в засаду Клеточников, работавший в Третьем отделении и охранявший партию от полицейских облав. Планировать покушение на 22-е было бессмысленно.

Исполнительный комитет, обсудив и взвесив все обстоятельства, утвердил новый срок – 1 марта. Ha этом же совещании, по представлению Желябова, были одобрены и утверждены кандидатуры четверых метальщиков-добровольцев.

В середине февраля на конспиративной квартире на Тележной состоялось инструктивное совещание метальщиков, созванное Желябовым.

Кибальчич, придя последним, увидел за столом Желябова, хозяина квартиры Саблина – высокого чернобородого, с энергичным лицом, и четверых незнакомых, которых ему тут же представили.

Один из них, кудрявый, с большими серыми глазами и округлым лицом, казался совсем юношей. Кибальчич: вспомнил, что видел его на сходках, и даже вспомнил кличку «Котик». Знакомясь, тот встал и, протянув руку, твердо сказал:

– Михаил Михайлович. – И шепотом: – Гриневицкий.

Второй, огромного роста, широкоплечий и мешковатый, крепко стиснув худую руку Кибальчича, пробасил:

– Рабочий из боевой дружины, Тимофей Михайлов.

Третий, с некрасивым, грубоватым лицом и маленькими глазками, учтиво поклонился:

– Бывший студент Рысаков.

Четвертый скромно назвался Емельяновым.

Кибальчич был рекомендован им как «техник».

Желябов сразу же попросил Кибальчича приступить к делу.

Достав из небольшого саквояжа два метательных снаряда, Кибальчич поставил их на стол:

– Это, господа, макеты бомб. Вот эту вы можете подержать в руках, она не взорвется, начинена песком. Именно такую бомбу по объему и весу вам придется бросать.

Желябов взял макет, взвешивая его на ладони.

– Однако увесистая… но швырнуть можно очень далеко.

Все подержали бомбу в руках, согласились.

– А это, – продолжал Кибальчич, – макет с механизмом. Не уроните – может взорваться. Правда, в ней один запал, но и он может наделать бед. Мы испытаем его потом в лесу…

Кибальчич стал объяснять собравшимся устройство снаряда, разбирая его, показывая отдельные части и их взаимодействие.

Потом он ответил на вопросы и посоветовал, как лучше и надежней бросать снаряд.

Метальщики сосредоточенно слушали Кибальчича… Договорились в понедельник утром идти в лес, на макете потренироваться в метании полновесного снаряда и произвести взрыв опытной бомбы.

6

Двадцать седьмого февраля днем на квартире Желябова и Перовской Суханов, как опытный минер, руководил работами по начинке мины – большого металлического цилиндра – черным динамитом. Подкоп к тому времени был уже закончен, и все ждали хозяина сырной лавки Богдановича (Кобозева). Богданович пришел в назначенное время и казался очень взволнованным.

Убедившись, что в квартире спокойно, он неторопливо заговорил:

– У нас были… по-моему, полиция. Однако назвались санитарной комиссией. Внимательно осмотрели лавку, щупали обшивку, где подкоп, но я сказал, что это от сырости… Хорошо, что землю мы прикрыли углем, иначе бы беда.

– Ну, и чем же кончилось?

– Придрались к сырости над бочками с землей. Я сказал, что на масленой пролили сметану… Так и ушли… Думаю, надо выждать хотя бы до вечера…

– Да, скверно, друзья, – сказал Желябов, – давайте мину переправим к Вознесенскому мосту… Там ближе.

Все согласились с ним. Мину упаковали в чемодан; Суханов с Исаевым и Тетерка, который работал за извозчика, отправились на тайную квартиру Исполнительного комитета, где жили Вера Фигнер и Исаев. Вечером Желябов и Перовская встретились с метальщиками Гриневицким, Тимофеем Михайловым, Емельяновым и Рысаковым на тайной квартире на Тележной.

Желябов нарисовал план на клочке бумаги.

– Вот участок Малой Садовой, где будет заложена мина. Вы по два человека станете с того и другого конца улицы. Если взрыва не последует и царь поедет дальше, его встретят бомбами Михайлов и Емельянов. Если же взрыв произойдет, но царь уцелеет и с испуга повернет обратно, – пустят в ход бомбы Котик и Рысаков. Все ли понятно?

– Да, понятно, – подтвердили метальщики.

– Мы с Софьей будем с вами, друзья. И если бомбы не добьют тирана, я брошусь с кинжалом и прикончу его… Ну, а если схватят, – мы все знаем, как себя вести. Желаю вам мужества, друзья. Завтра в это же время мы встретимся здесь, чтоб уточнить план действий…

После совещания с метальщиками Желябов направился на Невский к Тригони, который после ареста Колодкевича и Баранникова руководил работами по подкопу на Малой Садовой.

В доме мадам Мессюро, где снимал комнату Тригони, всегда бывало много гостей, и Желябов надеялся, что на его появление никто не обратит внимания.

Тригони был человеком легальным, жил под собственной фамилией, а это было своего рода «охранной грамотой». На всякий случай Желябов вооружился кинжалом и револьвером.

Тригони его уже ждал. Это был ярко выраженный южанин греко-итальянского происхождения. Смуглое его лицо окаймляли пышные подусники, что придавало ему барственность. Желябова он усадил на диван, предложил папиросу.