Семен Скляренко - Святослав Страница 25

Долго думала княгиня, кого ей взять с собой в далекий путь. Не на брань ехала она, а для хитрых и сложных переговоров, во время которых хотела иметь под рукой людей со смекалкой, бывалых. Взвесив все, велела она готовиться в дорогу двенадцати послам, пятидесяти купцам да еще пяти толмачам, которые гораздо знали греческий, франкский и латинский языки.

Кроме того, дабы не думали императоры греческие, что киевские князья не имеют ни роду, ни племени, пригласила она ехать вместе с нею родственниц своих: посестрин,[72] племянниц — и еще жен князей черниговского и переяславского.

Те только того и ждали, всю зиму шили разные уборы, сапожки из зеленого и красного сафьяна, все примеряли, все одна перед другою хвалились: вот, мол, я какова, вот удивим Царьград!

А княгиня Ольга только ходила по терему, усмехалась, думала: «Погодите! Что вы запоете, когда колыхнет вас Русское море?»

Ключнице Малуше княгиня велела отобрать десять дворовых девушек, самых красивых, здоровых, ловких.

Услыхав этот приказ, Малуша подумала: «Мне бы поехать с княгиней в Царев город!»

Но, когда княгиня добавила: «А тебе, Малуша, быть здесь, на дворе. Смотри, чтобы и в тереме порядок был и чтобы княжичи были ухожены», — ключница поняла, что судьбы ей не обойти, что она и в самом деле должна остаться в городе, раз ее княгиня едет в далекий путь.

После одной бессонной ночи княгиня пригласила к себе священника Григория.

— И ты, отче, поедешь со мною, — сказала она.

— Куда, матушка княгиня? — спросил он, не поняв сначала, о чем идет речь.

— В Царев город, Константинополь, — ответила она. Старик священник вконец перепугался, услыхав о такой дальней и тяжкой дороге, но ответил хитро, по-своему:

— Зачем же мне ехать в Константинополь, мать княгиня, ежели я крестился у болгар в Преславе?

— Со мною поедешь, отче, аки пастырь истинной веры. У него заблестели глаза.

— Так, может, мать княгиня, едем мы для того, чтобы там принять для всей Руси христианскую веру?

— Нет, отче, — сурово ответила княгиня, — ты поедешь со мною не для того, чтобы взять у императоров Христа, а дабы ведали они, что есть на Руси христианская вера и что я, княгиня, такожде христианка и пресвитера[73] своего имею…

Священник Григорий, радуясь, что началась эта беседа, снова спросил о том, о чем не раз уже раньше допытывался:

— Добро деешь, княгиня, что не берешь у греков Христа, но, может, возьмем его у болгар… Ты же, мать княгиня, сама христианка.

— Верю во Христа, отче Григорий, ибо знаю, что токмо Христос защитит меня, князей и тех воевод, купцов, бояр, что не принимают Христа. Знаю, Христос защитит и многих людей моих, иже омылися купелью святою, совлекли греховные одежды ветхого человека Адама…

Священник Григорий молитвенно поднял очи к небу и произнес:

— Почему же ты, княгиня, денница перед солнцем, заря перед светом, сама сияешь, аки луна в нощи, а не крестишь неверных людей, не омовенных крещением святым, потопающих в грехах, аки бисер в кале? Крести, княгиня, Русь, сделай христианской свою землю.

— Не могу, отче Григорий, боюсь. Неверным моим людям вера христианская уродство суть, не смыслят бо, не разумеют, во тьме ходят, не ведают славы Господней, одебелело[74] бо их сердце, ушами тяжко слышати, очами видети… Крещу я ныне Русь — многие смеяться начнут и противиться такожде, а может, отче Григорий, даже пойдет племя на племя, земля на землю…

Задумался священник и, наверное, припомнил все, что приходилось ему слышать от неверных киевлян, — и насмешки, и брань, и угрозы против христиан. И это в Киеве, где рядом Гора, дружина, княгиня-христианка. А что будет, если крестить весь или мерю, всю чудь заволоцкую? Правду говорит княгиня: окрестить Русь — все равно что зажечь пожар по всей земле.

— Так, мать княгиня, — согласился он, — Русь крестить ныне нельзя. Будем верить, что придет когда-нибудь на Русскую землю познание, крестим мы ее, дадим Христа. Так когда же, княгиня, будем выезжать в Константинополь?

2

Как только Днепр сбрасывал ледяной покров и разливался, в Киев из далеких заморских стран прибывали гости, зимовавшие в низовьях Днепра и за Верхним волоком, ожидая там теплой поры; прибывали также из червенских городов[75] и с Итиль-реки, где застала их и не пустила в Киев зима.

Много, очень много могли бы рассказать гости из чужих земель о путях, которыми пробирались они сюда, в Киев. Это были дальние, очень тяжкие пути, когда приходилось ехать месяцы и годы безводными пустынями, морями и реками, горами и степями. Это были опасные пути, ибо повсюду заморского гостя подстерегали страшные опасности — буря на море, самум в пустыне, орда в Диком Поле, зверь и разбойник за каждым камнем и кустом. Купец в те времена должен был быть и воином; на спину его коня были навьючены товары, но У пояса висел и меч. Для охраны купцы нанимали еще и дружину. Однако многим гостям, из далеких земель ехавшим к Днепру, так и не суждено было напиться воды из него. Не всегда и киевские купцы добирались до заморских земель. Три пути тянулись от Киева-града: Залозный — от левого берега Днепра через Дикое Поле, реку Танаис,[76] по великой реке Итиль и далее Джурджанским морем в земли китайские, аравийские до Баб-эль-Абваба, Бердаа и самого Ховерезма; на юг от Киева через поле и по Днепру шел Соляной путь, по которому ездили к печенегам, херсонитам, болгарам, грекам и еще дальше, в Середземное море; был еще и Червенский путь — от Киева на запад, в города на Карпатах, к чехам, полякам, франкам.

Но в Киеве, на Подоле, все забывалось — и далекие пути, и страшные приключения в дороге, и даже те, кто не доехал до Киева, а истлевал где-то в песках или на дне морском. Над По-чайною в Киеве терпко пахло смолою, повсюду вдоль берега так тесно, что можно было переходить с лодии на лодию, стояли большие, длинные ушкаи, приплывавшие сюда из северных морей, шнеки[77] и бусы из Чуди, струги и учаны из Новгорода, тяжелые морские хеландии[78] греческие. И все люди, издалека приплывшие на них в Киев, спешили на Подол, на торг.

Торг на Подоле кипел, шумел, бурлил. Издалека была видна многолюдная толпа на огромной площади, посреди которой стоял высокий столб и пылал огонь.

Тот, кто подходил ближе, видел уже не столб, а высеченное из ствола дуба подобие животного и человека. Туловище статуи напоминало тело человека с большими, будто женскими грудями, длинные руки тоже были похожи на человеческие, они шли вдоль туловища и почти достигали земли. В голове же идола, если не считать глаз и носа, было что-то звериное: рот был растянут до огромных ушей, из него выдавались острые кабаньи клыки, а над головой торчали железные рога.

Это был Волос — бог торговли. К нему порой с благодарностью, порой с надеждой подходили киевские гости, ездившие в далекие края; со страхом поглядывали на него заморские гости — варяги, хозары, да и греки-христиане.

Каждый день, с утра до вечера, бог Волос поглощал свои жертвы. Перед ним на сложенном из камня жертвеннике горел огонь, киевские и заморские гости подходили и складывали свою дань: кто живого петуха, кто мех, жбан меда, кадь ячменя или проса.

Богу Волосу нелегко было, разумеется, переварить эти жертвы, огонь перед ним должен был гореть день и ночь. Поэтому возле подобия божьего всегда возились несколько жрецов, они подкладывали дрова, резали и бросали в огонь части жертвенных животных, лили мед, клали воск. Если жертва была ценная — полотно, мех, — они вешали на день такие вещи на туловище Волоса, где были для этой цели железные крюки, а ночью снимали. Жили жрецы подле своего бога в землянке, где у них был настоящий склад добра: богу — богово, жрецам — на насущный день.

Около Волоса били в бубны и играли на дудках жрецы, к жертвеннику подходили купцы киевские и заморские гости, на железных крюках колыхались меха, в буйный огонь падали части принесенных в жертву животных, сыпалось зерно, лилось вино. В воздухе пахло жареным мясом, ладаном, смирною. А к жертвеннику подходили все новые и новые купцы, гости из чужих земель.

С самого раннего утра до позднего вечера шумел, кричал многими голосами на различных языках Подол: тут киевский купец чеканил русские слова, там грек что-то кричал, выхваляя свой бархат, где-то дальше быстро сыпал словами хозарин, а там аравиец, не понимая того, что ему говорят, и не зная, как самому объясниться, хоть возле него и крутились толмачи, обливался потом, подмигивал, поднимал руку к небу, тыкал пальцем в сердце, подбрасывал на ладони свой товар.

На главном месте, поближе к богу Волосу, стоят купцы земель русских: новгородцы привезли на торг горючий камень,[79] собранный на берегах Студеного моря, груды шкур соболиных, куньих, горностаевых, черно-бурой лисицы, шкуры морского зверя; языки из-за волока продают оленьи, заячьи, козьи меха; древляне похваляются шкурами и показывают бараньи пузыри, в которые налиты бобровые благовония; вручайские[80] камнерезы привезли на торг возы красного шифера и горы пряслиц; Полянская земля засыпала торг пшеницей, ячменем, просом, перед купцами стоят кади с пахучим медом, лежат большие, похожие на жернова круги желтого воска. Богаты купцы Русской земли, есть у них что продать гостям заморским.