Валентин Пикуль - Баязет Страница 25

– Довольно, – сказал он ей, – поди сюда!

Танцовщица скинула с себя кисею; налобная повязка ее, унизанная камнями, сверкнула во тьме.

– Зия-Зий! – выкрикнула она громче и ударила в бубен наотмашь.

Танец сделался стремительным. Живот ее, лоснившийся от пота, мелко вздрагивал. Она заламывала кверху руки в тяжелых медных браслетах, и привязанные к ним листки с изречениями из Корана шуршали, развевая прохладу.

– Да иди же сюда, змееныш! – Карабанов рванулся к ней с дивана, но девушка, откинув свисавший со стенки ковер, мгновенно исчезла…

И тогда Андрей заметил, что он давно не один: два турка стояли в дверях – один помоложе, другой совсем старый, и рядом с ними хозяин кофейни – бахтиар или халдей, теперь это было безразлично.

Вежливо поклонившись, они сели на диван и еще раз поклонились, прикладывая ко лбу концы пальцев.

– Ваше благородство, – наконец спросил один из них, – осталось довольно?.. Великий аллах сотворил женщину, как цветок, а мудрейший Исхак-паша построил Баязет, как венец правоверных…

Карабанов понял: к дверям уже не пробиться. Он выхватил шашку, и две сабли мгновенно обнажились перед ним. «Если что, – пронеслось в голове, – Клюгенау знает, где я, и казаки вдрызг разнесут эту лавку…»

– Убью, рвань турецкая! – заорал поручик, увидев, как подкрадывается сбоку хозяин лавочки, чтобы снять со стены кривой ятаган.

Извернувшись, он рубанул клинком под коленки сзади, рассек сухожилья – и тот уже не поднимался, только ползал по коврам. «Вот еще бы второго поддеть!» – думалось все время. Карабанов никогда не ощущал в себе такой страшной силы и ярости. Одним взмахом клинка разбросав перед собою сабли, ударил молодого турка сапогом в живот – тот отлетел к дивану. Рука третьего уже была в крови.

– Назад! Перебью всех, как щенят!

И сам отскочил назад. Рванул ковер. Так и есть: еще одна дверь, в которую скрылась Зия-Зий. По длинным переходам караван-сарая отступал, оскалив зубы, рыча зверем, даже не оглядываясь.

Звон стоял от искристой стали.

Тесно было.

– Не подходи ближе – убью!..

Выкинул вперед шашку, и в этот же момент, рядом с его клинком, поблескивая синевой, хищно вытянулось лезвие чеченской сабли. Андрей повернулся и увидел безухую голову Хаджи-Джамал-бека.

– Пей кофе, – властно сказал лазутчик, – можешь пить шербет, ешь рахат-лукум, но зачем обижать моего друга?..

Турки отпрянули.

Андрей в бешенстве влетел в кофейню, но там уже никого не было. В припадке слепой безотчетной ярости (вспомнился ему тут Дениска) рубил поручик ряды кувшинов, сметал с полок персидские, цветами писанные чашки, острые взмахи клинка – крест-накрест – рассекали навесы из хорасанских ковров.

Потом, выскочив на улицу, почти в диком вопле созвал солдат, велел окружить дом и никого не выпускать.

– Если побегут, стреляйте, такую мать!.. – приказал он.

Но – странно! – никого не нашел, хотя обыскал весь караван-сарай. Ни одного турка. И тот, с подведенными глазами, халдей или бахтиар, куда-то провалился. Даже Хаджи-Джамал исчез. Только в дальней потаенной каморке нашел Андрей брошенную Зия-Зий; девушка стояла перед ним, плачущая от испуга, стыдливо прикрываясь руками.

Карабанов при виде ее успокоился, втолкнул клинок в ножны.

– Меня бояться не надо, – сказал он. – У нас на Руси так заведено: с бабами не воевать, а лежачего не бить… Вот ты и ложись!

После встречи с Зия-Зий весь день Андрей ходил и улыбался, вспоминая подробности и того и этого, так что Ватнин даже сказал:

– С чего это ты, поручик, все жмуришься да жмуришься? Словно кот: мутовку со сметаной облизал, а теперь вспоминает…

Вечером случайно встретил Клюгенау; прапорщик сам подошел к нему и сказал:

– Мне так неудобно перед вами, так стыдно… Я ушел, а вы остались одни, и я целый день мучаюсь: хватило ли у вас денег расплатиться за все? Тем более что перед этим сказали – ни копейки у вас нету.

Андрей крепко обнял его:

– Оставим все это. Вы золотой человек. И считайте, что я согласен с вами: жизнь удивительна!.. Только скажите мне, барон, отчего вы всегда лучше других?

– Не знаю…. А если это и так, то, наверное, оттого, что я-то себя считаю хуже других.

Деды, помню вас и я,

Испивающих ковшами

И сидящих вкруг огня

С красно-сизыми носами!..

Ватнин сел, и дубовая лавка крякнула под ним: эк-эк-экс – тяжело, мол. Положил на стол пудовые кулаки, качнул смоляным с проседью чубом:

– Охо-хо-хо…

– Ты с чего, Назар Минаевич? – спросил Карабанов. – Или дочку вспомнил?

– До Лизаветы ли тут! Не до нее теперича. Плохо, поручик.

– А что?

– Слухи недобрые.

– Какие же?

– Да вот сейчас мимо майдана шел, так сволочь какая-то, слышу, орет: «Урус – пропал. Осман-поп!..»

– Ну и что? – рассмеялся Карабанов.

– Да ништо. Оттащил я орателя в сторону, чтобы не всем видать было… Вот-те и «што»! Опосля руки пришлось мыть. А мыла-то, сам знаешь, вторую неделю из Игдыра не шлют. Рази же это мытье? Поганство одно…

Андрей предложил ему чаю. Сотник нюхнул чашку и выплеснул содержимое на землю.

– Иди-ка ты с чаем своим!.. Не чай у тебя, а «жидкопляс» какой-то. Вот Клюгенау – тот кавказец, не тебе чета: он уж чай заварит – так заварит. Глотнешь, бывало, и Арарата не видать! А ты мне мочу верблюжью суешь…

Карабанов не обиделся. Сотник протянул мимо него могучую клешню – взял свою шашку, полученную в подарок за взятие аула Гуниб, где засел Шамиль со своими мюридами. Это была необыкновенная шашка: под рост Ватнину, сделанная для него на заказ, и богатый эфес ее доходил Карабанову почти до плеча.

И вот сотник взял эту шашку и пошел. И ни о чем его поручик не спрашивал; видел только, как забрался есаул в баранту, выбрал овцу покрупнее, взвалил себе на плечо и положил у палатки.

Потом поставил барана к себе лбом, размахнулся и…

– Ай да сотник! – услышал Андрей казацкие восторги, – от рогов до курдюка! Враз!..

Вытирая о пучок травы широченное лезвие, вернулся Ватнин в палатку, сказал дружески:

– Чай вину – брат младший… Сейчас званый банкет на двух персон закатим! Ты да я – и все. Остальных к бесу! Тем более, Елисеич, уходишь ты вскорости… Выпало тебе дело, сынок, весьма строгое! Одно слово – рекогносцировка…

Ватнин медведем ворочался в тесноте палатки, и Карабанов почти с восхищением сказал:

– Здоровый вы мужчина, Назар Минаевич! Одни кулаки чего стоят…

– То верно, – согласился есаул. – Бог не обидел. И кулаки крепкие. Однажды, в Крымскую-то, стоял я с биноклем. Пригорочек, помню, тут этакенький, а я стою, значит. Подскакал ко мне офицеришко сардинский. Сопляк ишо, но весь, как петух, в перьях. А шапка на ем – во! – Ватнин показал на аршин от головы. – Во такая шапка! Из шкуры медвежьей. И сулит пристукнуть, ежели не сдамся. Саблю-то не успеть мне выхватить. Так я кулаком его. Да вот сюда – промежду глаз! Он у меня – брык! И все, значит…

– Что все? – не сразу понял Карабанов.

– Да сам и могилу копал для него. Даже всплакнул, ей-пра! Сопляка-то жаль было…

Вскоре баран, распластанный и прожаренный, лежал на блюде грудою больших дымящихся кусков. Вино и кизлярку лили из турецких карафинов прямо в широкие мисы для пилава.

– Пей, поручик. Твое дело строгое. Хорошо, что жены не имеешь…

Андрей много не пил – жарко было. Потом заглянул в палатку штабс-капитан Некрасов.

– Господа, поздравляю: наши войска взяли штурмом Ардаган и раскинулись по берегам легендарного Евфрата.

Его тоже посадили за стол.

Налили полную. Навалили всего.

Пей, мол. Ешь, мол.

– Легендарный, говоришь? – сказал Ватнин, вытирая бороду от сладкой кизлярки. – Слово ученое… А и был я там, у Евфрата твово. Девки тамошние худы больно. И сухо. И воды мало. И камень больше… Пей вот!

Некрасов засмеялся одними глазами, почтительно встал:

– Ваше здоровье, господа. – И выпил.

Потом сказал:

– Хорошо все-таки, что отказался я состоять при штабе Лорис-Меликова. Уже, помимо его известного азиатского характера, я знал, что он горе-вояка: сейчас прошел за Каркамес, застрял в камышах, и теперь его идут выручать мингрельские гренадеры.

– А по мне, господа академики, – отозвался Ватнин сердито, – так хоть в дерьме по уши, только бы не в Баязете! Не могу я так без дела тухнуть, коли наши же станишные под Карсом турку рубают. Чую сердцем, что здесь и кончилась моя слава!

Карабанов, слегка охмелев, похлопал сотника по могучему плечу:

– Да обожди, Назар Минаевич, еще не одна пуля свистнет; вон послушай, что армяне-то говорят.

– Плевал я на них! – Сотник встал, стянул через голову китель, волосатым зверюгой вылез из палатки. – Эй, казаки! – гаркнул он. – Дениску сюды, песельников зови… Я гулять желаю!

Пришел Дениска Ожогин, хитро поблескивая глазами. Рубаха на нем была чистая, без пятнышка. Этаким скромником сел у входа в палатку, терпеливо ждал – когда поднесут. Ему поднесли, конечно. Он выпил. Потом песельники сели в кружок, зажали меж пальцев деревянные ложки.