Алексей Югов - Шатровы Страница 25

— И что же, так и не побывали?

— Увы, так и не побывал! Взяли меня сомнения: а как взглянет на сие мой досточтимый патрон, Арсений Тихонович? Ведь все ж таки не очень… прям путь. И хорошо, оказывается, сделал, что воздержался. Когда я прибыл сюда, к пославшему мя, на Тобол, и поведал ему все, бывшее со мною в Питере, то есть, je vous demende pardon, в Петрограде, — а в том числе и о своем несостоявшемся искушении — намерении похлопотать о нашем деле через старца, то услышал суровый ответ, что, он, Арсений Тихонович Шатров, не только лишил бы меня за это своей доверенности, но и руки бы мне не подал! Так и не посетил. А много, много интересного порассказали. Феномен, феномен!

Да! Это был поистине феномен. Еще долго будут всматриваться исследователи в эту чудовищную фигуру, в непостижимую судьбу этого простого тюменского мужика, будто бы даже битого не раз конокрада, распутного и полуграмотного, да еще и тупого на грамоту. Сперва яростный друг Распутина, а после враг лютый, расстрига-монах Илиодор вспоминает: «Гришка собирался быть священником. Я учил его эктиниям. Но он настолько глуп, дурак, что мог только осилить первое прошение: «Миром Господу помолимся», а второго прошения уже не мог заучить, а также и возгласы. Я с ним три дня возился и бросил…»

Глуп, туп, дурак. Хорошо, но ведь это же неопровержимая правда истории, что перед этим тупицею, не умевшим заучить даже и первой эктинии, царь-самодержец, чей выспренне-горделивый титул захватывал добрую половину манифестов; монарх обширнейшей в мире империи, тот, кто полагал себя наследником кесарей византийских, обладатель «шапки Мономаха», — стоял же он на коленях перед этим распутным тупицею и конокрадом, целуя ему руку и принимая от него благословение!

И она, именовавшаяся императрицей всея Руси; мать пятерых детей; до замужества — англо-немецкая принцесса; любимая внучка королевы Виктории и в отрочестве ее личный секретарь; воспитывавшаяся в Англии и получившая там обширное образование, — лобызала же она коленопреклоненно, в присутствии супруга, лапищу этого заведомого блудника, неопрятного сорокалетнего проходимца, с ногтями в черной каемке грязи, в наряде гитариста из цыганского хора!

Из осторожности, касаясь всего этого лишь полунамеками и недомолвками, ибо прекрасно знал, что и любой из присутствующих уж вволю успел наслышаться про все это, тщательно избегая слов «царь», «царица», а прибегая к местоимениям «он» и «она», Анатолий Витальевич в заключение воскликнул:

— Нет, как хотите, господа, но это уму непостижимо!.. И ко всему, она же еще и доктор философии.

Он остановился и оглядел всех. Недоверие молчания польстило ему и подзадорило:

— Да, да! Можете не сомневаться: я специально занимался этим вопросом.

Отозвался Никита:

— Что ж, возможно: она же и английская и немецкая принцесса. Там это принято: почетный докторский диплом — «гонорис кауза».

Кошанскому это замечание его было неприятно. Он с выражением высокомерной обиды взметнул бровью, слегка подергал свой вислый панский ус.

Однако ответ его Никите был прост и сдержан:

— Не знаю. Об этом судить не могу. Гонорис кауза, или иначе как… Я, в данном случае, может быть, по своей привычке юриста, оставляю за собой право посчитаться с документом… Однако это всё — частности. Всё в целом, всё в целом, говорю я, это нечто чудовищное, уму непостижимое!..

И впрямь чудовищное!

Вот «Грегорий» бахвалится: «Царь меня считает Христом. Царь, царица мне в ноги кланяются, на колени передо мной становятся, руки целуют. Я царицу на руках ношу. Давлю. Прижимаю. Целую…»

Хвалился и большим!

В глаза он их называет: папа и мама. А за глаза именует царя и еще проще: папашка.

Уже во всем народе, чуть ли не на площадях, говорят, что Гришка «лампадник царский», возжигает якобы лампады на женской половине дворца. От старейшей фрейлины Двора — Тютчевой, еще времен Николая I, женщины безукоризненной чести и воспитания, дочери поэта, исходят слухи, будто Распутин… купает царевен! И что же царь-отец? Покарал Тютчеву? Велел «урезать ей язык», как поступали в таких случаях его давние предки — и Михаил, к даже «Тишайший» Алексей? Нет и нет: а спокойненько вызвал и пожурил, сказал, чтобы больше таких слухов не было.

А слухи все росли и росли!

Вопила в гневе и отчаянии и сотрясала трибуну, однако все еще покорствуя, Государственная дума. Но выпуски с речами депутатов выходили в свет с белыми пробелами-изъятиями.

Бдит цензура! И самое имя — Распутин — в газетах запрещается упоминать.

Казалось, чем больше старец гадит в корону государей российских, тем дороже и милее им становится!

Верховный главнокомандующий — великий князь Николай Николаевич на телеграмму Распутина, что он, дескать, хочет приехать на фронт «благословить армию», — осмелился ему ответить телеграммой же: «Приезжай — велю повесить». С пеной бешенства на губах бегал по своему кабинету Распутин, останавливался, выпивал залпом стакан излюбленной своей мадеры и рычал своему секретарю Симановичу: «Ну, попляшет он у меня, каланча стоеросовая!» (великий князь был огромного роста). И что же? Вскоре Николай Николаевич грубо смещается с поста верховного, и его, как заурядного генерала, перебрасывают на Кавказ. Так велела государю царица. А ей — Распутин. Он злорадствовал, глумился вслед Николаю Николаевичу: «Поехал о Кавказские горы пятки чесать!..»

Играл министрами. Симанович впоследствии вспоминал: «В последний год все министры назначались и увольнялись исключительно по моим и Распутина указаниям».

Царь в своем Царском Селе ждал у телефонной трубки, кого назовет Распутин на пост премьера. А жалобщикам и обличителям старца говорил: «Григорий Ефимович — посланец бога. Его грехи я знаю. Это — грехи человека. Но на нем обитает благодать божия».

Чуть что, и разъяренный «Грегорий» грозился: «Расскажу это Любящему!» Еще и этой кличкой наградил бывший конокрад «государя всея Руси»!

Вот его подлинное письмо заартачившемуся Сазонову:

«Слушай, министр. Я послал к тебе одну бабу. Бог знает, что ты ей наговорил. Оставь это! Устрой, тогда все будет хорошо. Если нет, то набью тебе бока. Расскажу это Любящему, и ты полетишь. Распутин».

Тут все же видна «литературная правка» Симановича. А вот никем не правленная телеграмма Распутина из Покровского — Тобольской губернии царю и царице:

«Миленькаи папа и мама! Вот бес то силу берет окаянный. А дума ему служит; там много люцинеров и жидов. А им что? Скорее бы божьего памазанека долой. И Гучков, господин, их прихвост, клевещет, смуту делает. Запросы. Папа, Дума твоя. Что хочешь то и делай. Какеи там запросы о Григории. Это шалость бесовская. Прикажи. Не какех запросов не надо. Григорий».

Отпетые международные проходимцы-марвихеры, спекулянты, валютчики и, наконец, заведомые шпионы окружали нечестивого старца: банкиры Манус и Митька Рубинштейн (Дмитрием заочно его никто не именовал), Симанович и князь Андроников.

Царь — верховный главнокомандующий никаких стратегических тайн не смел утаить от своей супруги. А она — от Распутина.

Будучи верховным главнокомандующим по совместительству, царь неукоснительно сообщает своей супруге в Царское Село о дне и часе всех предстоящих наступлений русской армии и даже о том, где именно это наступление начнется.

«Моя Любимая!

В будущий вторник начнется наше второе наступление там и выше, почти на всемпротяжении фронта. Если бы только у нас было Достаточно снарядов для тяжелой артиллерии, я был бы совсем спокоен… А теперь нам приходится приостанавливать наступление через неделю-две, чтобы пополнить наши запасы, и это делается слишком медленно вследствие недостатка топлива!

…С отчаяния можно прямо на стену полезть!»

В другом письме:

«Несколько дней тому назад мы с Алексеевым (начальником штаба верховного) решили не наступать на севере, но напрячь все усилия немного южнее…»

Да после таких писем из Ставки русского верховного главнокомандующего, хотя и с домашней, интимной подписью — «твой старый муженек Ники», надо ли было немецкому верховному командованию тратить средства еще на какой-то шпионаж? А содержание этих писем тотчас же становилось известно старцу. Правда, разбалтывая в письмах к жене величайшие стратегические тайны, император-главнокомандующий нет-нет да и спохватывается: «Но прошу тебя, никому об этом не говори, даже нашему Другу. Никто не должен об этом знать».

Даже! Ведь экая предусмотрительность!

И она ему обещает: «Спасибо за сведения о планах; конечно, я никому не стану рассказывать». Однако тут же и сознается, что Другу она все ж таки не могла не сказать, где и когда начнется наступление, ибо ведь надо же испросить у «Него» благословение на предстоящие стратегические операции! А молитвы Григория Ефимовича об успехах русской армии — это были, оказывается, особого рода молитвы: они, оказывается, были принаровлены прямо к месту, где должно было начаться наступление. Если старец заранее знал, что молитвы свои он должен направлять, к примеру, на участок фронта у города Ковеля, то и молитва могла возыметь свое наибольшее действие. А если не знал, тогда помощь его молитвы войскам была слабее.