Александр Струев - Царство. 1951 – 1954 Страница 25

Из-за невыносимых условий содержания в исправительных учреждениях нередко вспыхивали восстания. В отдельных случаях заключенные разоружали охрану, захватывали лагерную администрацию. Восставшие требовали человеческого отношения, минимального, но гарантированного отдыха после изнуряющей работы, элементарной медицинской помощи и соблюдения законности, ведь некоторые просиживали за решеткой много больше, чем устанавливал приговор. Никто не занимался в тюрьмах соблюдением юридических норм. Перед администрацией ГУЛАГа на первое место выдвигался хозяйственный план, его неукоснительное выполнение. Администрация брала на себя повышенные обязательства, что приводило к тяжким последствиям для содержащихся под стражей. Лагерные мятежи перерастали в настоящие войны, подавлять которые приходилось с помощью действующей армии.

— Они там, как князья, начальники лагерей, как царьки! — недовольно заметил Молотов. — Сидят, обогащаются. — Много чего рассказала ему вернувшаяся из зоны жена.

— Безусловно, они воруют, — согласился Маленков. — Всегда так было, да и кто в глухомань работать поедет, если хорошего прибытка нет? А раз начальники воруют, значит, и все за ними! Кто помельче, тот последнее у арестанта заграбастает, не посмотрит, что зек от голода пухнет.

— Без тюрем не обойтись, тюрьмы поддерживают государственный порядок! — определил Ворошилов.

Молотов предложил отстранить от должностей некоторых особо распустившихся сотрудников в руководстве МВД-МГБ. Однако выяснилось, что Лаврентий Павлович уже сделал это. В число неблагонадежных попали целиком люди бывших министров Абакумова и Игнатьева.

— Ни для кого не секрет, что многие громкие дела у нас были надуманные, — проговорил Лаврентий Павлович. — И врачебное дело, и дело в отношении заговора в Еврейском антифашистском комитете — все липа! И дело авиаторов пустое, хватало дутых дел. Вот, к примеру, соберемся мы после заседания, сядем чай пить, и кто-то скажет — а Маленков не туда идет! А еще кто-то с этим согласится: я бы, скажет, так не делал, а делал так-то. По сталинским меркам это чистый заговор — так дела и возникали. Если какой-нибудь дворник на улице кричит, что Сталин дурак — это одно, а если крупный начальник высказывается — совсем другое. Надо подобные дела, по которым люди ни за что пострадали пересмотреть.

— И по Сталину разобраться надо, — проговорил Георгий Максимилианович. — Он допустил много перегибов.

— Сталина не марай! — отрезал Молотов. Что бы ни говорили, а он выступал исключительно за сталинский режим.

— Сталин не стеснялся убивать, — нависая своим кургузым телом над столом заседаний, заговорил Хрущев. — Убей и неубитым будешь! Вот заклятие, под которое маршировали. Правильно Георгий Максимилианович сказал — так дальше жить нельзя!

— У каждого ошибок хватает! — подал голос Каганович.

— Сталин — это Сталин! — не успокаивался Молотов.

В пронзительной тишине слышалось, как между стеклами окна настойчиво жужжит муха.

— Многое, что происходило при Сталине, надо искоренить, — продолжил свою мысль Маленков. — Первое — это культ его личности. Второе — совершеннейшее беззаконие и бесправие, возникшее при его попустительстве. СССР не лагерь, не рабовладельческое общество! Потому мы с Лаврентием и большую амнистию затеваем.

— Добренькие! — фыркнул Молотов.

— Мы сами причастны к фальсификациям и убийствам, — гаркнул Хрущев.

На Хрущеве, как и на остальных присутствующих в этих стенах, лежало несмываемое пятно расправ и смертей.

— Надо дело поправить! — заключил Маленков.

— Чтоб по-людски было! — махнул рукой Хрущев.

Молотов демонстративно отвернулся.

— Я подписал приказ о прекращении мер физического воздействия. Под пыткой человек в чем угодно сознается, — с легким кавказским акцентом произнес Лаврентий Павлович.

— Руки в крови! — глухо подтвердил Булганин. Ему тоже пришлось казнить невинных. Несколько раз он участвовал в допросах, видел, как людей без разбора мудохали. В памяти часто возникал страшный эпизод одного следствия. Замминистра путей сообщения, которого Николай Александрович знал и уважал, обвинялся в государственной измене. Курировать следствие от ЦК назначили Булганина. Когда он появился в пыточной, избитый, сломленный обвиняемый засиял от счастья — наконец-то пришел человек, который поймет, выручит, исправит роковое недоразумение! Несчастный с мольбой бросился на колени: «Николай Александрович! Дорогой! Выручай! Они делают из меня врага! Какой я враг, я не враг, ты же знаешь!» Булганин с силой оттолкнул арестованного: «Молчи, б…дь!» — выкрикнул маршал и ударил наугад, не попал никуда, да он и не хотел попадать, а бил лишь для того, чтобы трое шавок-дознавателей не подумали, что он, маршал Советского Союза, связан с преступником. После этот обезображенный замминистра (его так колотили, что голова сделалась бесформенным кровавым месивом с вытекшими остатками глаз) прямо здесь, на месте пытки, был застрелен из нагана, а камеру за какие-нибудь двадцать минут до блеска отдраили от дерьма и крови приближенные к начальству зеки. Теперь можно тащить сюда следующего.

Отчеты о проделанной органами работе, точно как и отчеты по сбору свеклы или поставке мяса, подавались наверх со ссылкой на превышение плана. В каждом следующем месяце расстрелянных и осужденных становилось больше. Изувеченный замминистра долго снился потом, преследовал. С тех пор маршал Булганин стал крепче пить и тяжелее вздыхать.

— Руки в крови! — еще раз мрачно повторил он.

— Время было такое! — буркнул безулыбчивый Каганович.

— Какое бы время ни было, оно прошло! — заключил Хрущев. — Невиновных — на свободу!

— Невиновных! Иди разбери, кто невиновный, — скривился Каганович.

— Выпустишь, а потом страну не удержишь! — вмешался Молотов. — По-твоему, не было в партии борьбы? Не было раскола? Был раскол, и враги были! И нечего делать вид, что кругом невиновные! Контрреволюция с топором над головой стояла. Враги бы нас перебить не постеснялись, но мы их опередили. Любые методы оправдывают победу!

— Начали мы за здравие, а кончили за упокой! — вступил Берия. — На мой взгляд, переборщили с врагами. И на местах руководители перестарались, требовали от Сталина увеличения квот по первой категории, по сути сами расстреливали! С их подачи и тюремные сроки выросли.

— Хаос в стране был, банды бесчисленные. Хаос надо было переломить железной рукой! — вступил в спор Ворошилов.

— Много разных слагаемых: и за будут, и против, но в большинстве вещи творились недопустимые, я про то говорю, — продолжил мысль Маленков. — Москву и Ленинград сотрясало, но и на местах друг на друга доносы чуть ли не под копирку писались. Когда Сталин понял, что в республиках зреют независимые кадры, решил их тряхнуть.

— Кругом сидели замаскированные троцкисты! — выкрикнул Молотов.

— В этом вопросе можно много спорить, и каждый по-своему окажется прав, — возразил Георгий Максимилианович. — Сегодня мы взяли курс на демократизацию, и это понятно, не годится входить в резонанс со всем человечеством.

— Будем амнистировать! — подвел черту Берия. — У нас в тюрьмах два с половиной миллиона сидит! Освобождать!

— Не перегибай палку! — протестовал Молотов.

— Если не будем огульно сажать, зеков автоматически станет меньше. У многих, к тому же, сроки заканчиваются. Все само собой образуется, без тотальной амнистии, — проговорил Ворошилов. — Мы не должны подрывать идеологические основы государства.

— Опираясь на сталинские принципы, многие годы политика выстраивалась, а это значит, что не только мы, но и страны-союзники по таким же правилам живут. Нельзя ломать систему. Система проверена временем. Хотите выпускать? Выпускайте. Но делайте в рамках существующей государственности, не сотрясая основ. Амнистия к празднику революции, ко дню рождения Ленина, Сталина, чем такой подход плох? Он совсем не плох! — доказывал Молотов. — А трезвонить о перегибах, об ошибках и под этим флагом тюрьмы открыть — что за мальчишество?! Сталина месяц как нет, а мы уже решаем все переиначить! Страну расшатывать не позволю!

— Без вины виноватые должны находиться на воле! Требую снять позорные ярлыки! — подал голос Хрущев.

— Не сомневайся, Никита Сергеевич, — прервал перепалку Берия, — Все поставим на места. Я приказал прекратить строительство ГУЛАГом бессмысленных объектов, в первую очередь строительство подземного тоннеля материк — Сахалин, который копают по дну Охотского моря. В таком тоннеле пока нет необходимости.

— В ГУЛАГе рабский труд, где человеческая жизнь ничего не стоит: одни померли, к утру других подвезут! — содрогнулся Булганин.

— Народ сильно побили! — вздохнул Микоян.