Мария Корелли - Варавва. Повесть времен Христа Страница 25

Вдруг шум, возникший в доме, привлек внимание Юдифи. Она замерла, прислушиваясь. В дверь постучали, и на пороге показалась рабыня.

— Что случилось? — прошептала Юдифь внезапно пересохшими губами. Рабыня молчала.

— Иуда? — надежда в голосе Юдифь была перемешана со страхом. — Он вернулся?

— Да, госпожа, — нерешительно сказала служанка.

— Вернулся! — бормотала Юдифь, выходя на галерею внутреннего дворика. — Он дома!

Высокий человек преградил ей путь, словно пытаясь задержать. Девушка узнала Варавву, но оттолкнула его и ринулась к отцу, который стоял у одной из колонн, заслонившись руками.

— Отец! — закричала Юдифь.

Искариот открыл лицо, искаженное ужасом. Дрожащей рукой он указывал куда-то вниз. Пристально следя за этим жестом, Юдифь натолкнулась взглядом на тело, неподвижно лежащее на каменном полу. Упав на колени, она судорожно стала отворачивать покрывало, чтобы убедиться в том, чего так боялась.

— Иуда! — закричала она потрясение. — Иуда! — И, отдернув руки, словно могла обжечься о холодное тело брата, с бессмысленной улыбкой показала на умершего.

— Зачем вы так укутали его? Раскройте ему лицо. Никто ее не послушался, и Юдифь снова заговорила:

— Иуда, проснись! Ты ведь не умер? Вчера вечером ты разозлился на меня и проклял… Сними же это проклятие… Ты не хочешь простить меня? Разве я желала тебе зла? Я только посоветовала убедиться в притворстве Назорея… Встань, встань скорее! Если ты болен, я буду за тобой ухаживать. Проснись, не упрямься! Ты слышишь мой голос, но дразнишь меня, не отвечая…

Дрожащие руки снова прикоснулись к покрывалу и отвернули верхнюю его часть. Гримаса недоумения отразилась на лице Юдифи. Разве это было лицо ее брата? Белая мраморная маска с выкаченными глазами — это бесконечно дорогой ей Иуда?.. Юдифь наклонилась к самому лицу покойника и вдруг увидела веревку на шее. Раздался душераздирающий вопль. Искариот сжал дочь в объятиях, пытаясь успокоить, но напрасно — пойманной рыбкой билась она в его руках.

— Его убили! — вопила она. — Ученики Назорея убили брата. Каиафа! Где Каиафа? Нужно поймать и казнить убийц. Я требую правосудия!

Неожиданно исступленные крики прекратились. Юдифь кинулась к мертвому телу и судорожными движениями непослушных пальцев попыталась снять веревку.

— Почему никто не снимет этой ужасной веревки? Она же мешает дышать! — говорила девушка.

— Ты напрасно это делаешь, Юдифь! — послышался вдруг голос Петра. — Тебе не развязать это конопляное ожерелье — Иуда туго завязал его. Плачь и рыдай, коварная — с этого дня ты проклята навсегда! Подняв лихорадочно-возбужденные глаза, Юдифь улыбнулась. Она была так хороша, что Петр, хотя и злился на нее, был поражен ее необыкновенной красотой.

— Навсегда, — повторила Юдифь, словно не понимая этого слова, и обратилась к изумленному Петру. — Прошу тебя, друг, развяжи веревку. Ты говоришь, Иуда сам ее завязал вокруг шеи… Но зачем? Мощная фигура Петра грозно нависла над Юдифью.

— Ты виновата в смерти брата! — произнес он сурово.

Искариот властно сказал:

— Как смеешь ты говорить такое, незнакомец?

— Угрызения совести дают мне силу, — решительно ответил Петр. — Твоя дочь требует расправиться с убийцами Иуды… Тогда первой надо казнить ее. Это она довела брата до самоубийства.

— Ты безжалостен даже в такую минуту, — ужаснулся Варавва.

— Ни в эту минуту, ни другую у меня не будет жалости к не праведным, — заявил Петр.

— И это говорит первый христианин! — заметил тихий ироничный голос, принадлежащий Мельхиору. Новый приступ ужаса охватил Юдифь.

— Отец! — закричала она. — Скажи мне, ведь это не правда? Иуда не мог себя убить!

Искариот не отвечал. Пристально глянув на его почерневшее от горя лицо, Юдифь замолчала. Бледная, она стояла неподвижно, как богиня скорби, изваянная в мраморе. Потом, подняв обе руки к небу, разразилась громким, пронзительно-сумасшедшим смехом.

— О, страшный Назорей! Ты одержал победу! И, словно сраженная ударом невидимого кинжала, упала на пол.

Глава IV

Юдифь отнесли в ее комнату и оставили на попечение служанок, которые плакали над ней, не испытывая никакого горя — гордый, заносчивый нрав госпожи не располагал к тому, чтобы ее любили слуги.

Тихим, но твердым голосом старый Искариот отдавал приказания, касающиеся похорон сына.

Когда тело Иуды было поднято и унесено рабами для обмывания и бальзамирования, Искариот обратился к тем, кто при таких страшных обстоятельствах вернул сына домой.

— Я должен поблагодарить вас за печальную услугу, которую вы мне оказали. Мне известен только Варавва, я благодарен ему вдвойне — он вступился за мою дочь, которую так несправедливо обвинил этот жестокий незнакомец, — и он указал на Петра.

Петр возмутился,

— Ты упрекаешь меня в отсутствии жалости, ростовщик! Ты совсем не знаешь свою горячо любимую дочь. Из гнезда незаслуженной ею любви, в котором ты ее лелеял, выползла змея, готовая жалить и убивать. Разве ты не видишь, что твоя Юдифь безнравственна? Она любовница Каиафы… Ударь меня, несчастный отец! Вырви мой язык, но правда все равно останется правдой!

В припадке гнева Искариот поднял было руку на человека, осмелившегося произнести такое обвинение, но в последний момент рука его бессильно опустилась.

— Правда, истина! — исступленно вещал Петр. — Я буду о ней кричать, буду для нее жить и за нее умру! Трижды я клятвенно солгал и понял всю гнусность не правды. Я знаю теперь ее невыносимый гнет, давящий на душу. Это целый ад в одном слове! И я желаю, я требую только правды, правды, которая блестит, как лезвие кинжала в руке Бога! Я, Петр, ее провозглашу! Я, кто трижды клялся и солгал, теперь три тысячи раз скажу правду, чтобы искупить свой грех! Рыдай, рви на себе волосы, благочестивый фарисей, упражнявшийся в осторожной добродетели и самодовольной святости! Ты поручился бы за честь своей дочери? Не делай этого — ее честь покупная! Цена ей золото и драгоценные камни! Из-за этой коварной женщины, от тебя рожденной, ныне Бог погиб в Иудее, Его слова были отвергнуты, Его послание не принято, Его жизнь прервана мучительной казнью!

Петр умолк, переводя дыхание. Его грубый плащ сполз с широких плеч, и под ним виднелась бедная одежда рыбака. Фигура Петра, казалось, выросла, обрела какую-то загадочность. Подняв глаза к звездам — маленьким огонькам, сверкающим над ним, Петр улыбнулся.

— Но конец еще не наступил, — сказал он. — Христа убили, но жизнь у Него не отняли. Его заставили принять смерть, но Он не умер. Что, если огромные камни, которыми завалена Его могила, окажутся не способными удержать Его? Если земля откажется Его принять? Что, если после трех дней, как и обещал, Он воскреснет к новой жизни? Что сделают нераскаявшиеся души в тот страшный час?

Голос ученика Христа понизился, он боязливо огляделся и, запахнув свой плащ, направился к выходу. Потом вдруг повернулся и сказал, бросая взгляд в сторону Искариота:

— Мир будет совсем иным, если только Он сдержит слово!

Когда Петр ушел, Искариот досадливо заметил:

— Это сумасшедший… Он одержим каким-то бесом…

— Ужасом угрызений совести, — уточнил Мельхиор — Он часто внушает человеку странные мысли и наталкивает на необычные поступки. Дух, которым одержим этот рыбак, перевернет весь мир.

— Рыбак? — спросил Искариот удивленно. — Разве он простой рыбак?

— Да, — подтвердил Мельхиор. — Петр сотворен из самой грубой глины, и от этого произойдут и его неудачи, и его победы. Морской воздух витал над ним с самого рождения. Уже в раннем детстве он боролся с ветром и волнами и всю жизнь будет бороться с непокорными стихиями… Цари не приезжали издалека, чтобы преклонить колени у его колыбели, волхвы не приносили ему даров, не пели ангелы — все это было для одного Назорея, от Которого он отрекся, но Которому он теперь будет преданно служить. Пока же он только Симон Петр, рыбак из Галилеи, товарищ твоего умершего сына…

Стон вырвался из груди Искариота.

— Несчастный Иуда, — прошептал он, — не удивительно, что он стал фанатиком, раз у него были такие друзья.

Посмотрев на оставшихся Мельхиора и Варавву, старик извиняющимся тоном сказал:

— Я бы хотел остаться один — душа моя скорбит… А что касается моей дочери, ты, Варавва, знаешь, что все это не правда, и у тебя достаточно мужества и сил, чтобы остановить толки, которые может распустить в городе этот сумасшедший про мою дочь.

Искариот положил руку на плечо Вараввы.

— Пойми меня, — сказал он хрипло, — если бы была хоть частичка правды в этой гнусной клевете, я убил бы Каиафу.

На лице его отразилось страдание. Темные глаза Вараввы заискрились сочувствием.

Несчастный отец склонил голову в знак прощания.