Всеволод Соловьев - Старый дом Страница 25

— Видишь, у Нины Александровны глаза какие! Она плакала, наверно, плакала. А князенька, ведь это удержаться невозможно — смотри, какие рожи строит… Княгиня… у… какая сердитая… Что такое было- ужасно интересно?!

— Молчи, заметят! — едва слышно ответила ей соседка и постаралась сделать самую скромную физиономию.

Но Машенька не унималась. Она то и дело подталкивала ее и показывала глазами на князя Еспера, которого, действительно, начинало как-то всего дергать. Наконец она не выдержала и фыркнула, закрывая лицо платком.

— Marie, mais gu'avez vous donc? Ты хочешь, чтобы тебя из-за стола вывели! — строго заметила гувернантка.

Но ни княгиня, ни князь Еспер, ни Нина не обратили никакого внимания. Машенька покраснела; закрыла даже глаза и изо всех сил старалась о другом думать, но никак не могла этого. Ей ужасно хотелось еще разок взглянуть на князя Еспера. И она знала, что если взглянет, то уж никак не удержится, еще больше рассмеется, а тогда непременно из-за стола выведут, — с ней это не раз случалось.

«Ах, кабы только дотянуть до пирожного», — думала она.

Но до пирожного все же не дотянула. Ее будто что-то подталкивало; она вдруг, неожиданно для самой себя, во всю ширину открыла свои веселые карие глазки, взглянула на князя Еспера. А тот сидел будто совсем погруженный в тарелку и ужасно смешно одним прищуренным глазом глядел на Нину. Машенька фыркнула еще неудержимее и громче первого раза. Гувернантка молча встала, крепко взяла ее за руку и вывела из столовой.

— Пирожного ты не получишь, — сказала она ей, — иди к себе, сиди смирно — ты неисправима. Я на тебя пожалуюсь генеральше.

Машенька заплакала, но оправдываться и защищаться не смела — она хорошо знала, что это не поможет. Правда, оставалась еще одна надежда — Машенька была любимицей Нины, и Нина очень часто заступалась за нее, а когда ее оставляли без сладкого, то иной раз после обеда приносила ей что-нибудь в утешение. Но на этот раз Нина за нее не заступилась, да вряд ли она и обратила какое-нибудь внимание на происшедшую сцену, вряд ли ее заметила.

Обед продолжался в глубоком молчании, и после его окончания все так же молча разошлись. Нина ушла к себе. Княгиня приказала заложить экипаж и стала собираться куда-то в гости. Князь Еспер, даже не решившись поцеловать у нее руку, как обыкновенно это делал после обеда, прямо направился в переднюю, оделся и вышел за ворота.

Хотя в большой конюшне на дворе дома генеральши у князя Еспера стояло три лошади, а в сарае несколько лично ему принадлежавших экипажей, но он очень часто выходил пешком, делал моцион для здоровья, по его объяснению. Делал он такой моцион нередко и по вечерам. Но в подобное время, сейчас после обеда, никогда не выходил. После обеда он любил отдохнуть у себя в мезонине, поваляться на турецком диване за душистой трубкой и кофе, а потом заснуть на часок.

Теперь же он забыл и трубку, и кофе, и послеобеденный сон. Быстрым шагом, вприпрыжку, пустился он по улице, свернул вправо, потом налево и остановился у небольшого домика, имевшего такой же угрюмый вид, как и дом генеральши. К тому же, так как давно уже совсем стемнело, ставни окон были заперты.

Князь Еспер постучался у ворот. Ему тотчас же отворил выглянувший сторож, при тусклом свете фонаря разглядел его, очевидно, узнал и почтительно снял шапку. Князь вошел во двор. С громким лаем кинулась было на него огромная цепная собака, так что он отскочил в сторону; но собака была на привязи. Он, осторожно приглядываясь в темноте, добрался к небольшому крыльцу и дернул за звонок. Ему пришлось ждать долго. Наконец дверь отворилась. Старый, почтенного вида лакей, с заплывшей сальной свечкой в руках, пропустил его, несколько раз повторяя:

— Пожалуйте, сударь, ваше сиятельство, пожалуйте!

Князь Еспер торопливо сбросил шубу в небольшой передней.

— Да, может, Катерина Филипповна почивает? — спросил он. — Ты бы, Михайло, пошел узнать.

— Никак нет-с, ваше сиятельство, они только что изволили по зале прохаживаться… пожалуйте… Надо быть, в гостиной оне теперь… там светло.

Князь Еспер прошел через темную комнату и очутился в гостиной. Но это была гостиная только по названию. Мрачная, неуютная комната с жесткой, покрытой коричневым сукном мебелью. По стенам висели большие образа — картины. На круглом, красного дерева столе, перед диваном с высочайшею деревянною спинкою горели две свечи.

На диване сидела женщина небольшого роста, худощавая, уже немолодая, с очень бледным, безжизненным лицом и полузакрытыми глазами. Увидев входившего гостя, она сделала легкое движение, но не встала, а только еще издали протянула руку. Князь Еспер осторожно подошел к ней, пожал ей руку и поместился на кресле возле дивана.

— Я не помешал, Катерина Филипповна? — спросил он вкрадчивым голосом.

— Нет… — несколько глухо ответила хозяйка. — Разве приход любезного брата может помешать сестре? А я именно только что думала о вас, только не ждала вас так рано. Я была уверена, что вы придете, потому что есть указание.

Князь Еспер закрыл глаза, потом открыл их, закатил и склонил голову на бок.

— Указание?! Матушка Катерина Филипповна. Какое?!

— А помнишь, брат, наш последний разговор (она уже начала ему говорить «ты»). Мы заметили некое смущение в уме нашей любезной сестры Нины. Я вчера на ночь и положила бумажку на киот с мыслью о ней.

— Ну что же, матушка? Что же?! — нетерпеливо перебил ее князь Еспер.

— А вот постой, сейчас принесу, сам прочтешь.

Катерина Филипповна поднялась с дивана и медленной походкой скрылась за дверью. Князь Еспер стал дожидаться, постукивая пальцами по столу и то открывая, то закрывая глаза.

Через минуту хозяйка вернулась и подала ему записку. На клочке бумажки, карандашом, крупным, неправильным почерком было написано: «Соберитесь и молитесь, Господь просветит ее и отгонит лукавого».

— Вот, как я утром встала, сейчас к киоту, взяла бумажку, а на ней это написано! — торжественно проговорила Екатерина Филипповна. — Что скажете? Ну не прямое ли это указание?

— Да, матушка, конечно, чего же яснее! Уж вы позвольте мне эту бумажку взять с собою, я ее покажу ей. Когда же собрание?

— Уж иных оповестила, иных оповещу — завтра или послезавтра и соберемся.

— Очень хорошо! В полном составе?

— Да, нужно бы!

— Конечно, конечно! Только знаете ли что, Катерина Филипповна, поосторожнее бы надо. Я начинаю бояться… Тут один человек меня очень смущает… Да и племянница… Сестра Нина неосторожна, того и жди проговорится.

— Ах, как можно! — воскликнула Катерина Филипповна. — А ее клятва? Нет, она неспособна на то, и стыдно так о ней думать.

— Да молода больно! — жалобно произнес князь Еспер. — Что ни день, то страннее! Племянница к ней пристает… может быть, кое-что уже подозревает… И еще тут один человек приехал сбивать ее с толку. Ох, боюсь — земной, злой любви предастся — к тому все идет.

— Не может того быть! Покажите ей записку. Скажите, чтобы непременно была послезавтра, тогда увидим. Конечно, враг силен, но Господь не без милости. Нельзя нам отдать ее.

— Нельзя, никак нельзя! — повторил и князь Еспер, оживляясь.

Глаза его так и заблестели.

— Но, говорю, — продолжал он, — теперь нам надо быть очень осторожными. Мало ли что может случиться — времена не те, того и жди преследование окажется.

— Нет, князь, вы напрасно трусите! — своим глухим голосом перебила его Катерина Филипповна. — За что нас преследовать — не за что! Разве мы что дурное творим? Ведь вот тогда, в семнадцатом году, донесли на меня и на наших сестер и братьев, уж в каком виде представили, что мы хуже еретиков всяких — а все же ничего не добились. Государь приказал оставить нас в покое. Ведь сердце царево в руке Господней: это ему, государю, свыше было откровение, чтобы нас не трогать. Добился враг только того, что меня попросили выехать из Михайловского замка, из квартиры моей матери. И никому из нас с тех пор не было никаких неприятностей.

— Так-то так, Катерина Филипповна, да времена изменились, и государь, говорят, не тот, что прежде был; князь Александр Николаевич уже не в прежней силе. Этот Фотий всем голову вскружил. И я так полагаю, что если, не дай Бог, донесет кто-нибудь, так большие могут быть беды.

Катерина Филипповна задумалась.

— Пожалуй, вы и правы, осторожность никогда не мешает, только ведь нас накрыть трудно, так сразу не ворвутся, да и псы мои дадут знать вовремя… А на своих людей я полагаюсь.

Князь Еспер ничего не возразил.

— А про какого это человека вы говорите? — вдруг спросила Катерина Филипповна. — Кто это приехал?

Он подробно ей рассказал о Борисе Горбатове. Из его слов оказалось, что Нина с ним очень откровенна: ему хорошо известно было, какую роль в ее жизни играет Борис. После этого рассказа Катерина Филипповна решила, что это, действительно, для них человек опасный. Но она была гораздо более князя уверена в Нине.