Михаил Волконский - Мальтийская цепь Страница 25

Под таблицами Литта перечел знакомые слова: «Прежде чем сказать о человеке, счастлив он или нет, узнай сначала, как распорядился он своей волей, потому что „всякий человек созидает себя по подобию дел своих“. Твоя будущность зависит от доброго или злого гения. Сосредоточься в молчании, внутренний голос заговорит в тебе: пусть ему ответит твоя совесть».

VI. Бриллиантовый крест

На другой день с одиннадцати часов утра начали приезжать к Литте с визитом люди, не только бывавшие у него прежде, но и те, которых он вовсе не знал. Тут были и его сослуживцы, и гражданские чиновники, и придворный, который «возобновил» с ним вчера знакомство, и тот, который «следил» за его успехами в Шведскую войну, и даже сам Безбородко. Все они приезжали как будто невзначай, осведомиться о здоровье графа, как, мол, он сегодня себя чувствует и, вообще, все ли обстоит благополучно у него.

Литта принял первого посетителя вежливо и любезно, и только что простился с ним, как явился второй, потом еще два сряду. Литта принял и их. Они посидели, поговорили и уехали. Но за ними последовали новые и новые, и с каждым часом все больше и больше.

Литта, не привыкший к толчее, вдруг устроившейся теперь у него в доме, почувствовал, что у него просто разболелась голова. Лакеи с ног сбились. Он выбрал минуту и, взяв шляпу, хотел уйти, но на лестнице его поймал опять какой-то господин, уверявший, что встречался с ним у баронессы Канних и что ему «очень приятно» и так далее.

Наконец Литта велел не пускать к себе никого, сказать, что его нет дома, что он нездоров, болен, умер – все, что хотят, лишь бы его оставили в покое.

Боясь теперь сделать новую попытку выйти из дома, чтобы опять не поймал его кто-нибудь на лестнице, граф сидел у себя в кабинете, как арестованный, досадуя на всех и все, а к его подъезду то и дело подъезжали кареты и сани. И каждый из этих посетителей воображал, что придумал что-нибудь новое, что он один только явился к Литте, чтобы «вовремя» забежать к человеку, который был, по общему голосу, на пороге «случайности». Этот «общий голос», столько раз обманывавший, безосновательный, иногда даже ни на чем не основанный, все-таки еще возбуждал к себе доверие людей, которым, видимо, мало было что делать, кроме как сновать по городу и накидываться с жадностью на каждую новость. Теперь Литта узнал, что таких людей было в Петербурге гораздо больше, чем можно было ожидать этого.

Из Иностранной коллегии ему принесли формальное извещение, что ему будет дана частная аудиенция по делам Мальтийского ордена.

Он знал, что он – единственный теперь мальтийский рыцарь в Петербурге, знал, что с переходом от Польши к России части ее владений, Острожская ординация была теперь в черте русской территории, что отношения ее к правительству еще не выяснены и что давно следовало бы возбудить о них вопрос. Вчера на балу государыня сама вспомнила об этом, и так как не в ее привычке было откладывать дело в долгий ящик, то она приказала послать ему это извещение. Все это было весьма просто и естественно, и никто, собственно, не имел права делать из этого каких-нибудь дальнейших выводов.

Литта понимал это, и его заботило в данном случае совсем другое. Если начать дело и желать довести его до благоприятного для ордена решения, для этого нужны были деньги, и, может быть, большие. Между тем Литта не знал, когда еще получит свои деньги из Италии, а в настоящую минуту для него было даже затруднительно обставить должным образом свое появление на аудиенции. Требовались почетная карета, ливреи, и для него самого, носившего в последнее время русскую военную форму, необходим был роскошный наряд мальтийского рыцаря, которого он уже давно не надевал. Все это стоило недешево. Времена, когда братья ордена довольствовались скромным одеянием с белым полотняным крестом на груди, давно прошли, и теперь нужно было явиться к блестящему двору могущественной государыни с подобающей роскошью, к которой привыкли тут. У Платона Зубова, например, одни кружева стоили около тридцати тысяч рублей, не говоря уже о бриллиантах.

Как раз в то время, когда Литта занимался расчетами и соображениями, пред ним явился его итальянец-камердинер.

– Что вам? – спросил граф.

– Какой-то человек желает видеть эчеленцу, – проговорил камердинер.

– Я сказал, чтобы никого не пускали ко мне!.. Что ж вам еще нужно? – ответил Литта и отвернулся к окну.

– Но этот человек говорит, что у него есть дело к эчеленце.

Граф, не отвечая, продолжал задумчиво глядеть пред собою.

– А вы послали за Абрамом? – спросил он вдруг. – Мне нужно его.

– Он обещал прийти сегодня, – ответил камердинер и, подождав немного, добавил: – Так что же, эчеленца, прикажете ответить тому человеку?

– Какому человеку? Ах, тот, что пришел!.. Да кто он такой?

– Почтенный старик-немец; он назвал себя господином Шульцем и велел просить эчеленцу, чтобы вы его приняли.

Литта пожал плечами. Он не знал никакого Шульца.

– Да что это: господин, чиновник? Каков он собою? – спросил он опять.

– Он скромно одет, похож на иностранного купца.

– Просите! – сказал наконец Литта.

Шульц вошел и почтительно поклонился графу. Это был высокий старик с бородой, в синих очках и с подстриженными волосами. На нем были коричневый шерстяной камзол, такие же панталоны, синие нитяные чулки и толстые башмаки с пряжками.

– Позвольте мне, граф, – заговорил он по-немецки, – представиться вам: я – бриллиантщик по профессии… недавно явился в Петербург…

Литта, уже раздраженный сегодняшним утром, недружелюбно смотрел на него, но это, видимо, мало смущало старика Шульца. Его лицо было совсем спокойно, и, как ни вглядывался Литта в его темные, выпуклые очки, плотно прижатые к лицу, он не мог рассмотреть скрытых за ними глаз.

– Садитесь. Что же вам угодно? – спросил он.

Старик-немец опустился на стул, и Литта только теперь заметил, что в его руках был небольшой футляр черного сафьяна. Шульц открыл футляр и подал Литте. Там лежал великолепный мальтийский крест белой финифти, осыпанный кругом бриллиантами и приделанный к цепи, на которой тоже сверкали драгоценные камни.

– Дивная работа! – не мог удержаться Литта.

Он с трудом говорил по-немецки, припоминая слова, но все-таки довольно порядочно.

– Может быть, вам, как мальтийскому рыцарю, пригодится эта вещь? – заговорил Шульц. – Я бы с удовольствием продал ее, граф.

Литта задумался. Бриллиантовый крест был действительно очень хорош и нужен был ему в особенности теперь, чтобы явиться ко двору. Но чем заплатить сейчас?

– Если вы сомневаетесь насчет денег, – подхватил Шульц, как бы угадывая его мысли, – то достаточно будет вашего слова – скажите: когда можно будет получить, и я обожду. Таким людям, как вы, можно доверить.

– Но ведь вы меня совершенно не знаете. Я в первый раз вас вижу, – возразил Литта.

– Я знаю мальтийских рыцарей, – ответил Шульц, пожав плечами.

– Скажите: это ваша работа? – спросил опять Литта, разглядывая крест и поворачивая его к свету, чтобы заставить играть камни.

– Нет, эта вещь досталась мне случайно: я приобрел ее еще в Германии и вот до сих пор не мог найти покупателя, а переделать на другое жаль – работа хорошая.

Литта долго еще любовался работой.

– Вот видите ли, – заговорил он наконец, – мне действительно нужен был бы этот крест, но теперь я не могу дать вам даже задаток: я не знаю, когда получу деньги, которые жду. Но если вам угодно подождать…

Шульц встал с места и, поклонившись, произнес:

– Я повременю; вы можете оставить вещь у себя. Литта тоже встал. Почтенный вид старика и то доверие, которое он оказывал ему, невольно заставили графа отнестись к нему с уважением.

– Я вам дам сейчас расписку – на какую сумму только? – проговорил он, наклоняясь над бюро и ища бумагу.

Старик улыбнулся широкою улыбкой:

– Не надо расписки; ваше слово должно быть крепче всякого документа.

И, поклонившись еще раз, он вышел из комнаты, затворив за собою дверь.

Литта сейчас же пошел проводить его, но ни в соседней комнате, ни в следующих не настиг его: Шульц исчез так быстро, словно его вовсе не было.

На лестнице Литте раскланялся Абрам, за которым он посылал утром и который ждал его теперь. С этим Абрамом многие имели дела в Петербурге, и, между прочим, у него в руках уже было несколько расписок графа Литты за деньги, ссуженные под большие проценты.

– А, это ты! – кивнул ему граф. – Ты не видел, прошел мимо тебя сейчас высокий… старый…

Абрам открыл широко глаза и, видимо, не мог взять в толк, что ему говорили.

– Граф присылали за мной, – заговорил он, – и вот я тут. Графу нужна моя служба, я услужу графу…

Литта не стал расспрашивать его дальше. Несмотря на свое шестилетнее пребывание в России, он еще плохо владел русским языком, и столковаться ему с Абрамом было затруднительно, когда дело не касалось денежного вопроса.