Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской Страница 25

Впрочем, как это жаль! Ведь тогда, глядишь, отец бы ее за другого кого замуж отдал. Нет уж, какова судьба, так тому и быть. Да и то сказать — Новгород. Если попривыкнуть, то оно и ничего так жить тут, даже становится забавно и любопытно. Размерами своими он, конечно, ужасает, но чего только здесь нет, каких не напридумали люди всякостей! В лавках товары таковы, что, скажем, в Полоцк и не успеют дойти, тут всё расхватывается, хотя и в количестве немереном. Новгородки — щеголихи, обожают менять наряды, диадемы, серьги, обручья, ожерелья и прочие дивованья. Хочешь — жемчужные, хочешь — стеклянные, хочешь — бронзовые, хочешь — златые али серебряные, хочешь — алатырьные… И тут и там стригальные заведения. И женские, где тебе по твоему желанию косы как хочешь красиво уложат, тебя саму приукрасят: и прибелянят, и присурмянят, и прирумянят, да так, что яко солнышко засияешь. И мужеские, где всякую овощь телесную — усы-власы-бороду — подстригут ровнёхонько и причешут так, что и самый неблаговидный страхолюд сделается пригоженек. Да мало того, приублаговонят, дабы от тебя не смрад шел, а ароматы заморские.

И затейники новгородцы, каких свет не видывал. Сколько же игр насчитывается тут! Хорошо будет рожденным ею детишкам наслаждаться своими детскими годами. Вон тебе в свайку раскольцовываются, а вон щучку тягают, а там в раззявки режутся. Не желаешь бегать — сиди и учись в таблеи играть, в шахи ли, в шашки ли, в нарды или другие таблейные игры, их множество. Не желаешь сидеть — гоняйся в тыч с кожаным, набитым шерстью, мячиком. Надоело в тыч — играй в подкидку, в перекидку, в тычку, в лунки, в касло, в свечи, в постриги… Это только те игры, которые она успела покамест изучить, а была бы она мальчиком, то все бы уже усвоила.

Мальчиком хорошо быть, весело, но да вырастешь — изволь идти на войну. А этого счастья Саночке не понять. И за что люди воюют? Дружили бы да играли друг с другом, но нет — что ни год, так повсюду бьются. Вот радость, скажите! В книгах читаешь — и всё одно, как кто кого бил-побивал. Книг здесь много, либереи немереные, читай всю жизнь — и то не перечитаешь. Саночка взялась всё подряд читать, но игуменья Евфросинья навела в ее чтении строгость, советовала начать умные книги, в коих содержатся мудрые мысли Виргилия, Аскилопа[64], Платона, Галиново[65] устроение, Аристотеля, Омировы[66] сказания. Делать нечего — хоть и скучновато, а понемногу стала вчитываться. И оказалось, что умнеть — тоже радостно.

Имя Евфросиния приятно было для полоцкой княжны — в ее родном Полоцке на всю Русскую землю воссияла великая праведница, преподобная Евфросиния, тоже игуменья женской обители. Но все равно, не с нею дружила здешняя, новгородская Евфросиния, а с неудавшейся тещей своею, чтя общую потерю: одна — жениха, другая — старшего сына.

Не дай Бог такой же участи их первенцу, Васильку! Вот он лежит сейчас и журчит себе самозабвенно в своей колыбельке, радуясь новому очередному дню своей жизни, и неужто может случиться такое, что будешь растить, растить его, наполняя его своим любовным дыханием, а он потом сгинется в одночасье от неведомой болезни или падет в первом же бою с проклятым ворогом… Лучше об этом не думать.

— Который ему сегодня денёк будет, Леско?

Александр каждый новый день своего Васи записывает на вощаной дощечке. Старую букву сотрет, новую навостренной палочкой впишет. Вместо ответа князь встал с постели, перекрестился, нашел свою вощаную таблейку. Княгиня тоже вскочила, заглянула ему через плечо и увидела, как он сглаживает числовые буквицы «рцы», «червя» и «фиту», означающие сто девяносто девять, и на их место вписывает одну-единственную титловую букву «слово», означающую число двести. Вот уже сколько времени прошло с тех пор, как в Рождественский праздник родился их милый Василько. В честь звезды Вифлеема дали ему родильное имя Звездислав, а святое крещение Новгородский архиепископ Спиридон вершил через неделю, первого января, в день Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийской, почитаемого наравне с Иоанном Златоустом и Григорием Богословом. В честь сего учителя и святителя вселенского и наречен был первенец Александра и Александры. В Софийском соборе проходило Крещение. И до чего же много храмов в Новгороде! Есть и громоздкие, как Пятницкий, не молитвенный дом, а амбар, прости Господи! Но больше таких, от которых всё в душе поет. Вступишь — и сразу всем сердцем чуешь, как вошел не просто в храм, а в посольство Рая на земле.

— Двосотный день ныне Васильку нашему, — с удовольствием промолвил Александр, откладывая дщицу. — С добрым утром, Саночка! Встаём, а то он уже неласково журчать начинает.

— А какой по имени день нынче, свет мой? — спросила Брячиславна.

— Ольгин, жёнушка. Память равноапостольной великой княгини Ольги, во святом крещении Елены. Июля одиннадцатое. Среда.

Глава вторая

УТРЕННИЙ ЧИН

И покуда Васюнька не начал сердиться, что никто не устремляется к нему с восторгами и не спешит кормить, князь и княгиня встали под образами на утреннюю молитву, ибо и птицы за окном уже вовсю приступили славить Бога.

До чего же любил князь Александр эти утренние молитвенные мгновения! Раньше любил в одиночестве идти по мостику в небо, а теперь полюбил вдвоем с женою лететь туда, выше и выше, к подножию Всемилостивого Творца, сотворившего очередное чудо — это новое упоительное утро.

Он читал и пел молитвы вполголоса, а сзади, слева Саночка тихонько и нежно подпевала ему. Неугасимая лампада горела огнем, принесенным из Русалима монахом Алексием. Когда-нибудь придет время, и они с Александрой тоже отправятся в хожение ко Святому Граду по Святой Земле. У нее была ладанка с мощами преподобной Евфросинии Полоцкой, почитаемой по всей Руси. И она, милая, подарила эту ценную святыню несостоявшейся невесте покойного брата Феди за то только, что та тоже Евфросиния. А Полоцкая игуменья не только в паломничество в Русалим ходила, но и осталась жить там, и усопла там же, в обители святого Саввы. А мощи ее были перенесены в Киев, где и покоятся в пещерах преподобного Феодосия.

Иные спорят, говоря, что не надобно православным христианам уподобляться римлянам и стремиться в Иерусалим, ибо, мол, там Господа нашего казнили смертию те же самые римляне Пилатовы по жидовскому наущению. Якобы, как убийцу манит к себе то место, на коем он совершил смертный грех свой, так и римляне туда влекутся, а нам сего не надобно. Пусть так, но ведь на месте казни своей и воссиял Господь во всей силе, и свет сей оттуда до нас дотекает. И Огнь ежегодно является. Вот от того Огня лампада горит, и он чувствует от нее силу Христову… Нет, очень бы хотелось побывать там, где родился и возрастал сладчайший Иисус, где Он творил свои проповеди и совершал чудеса, где Он был предан, бит и распят и где Он воскрес и вознесся на небеса, даря нам завет спасения душ наших.

— Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу Цареви и Богу нашему! — в третий раз встал на колени и отбил нижайший поклон Александр, чувствуя дыхание одежд и свежего тела жены, припавшей к полу поблизости. Стал читать пятидесятый псалом Давида. Жиды… Жиды — одно, а Русалим — совсем другое. Проклинаем жидовство за мерзость, сотворенную ими со Христом, но поклоняемся ветхозаветным праведникам за их прозрения о Христе и говорим: «…и да созиждутся стены Иерусалимския», ибо Русалим и есть главная и предбудущая столица Русская, там будет сидеть царь православный. И будет он русичем. А кем же еще!

Однако Васюня уже весьма гневно начал покряхтывать и постанывать, кончилось его блаженное утречко, когда животик еще не дал знать о себе. Едва достояв с мужем до «Чаю воскресения мертвых», Саночка пошла кормить дитятку. Извлекла малыша из колываньки, села на постель и дала ему грудь. Александр не видел этого, он продолжал молиться, но счастливая картина все равно возникла пред мысленным взором, и был ли в том большой грех?..

А вот любопытно было бы увидеть себя в таком возрасте, каков ты был… Сказывают, когда Александр лежал в своей люльке, а рядом молились, то он никогда не издавал ни единого писка, лежал себе тихонечко и улыбался. И лишь когда молитвы заканчивались, начинал требовать кормления. Так ли было?

Увы, себя маленького не увидишь и не припомнишь, каково тебе было, когда рядом с тобой молились твои отец и мать. Первое Александрово воспоминание — крещенская прорубь во льду Клещина озера, яркое солнце, играющее лучами в глубокой и холодной воде, бездонность голубизны неба, отражающегося на поверхности крещенской ердани, и такая же бездонность озерной глубины… Кажется, да, это и есть его первое воспоминание в жизни. Быть может, когда-нибудь и другое откроется, так хочется припомнить, как тебя крестили, как впервые освятили уста Причастием, как стал ходить, как произнес первое слово… Но покамест крещенская крестовидная прорубь — самое раннее, за ним — обрывочные другие воспоминания.