Александр Чаковский - Неоконченный портрет. Книга 2 Страница 25

— Спокойной ночи, дорогая, — прошептал Рузвельт. — Sleep tight!

Глава тринадцатая

«ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ»

Хорошо выспавшись, президент ощутил такую жажду деятельности, о какой в последнее время мог только мечтать. Еще вчера утром, перебирая в уме все, что ему предстоит сделать, он воспринимал нерешенные дела, как пики, упершиеся остриями в его тело и душу.

Сейчас он думал о них с радостью бойца.

Почему? Может быть, потому, что Гопкинс подсказал ему выход из положения, казавшегося безвыходным. А может быть, просто потому, что вчерашний день завершился нежным письмом Люси... Но так или иначе, чудо свершилось: без помощи врача, без приема лекарств президент почувствовал себя новым, вернее, прежним Рузвельтом, готовым выступить на митинге, прочитать груду документов, мгновенно принять необходимые решения...

Его все радовало! Для него светило в окно яркое солнце — принеся завтрак, Приттиман раскрыл шторы и окна. Для него пели птицы — когда-то Рузвельт увлекался орнитологией и теперь попытался определить, чьи это трели...

«Вперед, вперед! — говорил он себе. — Дел много, и их надо решать — „сбрасывать“ с письменного стола, „разрубать“ быстро, без рефлексии, с ловкостью канадского дровосека».

Позавтракав, президент приступил к чтению прессы — «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк геральд трибюн», «Балтимор сан», «Вашингтон пост», несколько журналов и две газеты из Атланты уже лежали на прикроватной тумбочке,

Из газет Рузвельт узнал, что Махатма Ганди, которому не так давно исполнилось семьдесят пять лет, дал «обязательство» прожить еще пятьдесят; что Эд Флинн вместе с личным представителем президента в Ватикане Майроном Тэйлором был принят римским папой (отчет о беседе, наверное, уже поступил в государственный департамент, подумал Рузвельт, которого особенно интересовали отношения между Ватиканом и Кремлем); что в возрасте восьмидесяти двух лет умер Ллойд-Джордж.

С большим интересом прочитал президент в «Нью-Йорк таймс» рубрику «Новости из мира марок», из которой узнал, что в Советском Союзе выпущена новая серия марок, прославляющих героизм Красной Армии.

Он вспомнил, что сенатор от штата Вайоминг Джозеф О'Мэхони давно уже ратует за выпуск марок, посвященных американским вооруженным силам, и подумал, что надо поддержать эту идею и сегодня же дать телеграмму министру почт...

С довольной усмешкой Рузвельт стал разглядывать газетные карикатуры. На одной из них был изображен сидящий за письменным столом Гитлер, над головой его висел на тонкой нити тяжелый меч с надписью: «Конец войны»... Другой рисунок: Гитлер, лежащий на брюхе и придавленный огромным земным шаром. Подпись гласила: «Его пасхальное яичко».

Но особое удовольствие доставила президенту третья карикатура: сапог, на голенище которого было написано: «Сталин». Сапог наносил удар под зад японскому милитаристу, а тот, взлетая в воздух и роняя каску, вопил: «А я-то думал, что он меня забыл!»

Однако настроение Рузвельта резко изменилось, когда он увидел заголовок: «Была ли Ялта вторым Мюнхеном?» Сколько уже таких пасквилей прочитал президент, вернувшись из Крыма! Эту статью он решил не читать. Но в газете «Атланта Сентинел» все же пробежал глазами корреспонденцию, тоже посвященную Ялте. На стандартные обвинения в том, что он «продал красным» Чехословакию и Польшу, Рузвельт не обратил никакого внимания — подобные клеветнические измышления печатались почти ежедневно. Но все же подумал: «Хитрые, продажные твари! Они молчали, когда английские войска стреляли в греческих партизан, на протяжении четырех лет сражавшихся с нацистами. Еще бы! Ведь Черчилль стремился восстановить греческую монархию „во имя свободы и демократии“!..»

Рузвельт хотел уже было отбросить газету, но тут взгляд его остановился на заголовке другой, соседней статьи. Она называлась «Голод в Европе». Здесь не было ругани по адресу президента, «преподнесшего Восточную Европу красным». Статья была написана сухо и изобиловала цифрами. В ней говорилось, что у большевиков, стремящихся прибрать к рукам всю Европу, есть союзник не менее мощный, чем самое современное оружие. Это голод, порожденный войной.

Население европейских стран обессилело, утратило волю к сопротивлению. А Россия с ее военной мощью по-прежнему предана идее мировой революции. Следовательно, заключал автор статьи, большевизация Европы неизбежна.

Президент дочитал статью, положил газету поверх одеяла и задумался, глядя в окно.

— Хассетт! — позвал он спустя некоторое время.

Когда появился секретарь, Рузвельт спросил:

— Моргентау встал или еще спит?

— Думаю, что встал, сэр, — ответил Хассетт. — Я видел, как раздвинулись занавески на его окнах.

— Позови его... Погоди! Не забудь, что в час дня ты должен дать мне окончательный текст письма Сталину.

— Но ведь в это время вы будете позировать, сэр!

— Позировать буду я, а не ты! — резко сказал президент. — Как только текст будет готов, принеси его мне, что бы я ни делал и... — он усмехнулся, — что бы со мной ни делали. А теперь позови Моргентау!

Когда минут через десять Генри Моргентау появился в спальне Рузвельта, президент сразу же понял, что его министра финансов только что подняли с постели. Остатки волос на почти лысой голове Моргентау были явно не причесаны, а наспех приглажены рукой, домашние туфли нелепо контрастировали с парадным галстуком-бабочкой, пуговицы сорочки были застегнуты не на те петли.

— Генри, ты еще спал? — спросил президент.

— И не думал, сэр! — ответил Моргентау.

— Тогда садись. Прямо сюда, ко мне на кровать, и прочти это!

Он протянул министру финансов газету, указывая пальцем на статью «Голод в Европе».

Некоторое время в комнате стояла тишина. Рузвельт терпеливо ждал, пока Моргентау закончит чтение. Наконец тот поднял голову.

— Прочитал? — нахмурившись, спросил президент и снял пенсне.

— Да, сэр, — ответил Моргентау и добавил: — Ничего сенсационного. Такие статьи сейчас не редкость.

— Я же тебя не спрашиваю, редкость это или не редкость. Меня интересует другое: как движется твой продовольственный доклад?

Рузвельта уже не первый месяц тревожило продовольственное положение Европы, и он поручил группе финансово-экономических экспертов во главе с Моргентау произвести примерные подсчеты: в каком объеме Соединенные Штаты могли бы оказать продовольственную помощь странам, население которых голодает.

Конечно, далеко не только чистым альтруизмом руководствовался президент, когда давал это поручение. Помощь англичанам? Что ж, пусть Великобритания знает, как американцы относятся к своим «заокеанским кузенам», это никогда не помешает. Но вопрос о континентальной Европе, особенно Восточной, был гораздо более важным. «Большевизации» этих стран Рузвельт опасался не в меньшей степени, чем Черчилль. Но тот в отличие от президента высказывал свои опасения крикливо и беззастенчиво. Более того, британский премьер носился с мыслью вооружить пленные немецкие войска и бросить их на восточный фронт, чтобы преградить путь русским.

Статью в «Атланта Сентинел» Рузвельт воспринял как отголосок его собственных мыслей. Голодные не скрывают своего недовольства. Голодные цепляются за любую надежду. Так создаются предпосылки для большевистской революции или как минимум для создания строя, близкого к большевистскому. Следовательно, оказывая Европе продовольственную помощь, Америка может не только укрепить филантропическую репутацию «Дяди Сэма», но и создать там условия, при которых «западная демократия» восторжествует.

— Доклад, мистер президент, в ближайшие дни будет закончен, — с характерной для него угодливой интонацией ответил Моргентау. — Важнейшими цифрами, правда, пока приблизительными, я уже располагаю.

— Извлеки их, пожалуйста, из своей памяти, если тебя это не очень затруднит, — с усмешкой произнес Рузвельт.

— С большим удовольствием... то есть без большого удовольствия, — поправился Моргентау, — потому что это астрономические цифры.

— Выкладывай! — нетерпеливо перебил его президент.

— Хорошо. Как вы знаете, сейчас мы посылаем в Европу — главным образом в Англию — четырнадцать миллионов тонн продовольствия в год. Вы спросите, сколько еще потребуется Европе? Страшно сказать: не менее пятидесяти миллионов тонн. Вы представляете себе, что это такое?

— Пока еще я считать не разучился, — сухо ответил Рузвельт.

— Конечно, сэр, но мне хотелось бы сделать эту цифру, так сказать, более наглядной. Так вот, — понизив голос, продолжил Моргентау, — речь идет о половине всего количества продовольствия, предусмотренного в настоящее время для гражданского населения нашей страны.

Министр финансов умолк, заметив, какое впечатление произвели его слова на президента.