Исаак Гольдберг - День разгорается Страница 25

— Это еще посмотрим!.. Как сказать! — раздалось с разных сторон. — Войска уже отказывались стрелять в народ!.. На войска у правительства не очень крепкая надежда!.. Подведут!..

Оглядев возражавших и все еще покручивая незажженную папироску между пальцами, Васильев предупреждающе добавил:

— Помимо всего, часть членов забастовочного комитета за прекращение забастовки...

— Знаем!.. — вышел из-за стола человек в очках... — Очень прекрасно знаем, какая часть комитета срывает забастовку!.. Ну, вы, Васильев, что же, вполне согласны с этой частью?

Васильев смутился. Он почувствовал, что все смотрят на него неодобрительно.

— Вы согласны с ними? — повторил человек в очках.

— А если они правы?! — вспыхнул Васильев.

Человек в очках обернулся к товарищам и коротко кинул:

— Слыхали?

Несколько человек ответили:

— Слышим... Старая песня.

Коренастый железнодорожник любовно посмотрел на человека в очках:

— Мы от него, товарищ Сергей Иванович, еще и не этакое слыхали. Бьемся с ним, и никакого толку... Запутался парень!

— Запутался! — усмехнулся Сергей Иванович. — Видно, путаники сбили... Вот, — он взял со стола из пачки один листок и поднял его в протянутой руке, — вот мы зовем рабочих на борьбу. Разве мы шутим или в бирюльки играем? И разве мы не знали раньше, что у правительства имеются и войска, и полиция, и жандармерия? Мы все это прекрасно учитывали и учитываем. Но мы знаем и еще одно: стоит рабочему классу сплотиться и действовать дружно и организованно — и он победит!

— Конечно! — подхватил коренастый железнодорожник. — Яснее ясного!

У Васильева потемнели глаза. Упрямо наклонив голову, он перебил товарищей:

— С востока в любое время может прибыть сколько угодно войска. Можем ли мы устоять против них с нашими несчастными револьверишками и неумением даже путем обращаться с таким оружием?.. Надо быть благоразумными...

— Да, да! — усмехнулся Сергей Иванович, — вот вы это настоящее слово и сказали, которого я дожидался от вас: благоразумие!.. Скажите еще: постепенность, умеренность в требованиях, осторожность, и из вас выйдет самый патентованный, осторожный либерал!.. Проверьте себя, Васильев, по пути ли вам с революцией?

В комнате возникла тишина. Она была тягостной тем более, что только что здесь было шумно и оживленно. Сергей Иванович снял очки и, подышав на них, протер стекла смятым носовым платком. Васильев бросил незажженную папироску и вытащил из пачки новую. Голос у него был хриплым и глухим, когда он взволнованно сказал:

— Я в либералах не хожу... Не понимаю, почему товарищ Сергей Иванович сразу наклеивает ярлычки!.. Каждый имеет право высказывать свои соображения. По-моему, забастовка изжила себя, того и гляди, прекратится стихийно. А тогда хуже будет... Лучше прекратить ее в организованном порядке...

— Отступать в организованном порядке! — насмешливо подхватил рябой железнодорожник. — И трусить тоже в организованном порядке!

— Ты напрасно, Протасов, насмехаешься! — озлился Васильев. — Мы еще посмотрим, кто труса праздновать станет, когда придется туго!..

— Оставьте! — вмешался Сергей Иванович. — Дело не в личной отваге или трусости. Можно не сомневаться в том, что Васильев при нужде не струсит, но платформочка у него с гнильцой... С гнильцой, Васильев!.. А что касается части стачечного комитета, настаивающей на прекращении забастовки, то мы еще посмотрим, что массы скажут! Посмотрим!..

В дверь постучались. Сергей Иванович примолк. Все настороженно прислушались. Вошла женщина. Она прошла прямо к Сергею Ивановичу и тихо сказала ему:

— Вас ждут, товарищ Сергей Иванович. Пришли.

Сергей Иванович обернулся к собравшимся.

— Мне надо уходить. Разбирайте литературу. Собираемся послезавтра. Ну, а если надо будет, Протасов знает, как оповестить меня.

Он вышел из комнаты вслед за женщиной. Спор без него вспыхнул с новой силой.

— Ну, вот, пошли, — сказал Емельянов, когда женщина подвела к нему Сергея Ивановича. — Ребята собрались, остановка за вами.

Они вышли на улицу. Женщина пошла быстро вперед. Емельянов весело сверкнул зубами:

— Вроде разведки Варвара у нас. Ловкая. Можно без опаски итти.

Итти пришлось недалеко. Женщина, скрывавшаяся впереди, вернулась и деловито сообщила, что можно проходить спокойно. Они завернули за угол и вошли в полуоткрытую калитку.

В большой комнате, куда они попали из полутемных сеней, было много народу. Но было тихо и со стороны нельзя было догадаться, что в этом доме многолюдное собрание. Сергей Иванович прошел через комнату к стене, где стоял стол. У стола Сергея Ивановича встретил старый рабочий, приветливо кивнувший ему головой:

— Начинаем?

— Давайте.

Сергей Иванович поправил очки и оглядел собравшихся. Сквозь плотные занавески на окнах в комнату проникал неяркий свет. По углам копились тени. Но Сергей Иванович смог разглядеть устремленные на него сосредоточенные лица. Он увидел много молодежи, несколько женщин, несколько стариков. Он различил кое-кого, с кем он уже не раз встречался. Он понял, что его окружают свои. И, слегка волнуясь, он стал говорить.

Должны были здесь собраться рабочие разных предприятий. Пришли кожевники, мыловары, с электрической станции, из депо. Пришли те, кто почти никогда не пропускал массовок, кто связан был с организацией, кому можно было доверять, на кого можно было положиться.

Сергей Иванович, старый профессионал-революционер, умел выступать перед всякой аудиторией. Не раз он резался на массовках с самыми сильными противниками. Не раз ему удавалось побить своих оппонентов, которые обрушивались на него целым арсеналом цифр, цитат, ссылок, авторитетов. Он умел ловко и зло высмеять противника, найти его слабую сторону и ударить по ней. Он умел, зажечь слушателей силой своей убежденности и уверенности в правоте и правильности пути, по которому шла его партия. Но лучше и охотнее всего он говорил с рабочими. Здесь чувствовал он себя среди своих, в родной среде. И здесь находил он самые простые и самые убедительные слова.

Эти простые и убедительные слова он нашел и сейчас в густо набитой слушателями комнате, когда за стенами неслышно крепчали октябрьские морозы и улицы притихли в ожидании небывалого и долгожданного. Его простые и убедительные слова были об одном — о борьбе. Он знал, что собравшихся не нужно очень усиленно уговаривать, чтобы они продолжали начатую борьбу. Но за последние дни внутри стачечного комитета пошли упорные разговоры о необходимости прекращения забастовки, а кой-кто из рабочих поддавался этим разговорам, прислушивался к ним, задумывался над ними. Только что Сергею Ивановичу пришлось принять участие в горячем споре среди активных участников забастовки и там он почувствовал, что колеблющихся и неуверенных не так уже мало. И появившись здесь, среди самых простых и рядовых рабочих, он стал рассказывать об этих колеблющихся и неуверенных.

— Наши противники, — говорил он, — в лучшем случае ставят перед собой одну задачу — свержение самодержавия. Они думают, что этим рабочий класс достигнет всего. Они не задумываются над тем, что будет завтра, и их мало трогает то, что на смену самодержавию придет другой хозяин — буржуазия, который станет по-европейски эксплоатировать и угнетать рабочих... Они мечтают о парламенте, о конституции и если на их знаменах написан социализм, то это только затем, чтобы скрыть буржуазную сущность их политики...

В комнате задвигались, заволновались. Кто-то вполголоса выругался, кто-то несдержанно вскрикнул:

— Шпана!

Сергей Иванович на секунду задержался и обвел глазами собравшихся. Удовлетворенная улыбка на мгновенье оживила его лицо. Живые нити протянулись к нему от всех этих, внимательно слушающих его товарищей. Он почувствовал их, и слова его стали еще более горячими и убедительными.

Старик рабочий, сидевший рядом с ним за столом, забрал в кулак седую бороду и нахмурил брови. Он вслушивался в слова Сергея Ивановича, вбирал их в себя и отцеживал в них то, что приходилось ему по душе. Изредка он, не разглаживая глубоких морщин на лбу, легонько кивал головой, одобряя то, о чем говорил докладчик.

Емельянов стоял у самых дверей, курил и поглядывал на Сергея Ивановича. Этого товарища он узнал недавно. Но с первого же раза он пришелся ему по душе. Было что-то в Сергее Ивановиче крепкое, непреклонное и прочное. Скажет — и уже не отступится и не изменит своего решения. И еще, что подкупило в нем Емельянова, это то, что он по-прежнему оставался законспирированным и зря не вылезал на глаза полиции и жандармов.

— Подполье пока что остается подпольем... — говорил он неосторожным товарищам. — Напрасно многие вылезают на самое видное место и мозолят глаза шпикам.

Прислушиваясь к его словам, Емельянов перебирал в уме события, в которых сам участвовал. Ах, пожалуй, многое было зря. Горячая кровь что ли забурлила, — стали расходовать силы без всякого учета. Вот Сергей Иванович призывает к величайшей продуманности всяких выступлений. А было ли это? Кажется, не было. Павел — хороший, боевой парень, а увлекся баррикадами, уличными боями. Может быть, и не нужно было этих баррикад? Не преждевременно ли? Вот теперь дружины наполовину обессилены, головка арестована, остались плохо организованные дружинники. Что если полиция повторит попытку погрома? Кто выступит против монархистов и всей швали, которую они подняли с самого дна жизни? Какие силы?.. Как хорошо, что вот такие, как Сергей Иванович, почти все учли, все предусмотрели!..