Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня Страница 26

Как оно оказалось здесь? Откуда взялось?

Поначалу он был так потрясен, что не сразу сообразил посмотреть, кого драгоценная низка украшает теперь. Подняв глаза к лицу Эльги, он поначалу взглянул с негодованием: раз на ней ожерелье Бодди, значит, она как-то с ним связана!

Но тут же переменился в лице: это была девочка, хоть и развитая для своих лет, но все же почти ребенок. К тому же племянница плесковского князя не могла иметь никакого отношения к давно покойному мерзавцу.

– Вижу, чудо чудное, диво дивное ты, Велегор, для дочери раздобыл, – заметил он Вальгарду. – Кто же тебе такое привез?

– Это подарок ее жениха, вернее, его отца, Ульва конунга из Волховца, – ответил тот, довольный, что сокровище не осталось незамеченным. – И хотя это первый его подарок ей, надо признать, он стоит многих иных.

– Это верно… – безотчетно пробормотал Дивислав.

Мысли так и замельтешили у него в голове: Ульв мог получить ожерелье только от Бодди!

Хотя князь уже знал, что варяг обманул его и спрятал негодяя, уверяя, что тот уехал, теперь стало ясно, чем Бодди купил себе еще три дня своей никчемной жизни.

Надо признать, Ульв задорого продал свое честное слово, но все же продал…

Через пару дней, пока в Будгоще еще продолжалось веселье, однажды Дивислав завел разговор с плесковским князем Воиславом – с глазу на глаз, чтобы не слышал даже Вальгард.

– Стало быть, одну племянницу в Будгощ отдали, а через вторую с варягами породниться хотите? Вальгардову дочь в Волховец отдаете?

– Так Вальгард – сам варяг! Ему отец сестру мою отдал, чего же его дочь другим варягам не отдать? Ульв и богат, и силен, и родня у него повсюду…

– Да только душа у него черная и чести ни на хвост собачий!

– Да уж мы слыхали, будто зимой у тебя с ним мало что рати не вышло? – Воислав с любопытством посмотрел на него. – Чем же он обидел тебя?

– Был один варяг проезжий, гадюка лысая… – Дивислав стиснул зубы. – Жену мою погубил, нарочитых мужей оскорбил, простую чадь ограбил. Шел я за ним, а Ульв спрятал его у себя и мне выдавать отказался. Кабы не сын Унегостев из Словенска – утек бы гад за море, и поминай как звали. Ульв в глаза мне смотрел и клялся, что нет у него Будины, ушел в Ладогу, дескать. А тот в избе под лавкой сидел и дрожал, как лист осиновый. Ульву снизку подарил – ту, что у невестиной сестры на шее. А тот Вальгарду послал. Видать, руки жгла, не совсем еще совести лишился. Нету волховским варягам веры ни на чих мышиный, а ты к ним в дом племянницу отдаешь!

– Да я и сам не рад… – пробормотал Воислав, отводя глаза. – Вальгард решил дочь просватать, меня не спрашивал. Отец тогда жив был, он согласился. Говорил: коли с наровой или чудью опять раздор пойдет, через Нарову в Варяжское море не выйти – а у нас на Волхове родня, там пройдем. Да и с киевским князем тоже будем в родстве, плохо ли?

– Не с варягами нам, словенским князьям, в родстве надо быть, а между собою! Со своим корнем! Варяги что – пришли одни, завтра другие! И не родня они нам, не товарищи, только и жди пакости какой! С поозеров Ульв дань берет, чуть что не так – вовсе изведет их, и будет все Поозерье под варяжским князем! Как в Киеве! Но там хоть хазары да деревляне старых князей повывели, так что полянам и негде было защиты себе искать, кроме как у руси. Но мы-то! Я! Ты! Наследники мы богов своих или бабы трусливые?

– Ты чего хочешь-то? – Воислав пристально посмотрел на него. – У меня для тебя невесты нет. Сестер раздали, а из младших девок эта, Велегорова, – старшая. Другие все ее моложе – и у меня, и у братьев. Только для сыновей твоих, если желаешь, могу дать.

Дивислав помолчал, потом поднял на него глаза:

– Для сынов – спасибо, возьму твоих дочерей. А мне самому вот эта нужна, Велегорова. Как ее там… Елега?

– Да ты что? – Воислав поднял брови. – Она тебе в дочери годится! И сговорена она!

– Ты подумай: Ульв ведь не зря именно эту высватал. Она племянница не только тебе, но и покойному киевскому князю Олегу Вещему. И нынешнему, Олегу Моровлянину, тоже родня, да еще старшая! Он ей племянник, хоть и старее годами! У Ульва дочь замужем за Олегом Моровлянином. Если я возьму Велегорову дочь, то будет у меня с киевским князем то же родство, что у него. И не Ульв, а я тебе буду родич. Мои дети, от Беривидовны покойной – полоцким князьям родня, а моя мать была из рода смоленских князей. Смотри, что получается! От Киева до Ильмень-озера и до Чудь-озера – все мы будем, словенские князья, единый род! Что нам тогда эта вся русь! Сгоним их с земли нашей, сами будем дедовыми угодьями владеть, никому дани платить не станем и никому чужому, волку лютому, не дадим с нашей земли кормиться и щедротами ее пользоваться! Соберемся все вместе да избудем с Волхова варягов проклятых. Так будет! Не сейчас, не завтра, так послезавтра будет! Зачем тебе-то это родство? Через Будгощ присылай свои товары на Ловать ко мне, я дальше переправлю до Смолянска, а там – и до Киева. Зачем нам Ульв? Это мы ему нужны! Это он нам будет в ножки кланяться! Кто он без нас?

Воислав молчал.

Горячая убежденность Дивислава заражала, этим доводам отзывалось нечто запрятанное в глубине души.

Не только на Ильмене – везде вдоль торговых путей через славянские земли, где русь забрала силу, зрело недовольство – поборами, раздорами, перехваченными выгодами. Нередко вспыхивало возмущение, перераставшее в настоящие войны. Но многие князья, живущие на опасных участках, доступных для грабежей с моря, вынуждены были нанимать варяжскую дружину. И каждый помнил, что однажды эта дружина может обратить оружие против него.

Унегость поозерский уже не чувствовал себя хозяином в собственных владениях, и плесковские князья были вынуждены считаться с мнением варяжских воевод. А те мало того что захватывали в руки выгодную заморскую торговлю, но и приобретали все большее влияние, благодаря богатству и военной силе набирая сторонников среди исконных родов.

– Это все хорошо… – пробормотал Воислав чуть погодя. – Так что же, все в нее одну упирается?

– Велегор – стрый киевскому князю Олегу, а его жена – сам знаешь, сестра тебе. Их дочери – в родстве с киевскими и плесковскими князьями. А эта – из них старшая. Чего еще тебе объяснить?

– Вальгард не пойдет на это. Он дал слово Ульву, мой стрый Ратимер послухом был.

– Как дал слово, так и назад возьмет. Я-то уж теперь знаю, чего стоит слово варяжское! – усмехнулся Дивислав. – Если ты не прочь от такого зятя, как я, то с ним нынче же и поговорю.

– Погоди, не спеши! Тут подумать надо. Со старейшиной и дружиной потолковать. Если решат, что дело подходящее, мы с Вальгардом сами обсудим. Только… знаешь… я бы на его месте ни за что эту снизку греческую назад не отослал! – со смехом признался Воислав. – Моя баба ее как увидела, так чуть ума не лишилась. А обручение разрывать – дары назад слать, так ведь?

– А вот посмотришь сам, отошлет он эту снизку назад или нет! И скажи ему вот что: Ульв обманул меня, поэтому Ульву больше веры нет. Жена моя умерла из-за той мрази, что он покрывал, и двоих родишек с собой на тот свет увела. Не друг он мне больше, и родня его, кровная ли, сватанная ли, – мне не товарищи. А коли я их гостей через Ловать не пропущу, куда они со своего Волхова денутся? Только назад, в море Варяжское. Велегор – по виду мужик не глупый. Объясни ему, может, он и сам поймет. Хоть и варяг. Все-таки сам на твоей сестре женат, должен разуметь.

Дивислав помолчал, давая собеседнику время осмыслить прежнее, потом добавил:

– И еще ему скажи… У Олега киевского есть сын, ему уж года три. Я давным-давно про это знаю: его жена ехала в Киев уже чреватая, и моя жена тогда за ней ходила, когда она у меня в городце в лежку лежала. Коли Ульв хотел от Олега заложника – путь сына его и берет. А дочь Велегорова ему уже и ни к чему, получается. А его, Велегора, с киевским князем родства никакой Ульв не лишит. Ну, разве что и там когда-нибудь свои князья снова сядут, полянские.

Воевода Вальгард не слышал этого разговора, но на свадьбе он тоже не только пил пиво.

Здесь он узнал во всех подробностях «Сагу о Кабаньей Морде», и о том, к чему это все едва не привело.

Причем рассказывал об этом Гостомысл Унегостевич, многозначительно посматривая на него, Вальгарда.

Воевода, разумеется, хранил обычный небрежно-непринужденный вид, но ощущал, что люди знают о связи между ним и Ульвом, который так некрасиво себя повел. И яркое доказательство этой связи с Ульвом, а через него – и с жалким бродягой Бодди висело на шее у его дочери! Даже золото, самоцветы и жемчуг под этими взглядами будто потускнели и сияли как-то стыдливо.

– Оказывается, мой будущий родич прислал нам еще более дорогой подарок, чем я думал, – обронил Вальгард. – Это не просто греческое ожерелье. Это цена его чести. Самого дорогого, что у человека может быть.