Наталья Павлищева - Великолепный век. Роксолана и Султан Страница 26

– Сын мой, я понимаю, Махидевран виновата, она не сдержалась, но это просто из ревности. Вы должны быть рады ревности матери наследника, она оберегает ваше внимание.

– Валиде, вы видели, как она избила Хуррем?

– Как бы ни пострадала Хуррем, она рабыня. Неужели вы предпочтете рабыню баш-кадине? Эта рабыня…

– Эта рабыня стоит многих других. И вы об этом прекрасно знаете.

– Неужели потому, что она умеет красиво говорить и читать стихи?

– Потому, что она разумна и смеет быть самой собой. Надеюсь, так и останется, потому что лживые и злобные красавицы мне уже надоели.

– Сын мой, все женщины одинаковы. Хуррем прожила в гареме совсем немного, потому еще не изменилась, никто не знает, какой она будет через полгода.

Сулейман нахмурился, мать точно угадала его опасения, но он все равно верил, что эти зеленые глаза останутся такими же лучистыми, а сердце добрым. Но тут же подумал, что с добрым сердцем Хуррем в гареме не выжить. И все же ему совсем не хотелось, чтобы она стала опытной и жестокой, чтобы ссорилась с остальными обитательницами гарема, завидовала, делала гадости или сплетничала. Если начнет это делать, то станет так же не интересна.

Гарем для Сулеймана был проблемой. Он любил красивых женщин, с удовольствием брал их себе на ложе, наслаждался близостью, но как только выяснялось, что они больше ничего, кроме любовной страсти, не знают, что двух слов, если это не сплетни и не злословие, связать не умеют, становилось неинтересно. Султан сам не сознавался, что для ночных ласк вполне хватило бы рабынь попроще, но женщин дарили, особенно много их стало после переезда в Стамбул, валиде все внушала, что у блестящего султана должен быть блестящий гарем. Вопрос «зачем?» задавать не следовало.

Сколько женщин, даже очень красивых, нужно мужчине? Сулейман несколько лет был влюблен в свою Махидевран, не замечая, что та расплылась и поглупела, в остальные дни для ласк ему вполне хватило бы нескольких рабынь. Даже если брать каждую ночь другую женщину, то при двух женах требуется еще пятеро. А если звать на ложе какую-то из жен или наложниц чаще, то и того меньше.

И вдруг Сулейман понял: если бы было так, он вполне мог привязаться и даже полюбить какую-то из наложниц. Именно этого боялись жены, а на страже их интересов стояла валиде. Потому у султана такое множество красивых женщин, много – значит ни одной. Большинство наложниц он не только не позвал повторно, но и не вспоминал об их существовании. Кроме вот этой зеленоглазой малышки.

Махидевран правильно испугалась: Сулейман уже понимал, что Хуррем станет его любимицей надолго, если, конечно, не превратится в клушу, как все остальные до нее. Сердце-вещун подсказывало, что не превратится, что эта необычная малышка не такая, как многие красотки, побывавшие на султанском ложе и не оставившие следа в его душе.

Нужно поблагодарить Ибрагима за такой подарок и поинтересоваться, где он купил Хуррем и откуда у нее такие познания, – решил для себя Сулейман.

Мысль о том, что девушка продавалась на невольничьем рынке обнаженной, он старательно от себя гнал. Ревниво выискивал доводы о невозможности такого. Ибрагим хорошо знает, что султан никогда не возьмет себе женщину, которую кто-то из мужчин уже видел обнаженной. Подумал и вдруг понял, что если бы кто-то и видел эту малышку, все равно взял бы. Теперь взял.

Нет-нет! Ибрагим не так глуп, он знает ревнивый характер своего Повелителя. Конечно, Хуррем никто из мужчин обнаженной не видел!

Хотел спросить у Ибрагима, но не спросил, не до того.

Ненадежное счастье

Пока не подралась с баш-кадиной, у Роксоланы были хотя бы Фатима и Гюль, но после того как и они попрятались по щелям, не рискнув заступиться за девушку, когда налетела взбешенная Махидевран, Роксолана поняла, что доверять прежним подругам нельзя. Но и ссориться с ними тоже. Гарем – место темное, сколько бы в его коридорах и комнатах ни горело светильников. Роксолана уже знала, что в лабиринтах гарема можно исчезнуть мгновенно и навсегда. Пока ее спасал только интерес султана, но стоило бы Повелителю предпочесть другую или просто не позвать Роксолану, гарем показал свою силу незамедлительно. Рабыня всегда зависит от милости или немилости хозяина, которого ей, однако, полагалось любить.

Когда вернулась от Повелителя после разборок с Махидевран, Фатима и Гюль осторожно приглядывались, пытаясь понять, чем закончился разговор. Роксолана ничего говорить не стала, взяла кумган и отправилась во двор смывать кровь с лица и рук. Вместе с кровью нужно смыть и слезы. Она была даже рада, что обе рабыни не поспешили следом, потому что показывать эти слезы вовсе не хотелось.

Но в гареме слухи распространяются быстрее ветра, за ней во двор тут же вылетели и Фатима, и Гюль:

– Госпожа, давайте мы вам поможем. Или вообще лучше помыться в хамаме, там тепло со вчерашнего дня.

Роксолана вздохнула, вот это обращение «госпожа» лучше всего остального показало границу, огромный ров, который пролег между ней и вчерашними подругами. Устало протянула кумган Фатиме:

– Полей мне на руки, умоюсь.

– Конечно, госпожа. Гюль, принеси чем вытереться!

Не успела вернуться в свою комнату, как пришла, шаркая подошвами, лекарка, принесла мази. Внимательно осмотрела раны, нанесенные Махидевран, покачала головой с седыми, выбившимися из-под платка волосами:

– Как тебя сильно поцарапали. Но это все быстро заживет. Сейчас пощиплет немного и станет легче.

Раны действительно пощипало, и не немного – они горели огнем под наложенными повязками. Ей бы испугаться, но лекарка не ушла. Осталась сидеть в углу комнаты, кизляр-аге объяснила просто:

– Мне до полуночи нужно поменять повязки, не то присохнут – не оторвешь.

Это успокаивало; значит, она не боится ответственности за сделанное, ведь не может же не знать, что сам Повелитель желает скорейшего заживления ран.

К полуночи жжение уже прекратилось, но заснуть Роксолана не могла, лежала, бездумно глядя в пустоту. Она и без знахарки понимала, что быстро раны, нанесенные Махидевран, не заживут, значит, она не скоро увидит султана. За это время он может взять на ложе другую наложницу, а та понравится больше, например умением танцевать. Или та же Гульфем по праву жены пойдет в спальню мужа…

Когда старуха сменила повязки, жжение возобновилось, утром лицо было красным, словно мясо только что забитого барана. Роксолана ужаснулась, а знахарка довольно кивала:

– Так и должно быть. К завтрашнему дню будешь как новенькая, лицо еще глаже станет, чем было. Царапины не сразу пройдут, а уж синяк и вовсе долго держаться будет, это я удалить не могу, но кожа только лучше будет. Потерпи чуть.

К вечеру краснота спала совсем, лицо было просто розовым, как у младенца. Побаливал подбитый глаз и рассеченная губа.

– Старайся пока не улыбаться. Я знаю, что ты смешливая, но пока потерпи, не то губа будет долго заживать.

Какой уж тут смех! Но Роксолана кивнула. Она и без напоминаний старухи старалась молчать, не потому что говорить больно, просто не с кем. На Фатиму и Гюль не хотелось даже смотреть. Роксолану двухдневное присутствие знахарки даже спасло, ей не приходилось общаться с бывшей подругой, просто лежала, глядя в потолок, или делала вид, что спит.

Лежала и думала. Если раны останутся и кожа не вернется в хорошее состояние, то ей султана не видеть, ему уродины не нужны. Но и если просто долго будут заживать, Повелитель может увлечься другой или вернуть жену. Вот тогда Роксолане один путь – самой в Босфор, потому что Махидевран своего унижения не простит. Но если и этого не произойдет, никакой надежды на возможность повторения ночи, подобной той, первой, у нее не было. Снова и снова Роксолана мысленно убеждалась в правоте заверений, что первая ночь часто оказывается и последней.

Через два дня утром лицо уже было просто приятно розовым, хотя на нем еще виднелись следы царапин, явно обещавшие со временем исчезнуть, красовался синяк и болела разбитая губа. Старуха довольно оглядела результат своих стараний:

– Ну вот, почти как новая. Несколько дней губу побереги и лицо будешь протирать вот этим, и все пройдет. Не сразу, даже не скоро, но пройдет. Быстрее никак.

Роксолана сняла серебряный браслет, протянула старухе:

– Возьми. Спасибо тебе.

Та замахала руками:

– Нет, мне заплатят без тебя, а тебе этот браслет будет нужней.

– Почему?

– Перед тем как пить воду, положи его туда, вода чище станет.

– От браслета?

– Он серебряный, значит, очищает. Запомни это. А еще, если будет нужна помощь, скажи, чтобы позвали старую Зейнаб. Я приду.

– Как?

– Зейнаб. Это мое имя. Что удивительного?

– У меня была наставница Зейнаб в Кафе.

– Ты из Кафы?

– Учили там.

– Роксоланка?

– Да. Возьми хоть что-то.

– Я тебе одно скажу: когда станешь самой могущественной женщиной в Османской империи, вспомни обо мне и тоже позови. Помогу.