Мишель Моран - Последняя принцесса Индии Страница 26

– Как насчет вот этой?

Я взяла в руки одеяние, сшитое из фиолетового бенаресского шелка. Изящная вещица. Верхнюю часть украшали стежки, сделанные серебряной нитью, а на шароварах были вышиты розовые и серебряные листочки.

– Сколько? – спросила Джхалкари у лавочника.

– Для дургаваси рани – десять рупий, – произнес лавочник, который своими подкрученными кончиками усов напомнил мне нашего деревенского соседа Шиваджи.

Цена, как по мне, была вполне умеренной, но Джхалкари рассмеялась.

– Она что, похожа на капитаншу? Эта девушка – новенькая. Мы заплатим пять.

– Я что, похож на нищего? – встрепенулся лавочник. – Я стану нищим, если буду продавать свой лучший товар за пять рупий… Восемь.

– Пять, – твердо произнесла Джхалкари. – В Джханси – десятки лавок, мой друг.

– И скольким девушкам посчастливилось одеваться в столь шикарные наряды? В этом оттенке фиолетового она будет выглядеть истинной принцессой. Такого вы нигде не найдете.

Джхалкари приподняла брови.

– Посмотрим.

Я понимала, что теперь мне следует вернуть ангаркху на полку, хотя, признаться, ничего красивее этого я в продаже сегодня не видела. Мы уже направились к выходу, когда лавочник нас догнал.

– Шесть! – выкрикнул он.

Джхалкари развернулась.

– Пять, и нам не нужны продающиеся в комплекте тапки.

Мужчина глубоко вздохнул, демонстрируя преувеличенное разочарование. Две женщины, зашедшие в лавку и выбирающие товар, захихикали. Подозреваю, что этот его вздох был предназначен для их ушей.

– Пять без тапочек.

Как же он заворачивал мою покупку! Создавалось впечатление, будто мы попросили лавочника завернуть коровью лепешку. Он все время вздыхал и сокрушенно качал головой. Когда мы вышли на улицу, Джхалкари закатила глаза.

– Какое лицедейство! Эта ангаркха стоит четыре рупии, ни одной анны больше! Его прибыль – целая рупия.

– Откуда ты знаешь?

А я-то всерьез полагала, что мы лишаем лавочника куска хлеба.

Джхалкари окинула меня пристальным взглядом.

– Мой дед двадцать лет подметал улицы и копил деньги, чтобы купить лавку, в которой собирался торговать сари. Когда он накопил нужную сумму, никто не хотел сдавать ему помещение в наем, потому что он далит. Поэтому дед сам построил себе лавку и стал продавать одежду другим далитам. Ко времени, когда мне исполнилось десять лет, я могла точно определить цену шелка любого происхождения – от Джханси до самого Китая.

– Он, должно быть, необычный человек.

Даже в наши дни мысль о том, что далит может прикасаться к шелку, покажется для многих шокирующей, как бы это вас ни удивляло.

– Был. Дед умер, надеясь, что сын продолжит его дело, но отец хотел записаться в армию. Его никуда не принимали, поэтому отцу пришлось стать сипаем на службе у британцев. Мама не подарила ему сына, и он начал учить боевому искусству меня.

Две британские женщины прошли мимо нас. Они отчаянно боролись со своими юбками в июльской жаре. Их кожа почему-то покраснела, а голубые глаза сверкали, как отполированные аквамарины. Я поразилась тому, что представители этой расы были способны менять цвет своей кожи, словно хамелеоны.

– Видела их? – спросила я у Джхалкари.

– Кого? Британок?

– Они красные.

– Такое случается, когда ты получаешь ожог.

– Кто их обжег? – повысила я голос.

– Никто, – рассмеялась Джхалкари. – Это все из-за жары. Эти женщины, в отличие от нас, не привыкли подолгу находиться под солнцем.

– Как ужасно!

Каждый раз краснеть, когда ты вынужден выйти за дверь!

– Зачем тогда они одеваются в такие тяжелые наряды?

Джхалкари подняла руки ладонями вверх. Кто может в точности сказать, зачем британцы делают то или иное? Мы вошли в другую лавку. Там на серебряных крючках висели ряды ожерелий, похожие на водопад ярко сверкающих на свету разноцветных каменьев.

– Знаешь, – замерев на пороге, произнесла Джхалкари, – у отца рани тоже не было сыновей, и он воспитывал из нее свою наследницу. Я слышала, что британцы говорят, будто она – истинный раджа Джханси. А знаешь, что они болтают о радже Гангадаре?

Я оглянулась, чтобы удостовериться, что нас никто не подслушивает.

– Нет. А что?

– Они называют его рани.

Джхалкари ожидала моей реакции.

– Кто такое говорит? – прошептала я.

Если нас кто-нибудь услышит, то нам наверняка больше не придется служить в дурга-дале.

– Британские офицеры. Они все побывали на его пьесах и видели, как раджа занимаемся лицедейством. Через два дня, кстати, мы будем присутствовать на очередном его выступлении… Если тебе понравилось одно из этих ожерелий, покупай. Впереди у нас много спектаклей.

Когда мы вернулись, я переоделась в новую ангаркху, натянула на запястья и щиколотки фиолетовые кольца-браслеты, а на шею повесила большое аметистовое ожерелье. Джхалкари начертала серебряную бинди[68] между моими бровями. Когда я приладила оружие к поясу и посмотрела на свое отражение в зеркале, то вместо довольства ощутила растущую тревогу из-за того, что сильно изменилась с тех пор, как приехала в Джханси.

Девушка в зеркале потратила на фиолетовую ангаркху больше, чем ее отец зарабатывал в месяц. А еще надо взять в расчет новые шелковые тапочки и тяжелое ожерелье. Эта девушка очень быстро, за три недели, проведенные во дворце, привыкла к прохладной купели, мягким простыням и плюшевым коврикам. И теперь, думая о возвращении в Барва-Сагар, вместо гордости я ощущала сильнейшее раздражение, ибо, прожив по законам пурды семнадцать лет, понятия не имела, что жизнь может быть другой.

Сначала я думала, что дело в одежде, из-за которой я чувствую себя не в своей тарелке, но потом поняла, что не все так просто. Перемены, которых не видно в зеркале, являлись не менее важными, чем те, которые я могла в нем разглядеть. Я опасалась, что, когда вернусь домой, никто меня не узнает. Джхалкари, услышав о моих страхах, рассмеялась.

– Ты думаешь, есть хотя бы одна дургаваси, которая не изменилась бы после того, как оказалась здесь? Те, кто появились здесь прежде меня, говорят, что даже Кахини похорошела, став дургаваси.

Но днем, во время женского дурбара, я пришла к мысли, что вряд ли Кахини хоть когда-либо была менее красива, чем сейчас. В зале рани собралось множество просительниц. Хотя на рани было надето изысканное шелковое сари цвета корицы, большинство женщин смотрели не на нее, а на Кахини. На дургаваси тоже был бенаресский шелк. Его бледно-голубой цвет прекрасно оттенял ее кожу, и она прямо-таки светилась изнутри. По сравнению с Кахини красота рани казалась невзрачной. У обеих женщин в носу виднелись усыпанные бриллиантами колечки. Множество бриллиантов сверкало у них и на лодыжках. Даже на пальцах босых ног поблескивали драгоценные камни. Каждый раз, когда они переступали с ноги на ногу, сияние отражалось от колец, нанизанных на большие пальцы. Я подумала о том, откуда у Кахини могут быть такие великолепные драгоценные каменья. Скорее всего, это подарки рани.

Поскольку мы имели дело только с просительницами, не было никакой нужды в загородках и неоправданной таинственности. Рани полулежала на груде шелковых подушечек. Дургаваси восседали на бархатных подушках. Трио музыкантш играло легкую музыку во внутреннем дворике. Весь день просительницы подходили одна за другой к рани и кланялись до земли, в глубочайшем почтении делая жест намасте. Они протягивали тарелки с тилгулом (маленькими шариками из кунжута и патоки), а в ответ получали тростниковый сахар и рис. После обмена вслух зачитывалась просьба, и рани обсуждала с просительницей ее основательность или безосновательность.

К концу дня вперед выступила юная девушка. Она протянула рани свой дар в простой глиняной миске. Маленькие шарики сластей выглядели так же, как на тарелках других просительниц, но Кахини вдруг вскочила со своей подушки, объятая ужасом.

– Эта девчонка – из деревни, – с нажимом произнесла она. – Кто знает, что может быть намешано в ее миске?

Схватив миску, Кахини пересекла отделяющее ее от незанавешенного окна пространство и одним движением высыпала подношение девушки в пыль, причем с такой брезгливостью, словно это было дерьмо.

Молоденькая просительница разрыдалась и убежала. Кроме этого скромного подношения, она ничего не могла предложить, но ее дар был с презрением отвергнут.

Кахини вернулась на свое место подле рани. Музыкантши продолжали играть, но оставшиеся просительницы оставались стоять словно вкопанные.

– Кахини! – молвила рани. – Прошу тебя… уйди-ка в дургавас.

– Ваше Высочество! – начала Сундари. – Я уверена, что Кахини…

– Это не подлежит обсуждению. – Голос рани звучал резко, хотя она никогда не повышала тон, предпочитая говорить полушепотом. – Немедленно!