Валерий Мухачев - Сын предателя Страница 26

 -Завтра непременно добудем еду, что бы нам это ни стоило!

 В ту же минуту в сердце его вонзилась заноза, стало трудно дышать. "От кого ребёнок?" - проносилось в мозгу. Он смотрел искоса на Надю. Сам факт беременности от насильников был вероятен, да и у деда всё могло случиться. Но жизнь Нади в подполье была явной, а насилие было связано с таким избиением, что и этот вариант не вязался с радостным восклицанием Нади.

 "Неужели от меня"? - домысливал Фёдор, догадываясь, что скорее так оно и должно было быть. "Но тогда Прасковья рожала тоже только от меня? А я так паршиво к ней относился!" Он не мог подозревать Надю в обмане. Таким опасным и шатким было их положение в этом лесу, что находить силы для обвинений или простого вранья едва ли Наде могло придти в голову.

 Ему очень хотелось завтра добыть что-нибудь для наполнения желудка Нади!

 Но не довелось. Они шли в автоматическом режиме, переставляя ноги с кочки на кочку. Болото, появившееся перед ними, преградило путь неожиданно. Надя предлагала обойти слева. Андрею же казалось, что справа будет удобнее. Фёдор превратился в яблоко раздора. Ему хотелось идти за Надей, но Андрей был резко против этого пути, настаивал жёстко на своём. При этом он не произносил ни слова. Андрей упрямо уходил медленно направо, а Надя смотрела  в левую сторону, не двигаясь с места, и ждала поддержки Фёдора. Влево движение выводило их в деревню.

 Фёдор наблюдал, как Андрей медленно отделялся от них, уверенный, видимо, что только так убедит обоих в правильности выбранного им пути. Деревенский парень по ему только понятным отметинам на почве и веткам деревьев предчувствовал близость партизан. Фёдору скоро надоело наблюдать за солдатом, и его сапоги зачавкали по болотной жиже и травяному сплетению следом.

 Оглянувшись назад, Фёдор с удивлением увидел, что Надя не двинулась вслед за ним, а продолжала стоять на сухой  кочке. Фёдор чувствовал, как ноги его в промокших сапогах начинают мёрзнуть. Плюнув смачно в лужу, он повернул назад, уже твёрдо уверенный, что Надя права. Ни неожиданно прозвучавшие крики на немецком языке, ни страх встретиться с командиром отряда не смогли бы заставить его бросить Надю. Он шёл к ней, не такой красивой,  какой бы ему хотелось её видеть, но притягиваемый сочувствием к её бедам, в которых был как-то виновен. Он встал рядом, улыбаясь, поцеловал.

 -Ты права. Надо идти слева! - сказал так, будто и не колебался только что. Они даже пригнулись, когда увидели, как Андрей, делая широченные прыжки, взметая брызги, мчался к ним. Лицо его выражало ужас. Он так широко раскрывал рот, что Фёдор стал ковырять в ухе, думая, не оглох ли. Андрей почти вплотную прижался к уху Фёдора и зашептал: - Там море крови! Вода красная!

 -Отчего? - удивился Фёдор.

 -Убитых там много!

 Фёдор, не задумываясь, пошёл смотреть, что так напугало парня. У него даже в голове не укладывалось, что здесь, в глухомани, может быть что-то из ряда вон пугающее, хотя бы и красного цвета.

 -Чёрт!! - только и смог он выговорить. Стволы деревьев были изодраны и сияли белой древесиной. Всюду валялись трупы в солдатской  форме, наполовину скрытые густой, липкой массой и красной водой. Никакого оружия при убитых не было. Фёдор почувствовал, как подступает новый приступ язвенной болезни.

 Даже не подходя близко к трупам, он уже был уверен, что это был тот самый отряд, который они покинули с тремя партизанами совсем недавно.

глава 27

 Первый семестр третьего курса стал для Николая счастливым. С Зиной он дружил теперь сдержанно, на её знакомства с солидными парнями смотрел сквозь пальцы, усиленно занимаясь по всем предметам. Успевал он и шить себе благополучные наряды. Для более успешного рисования ходил он в общежитие на улице Шумайлова. Там он без стеснения заходил в комнаты к студентам, просил позировать, кто ему казался интересней для изображения портрета или  всей фигуры.

 Естественно, на него начинали смотреть с интересом. Может быть и мечтали какие-нибудь девушки о дружбе и даже большем. Бытовало мнение, что художники живут на широкую ногу.

 Об этом и в кино показывать не ленились, и милицейские хроники сообщали об украденных шедеврах живописи. Главным в этих историях были цены, которые озвучивались с придыханием, со слюной и почти с воплем!

 Увы, девушки ошибались. Художники чахли над своими полотнами, хорошими художниками становились, но хорошими мужьями - никогда! Чаще они спивались, жили от слово "худо".

 Да ведь и учебные заведения штамповали художников, не заботясь о их будущей судьбе.

 Написать картину, как Суриков или Репин в СССР было невозможно, потому что меценатов уничтожили в 1917 году. Государство платило за те полотна, которые экспонировались на выставках небогато.

 Поэтому все картины напоминали скороспелки. Картины печатались с молниеносной скоростью,

 что и позволяло жить весело. Но качества картин хватало на двадцать лет, после чего все картины требовали реставрации, которую чаще всего, не производили.

 Богатыми были единицы. Глазунов, Шилов писали портреты. Кто-то ещё. Остальным доставались деньги всё меньше и меньше.

 Николай исправно получал свои двадцать шесть рублей стипендии. После денежной реформы 1961 года советские "портянки" превратились в "лоскутки", и тратить их было очень легко. Рубли размером с пол-ладошки выскальзывали из рук и пропадали в кассовых аппаратах. Денег стало хватать не на весь месяц, поэтому подарки Зине делать стало затруднительно, если не сказать, не на что.

 У красавицы закрепилось на лице выражение несчастной бесприданницы, отчего Прасковья постоянно беспокоилась, если Зина долго не появлялась в их доме.

 Прасковья постоянно желала о ком-нибудь заботиться, при этом не всегда замечая, что её родной сынок нуждался не меньше в её заботе. Часто вещи, пошитые Николаем и находившиеся в отличном состоянии, вдруг исчезали, подаренные незабвенным жителям деревень, приехавшим на один день в Ижевск.

 Прасковья не забывала тех, кто в военную годину спасал её детей от голода, делясь продуктами в обмен на тряпьё, едва ли что стоящее в базарный день.

 Тогда Николай снова садился к швейной машине и три-четыре дня тарахтел ею, вызывая недовольство матери. Прасковья очень боялась, что Николай бросит художество и, как отец, станет не тем, кем она мечтала его увидеть после окончания института.

 В конце третьего курса должен был состояться экзамен по физике по всей программе физико-математического факультета. Явную глупость включения этого предмета декан Сундуков объяснял просто. В сельских районах часто не хватает учителей, и одному учителю приходится вести почти все предметы. Куда же девались сами выпускники физико-математического факультета, которые худо-бедно могли преподавать рисование в деревнях?

 Жизнь показала в будущем, что ни один выпускник Худ-графа физику в сельских школах и не преподавал.

 Тем не менее готовиться пришлось основательно. Николай уныло смотрел в толстый учебник, который приходилось брать в институтской библиотеке на короткое время. Он усердно тратил время на лабораторные работы по индукции, электрическому воздействию на магнитное поле,

 пытался запомнить, чем отличаются микрофарады от пикофарад. Живопись при этом маслом стала хромать из-за напряжённых мыслей о будущем экзамене.

 К тому же приходилось пропадать в библиотеке имени Ленина, в которой он на час-другой опережал преподавателя истории искусства, получал какой-нибудь редкий том и усиленно конспектировал биографии Джотто и Мозаччо, запоминал картины Тициана, Рембрандта, Веласкеса. Особенно его поражала "мадонна" Рафаэля. Он рассматривал нежные переходы от одного цвета к другому, когда подходила библиотекарь и требовала вернуть книгу для более серьёзного посетителя.

 Преподаватель по истории искусств мозолил книгу в зале для преподавателей, поэтому они ни разу не встретились. Но Преподаватель приходил в восторг от того, что Николай "запоминал" его лекции дословно! Ещё бы! Единственную книгу в Библиотеке они мозолили одну и ту же! Студенты всего курса этой книги и в глаза не увидели. Николай был благодарен Преподавателю за то, что он поставил ему три по "начертательной геометрии", поэтому хотел угодить по истории искусства, чтобы у преподавателя осталось о нём приятное воспоминание.

глава 28

 Очень скоро Фёдор с Андреем почувствовали, что без местной жительницы плутать бы им по незнакомым местам неизвестно сколько времени. Надя безошибочно вывела их на покинутую партизанскую базу. Правда, радоваться было нечему. Землянки были основательно разрушены взрывами то ли снарядов, то ли гранат. Ни одной души они здесь не обнаружили, и настроение у всех было подавленное.

 С другой стороны можно было и не огорчаться чрезмерно, избежав наказания неизвестно какого уровня. То ли это было счастье дурацкое, то ли все войны состоят из таких вот случайностей, когда иной солдат то ли не там присядет, то ли не там приляжет, глядишь и войне - конец, а он - живой! Опять же,  к их счастью, немцам не пришло в голову потрошить скудные запасы лесного народа. Покопавшись в обвалившихся землянках, Фёдор и Андрей нашли целое сокровище - спички,  консервы и немного картошки.