Андрей Иванов - Харбинские мотыльки Страница 26

Посмотрите на этот портрет! Посмотрите! Как бы мне его в газету влепить, а? Что скажете?

Борис посмотрел на портрет князя, что висел на стене, и пожал плечами:

— Все очень просто. Я могу этим заняться, но…

— Небольшое вознаграждение обещаю, не бойтесь, и — да-да, я помню, что все еще должен за тот раз. Все разом и отдам!

— А если вас опять в полицию заберут с конфискацией? Я бы хотел получить хотя бы небольшой гонорар, у меня совсем с деньгами плохо. Одежды никакой нет…

— Да, это видно — поизносились вы, Борис, поизносились. — Выдвинул ящик и прочистил горло, покопался, пошуршал чем-то, должно быть, купюрами, достал фотокарточки. — Посмотрите-ка на эти старые фотографии! Посмотрите на них! Оцените! Нет-нет. И не пытайтесь оценить, ибо это оценить невозможно! Вот оно, наше счастливое прошлое, наше благоденствие и благосостояние, наше всё! Разве ж это можно оценить? Скажите, нельзя ли их реставрировать или увеличить?

Борис взял карточки со стола. Потрескавшиеся. Старая усадьба — старик-отец в пенсне и с тростью, еще молоденькая мать в очень старомодном платье, сам Терниковский в возрасте десяти лет, но уже с квадратной головой, — одна из сухих белых трещин бежала по его лицу.

— Можно, только за отдельную плату, — сказал Борис. — Будет дешевле, чем в ателье, я у француза сделаю, даже лучше, чем вам в ателье сделают.

— Об этом и прошу!

— Но придется повозиться. Дело в том, что тут надо ретушировать и…

— Да, да, да… За отдельную плату. — Выскреб из стола и бросил перед художником мятые купюры (бросил их, как фанты). — Вот столько, подойдет?

Ребров разгладил деньги; подумал, что пренебрежительное отношение Терниковского к банкнотам скорее было его тайным желанием скрыть от остальных свою скупость (так презрением к недоступной красивой женщине часто скрывают сильное желание ею обладать). В душе усмехнулся и сказал:

— Если это только за увеличение ваших фотографий…

— Ну, конечно! За портрет князя я заплачу отдельно.

— Хорошо, — сказал Борис, пряча фотографию с усадьбой в карман и еще два портрета родителей Терниковского.

— А не хотите ли бесплатной подписки? Зачем вам деньги, молодой человек? Вы совсем перестали поспевать за событиями, так можно и в сточной канаве оказаться. Можно спиться, утратить связь с миром, в дурдом загреметь! Сидите там в вашей черной комнатке, отгородились от мира красной лампой, ничего не читаете, ничего не знаете… Давайте я вам подписку вместо гонорара организую!

Ребров знал, что очень многие подписчики успевали получить два-три номера, а потом газету Терниковского закрывали. Да и писали там одно и то же…

— Нет, спасибо. Я принципиально отгородился от мира. Принципиально газет не читаю.

— Ах, принципиально. Но так это совсем другое дело! Артист! Оскар Уайльд! Понимаю! Уважаю!

Борис хотел уйти, но не нашел лазейки; начали приходить сообщники Терниковского. Семь человек. Среди них Тополев, Солодов, полковник Гунин, лица других тоже примелькались. Кое-как поместились. Борису пришлось задержаться — «хотя бы послушаете», — буркнул Терниковский; Борис слушал и подсчитывал в уме: хватает ли ему на новые ботинки, которые он видел в магазине Mood; вместе с той горстью, что швырнул Терниковский, и тем, что осталось от денег Китаева, должно было хватить, — художник волновался, ему не терпелось пойти домой, пересчитать, побежать в магазин, примерить новые ботинки. Он ерзал, слушал невнимательно… Выступал Тополев; прохаживался с бокалом в руке и рассказывал анекдот о том, как его партизанский отряд (так он называл своих контрабандистов) захватил двигатель с потерпевшего крушение большевистского цеппелина.

— Не успели эстонские егери приехать, как мы его свинтили!

— Как?! — восклицали все. — Но как вам удалось?

— Другой мог бы сказать, что нам повезло. Дескать, мы патрулировали возле границы, а тут — летит на нас дирижабль. Но все было несколько иначе! Дело в том, что мы всегда пристально наблюдаем за перемещениями воздушных масс и пограничными заставами. Ведем записи — вот вам журнал! — бросил тетрадку на стол. — В тот день мы заметили в бинокль некое тело, которое сперва приняли за стаю гусей, но по мере приближения тела, поняли, что это цеппелин, и мы это поняли еще до того, как он пересек границу. Так как я знаком с воздухоплаванием не понаслышке, мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что цеппелин потерял управление и терпит крушение, или вот-вот потерпит крушение. Приняв в расчет силу и направление ветра, а также скорость, с каковой цеппелин несло на эстонскую территорию, мы с поручиком Солодовым легко определили, где приблизительно произойдет крушение, и направились быстро туда. К счастью, у нас был автомобиль…

— Автомобиль?! — ахнули все.

— Так у вас недурной отряд!

— Браво, ротмистр!

— Мы не сидим сложа руки, как видите, — сказал Тополев, самодовольно улыбнулся и, тотчас посерьезнев, продолжал: — Однако это не значит, что наш отряд не нуждается в финансировании или поддержке.

— Честно говоря, капитан, — влез полковник Гунин, — меня смущает, что это уже второй случай, когда вам так сказочно везет, в тот раз вы угнали аэроплан, в этот раз — дирижабль. Что это за везение такое? Знаете, как таких везунчиков называют в карточных клубах?

— Дорогой полковник, скажу вам прямо, техника воздухоплавания еще слабо изучена и тем более освоена большевиками. Средства перемещения в воздушном пространстве далеки от совершенных и не сравнятся по степени управляемости с лошадьми. Любой аэроплан — игрушка в руках стихии. Стоит ветру усилиться, как неопытный пилот становится жертвой сейсмического курьеза и добычей тех, кто первым прибудет на место его предсмертного вздоха. Главное — не зевать! В нашем случае действительно немножко подвезло. На ловца зверь сам летел! — Тополев хохотнул. — Грех было не воспользоваться. Таким образом, — обратился он ко всем, — нам удалось завладеть хорошим двигателем, каковым мы усилили наш катер на Финском заливе.

— Так у вас еще и катер?

— Катер у нас давно имелся, сами починили баркас, выброшенный на берег, собираемся на нем осуществлять доставку агитационнопропагандистской литературы в большевистскую Россию, для этой цели мы и установили на него двигатель с цеппелина.

— Уж не вы ли сами и установили? — ехидствовал полковник Гунин.

— Нет, не я, полковник. У нас есть хороший механик, эстонец по имени Энн.

— Так в вашем отряде есть и эстонцы?

— Да, их несколько, а что в том такого? У нас интернациональный отряд.

— Что меня настораживает, — скрипнул полковник, — так это ваши связи с немецким бароном, как его… фон цур Мюлен?.. Не хочу скрывать, что немцы вызывают у меня опасения.

— Опасения ваши напрасные, полковник, — промурлыкал Терниковский (он был весьма доволен рассказом Тополева, смеялся и передергивал плечами: возможно, понюхал кокаину, — мелькнуло в голове художника). — С немцами надо осторожно вести переговоры, запираться в своем котле глупо, сами видели, что из этого вышло…

— Немцев не интересует судьба России! — крикнул полковник. — Их интересует только одно: подчинить себе Прибалтику, присоединить ее к Германии! Неспроста они контролируют все банки Эстонии и Латвии! Как знать, может, в дальнейшем они планируют нападение на Россию.

— Я еще раз хочу повторить, что поддержки от немецких баронов отряд не получает никакой! — воскликнул гневно Тополев. — Хочу повторить: отряд не получает поддержки ни от одной организации!

— Так, господа, — хлопнул в ладони Терниковский, — я вас не за этим пригласил! Об этом мы успеем. Прежде всего, мы собрались тут обсудить выступление Милюкова. Садитесь, ротмистр, я продолжу. — Терниковский встал. — К вопросу о финансировании вашего отряда мы обязательно вернемся. Как вы знаете, недавно в Берлине была напечатана статья «Национальный вопрос»…

Борис приподнялся, извинился одними губами и, не распрямляя спины, направился к выходу…

Доктор посоветовал присматривать за Николаем Трофимовичем.

— Заходите к нему почаще. Но ни в коем случае не расстраивать. Сами знаете, в какие годы живем, одно расстройство. Лечил генерала фон Штубендорфа, так он мне, знаете, что сказал: «Я устал прыгать на подножку поезда». Очень характеризует наши годы!

Борис избегал д-ра Мозера — слишком ярко вспоминался Изенгоф: его халат поверх шинели, руки, которыми тот проникал в самое нутро кошмара, извлекая его оттуда член за членом, собирал вновь, а он распадался…

В Екатериненталь лучше не ходить совсем: кого-нибудь да встретишь. Получил приглашение на бал, который устраивает общество помощи эмигрантам. Дочь Марианны Петровны — две косички, конопатый нос: «Приходите! Будем очень рады вас видеть!»