Владимир Понизовский - Заговор генералов Страница 26

— Надлежит установить военную диктатуру! — изрек депутат Некрасов. Вручить власть популярному генералу.

— Кому?

— На выбор: Брусилов. Деникин. Адмирал Колчак. Начальник главного артиллерийского управления генерал Маниковский.

— Где они, эти генералы? Кто на фронте, кто — неизвестно где… И что значит: «вручить?» Как понимает сие господин Некрасов?.. Абсурд.

Предложение о назначении диктатора отвергли.

Продолжали тереть лбы, массировать щеки, хмурить брови, хрустеть суставами пальцев. Выдавливать нереальные предложения. Пока депутат Коваленко не нашел спасительное:

— Передать власть совету старейшин!

Согласились на компромиссную формулу: «Императорскому указу о роспуске подчиниться, считать Государственную думу не функционирующей, но членам Думы не разъезжаться и немедленно собраться на „частное совещание“».

Не разъехались и не разошлись. Забежали в буфетную, выпили по стакану чаю, проглотили по бутерброду — и назад. Но чтобы даже внешне их собрание не выглядело афронтом государю, заседали уже не в Белом зале, а рядом, в Полуциркульном, где никогда никаких официальных заседаний не проводилось: Дума-де на каникулах, а это просто приватные собеседования. Но присутствовали почти все. Открыл, как и обычно, Родзянко. Те же вопросы: «Что делать и как быть?»

— Мы не знаем еще истинного положения дел. Но каждый должен определить свое отношение к происходящему.

Попросил слова депутат Шульгин — правый и правоверный:

— Рекомендую принять одно из двух предложений: или о назначении диктатора, или о передаче власти совету старейшин.

— А почему бы всей Думе не объявить себя властью?

— Значит, не подчиниться царскому указу!..

Страсти начали накаляться. Профессор Милюков внес некоторое умиротворение:

— Не следует принимать слишком поспешных решений. Будем осторожней и осмотрительней. Мы еще не знаем, что происходит там, — он сделал мягкий широкий жест в сторону окон, — мы не разобрались в обстановке. Насколько серьезно, насколько прочно начавшееся движение? А если волна отхлынет и мы… окажемся…

Он оборвал, не окончив фразы. В неожиданно повисшей паузе каждый мог представить обнаженный остров Думы в море штыков пятнадцатимиллионного царского войска.

Наконец, раздались голоса: в такой обстановке избранники народа должны сплотиться. Все — без различия взглядов, поступившись интересами групп и партий, кои они представляют.

— Сплотиться во имя или против чего? Шульгин стоял на своем:

— Если они идут сюда, чтобы еще раз с новой силой провозгласить наш девиз: «Все для войны!» — то они наши друзья. Но если они идут с другими мыслями, то они друзья немцев. И нам нужно сказать им прямо и твердо: «Вы — враги, мы не только не с вами, мы против вас!»

Шульгину не возразил никто — все здесь были «за войну до победного конца». И когда в недрах смятенного зала неизвестно кем высказанное возникло предложение выбрать Временный комитет Государственной думы, которому сейчас же и вручить «диктаторскую власть», согласились все.

В комитет вошли те же лица: Шульгин — от правого крыла; социал-демократ меньшевик, усердный «оборонец» Чхеидзе — от левого; вождь октябристов Родзянко; глава конституционных демократов Милюков; некий, мало кому известный Владимир Львов — от центра (знали лишь, что он весьма религиозный человек, воспитанник Московской духовной академии, готовивший себя к поступлению в монастырь); а остальные — по двое-трое от других фракций, и среди них лидер трудовиков Керенский.

Едва закончилось избрание и миновала опасность, что его обойдут или забаллотируют, Керенский вскочил:

— Медлить нельзя! Я сейчас поеду по полкам! Могу ли я сказать войскам, что Государственная дума с ними?..

Ах какой он был в эту минуту! Как он жаждал этой минуты! Он словно бы предчувствовал. Всего три дня назад, на заседании в Белом зале, он произнес речь, в которой были такие слова: «Подумайте, господа, подумайте — и не придете ли вы со мною к одному выводу, что иногда гангренозного больного, который умрет через две недели, нужно, как меня недавно, вылечить хирургическим лечением немедленно, — и тогда он воскреснет с новыми силами к новой жизни…» Привнесение личного — испытанный ораторский прием: ему действительно недавно вырезали почку, и в Думе это знали. Его речь цензура запретила печатать в газетах. Кое-кто презрительно отозвался: набор выспренних фраз. О нет, наитие! Предощущение, коим обладают только избранные!.. Он вскинул руку:

— Могу я сказать войскам, что Дума берет на себя ответственность?

В зале зашумели.

И тут, будто разыгрывался спектакль, вбежал офицер охраны Таврического:

— Они уже здесь! Керенского с трибуны сдуло.

К ограде Таврического дворца приближалась первая группа — солдаты, рабочие с красными бантами на шинелях и куртках. Керенский, обогнав офицера охраны, выбежал к ним навстречу. Лицо его горело от возбуждения. Глаза сияли:

— Солдаты! Ко мне!

Он смутился: еще никогда не доводилось ему отдавать приказы. Дерзко вскинул голову:

— Объявляю вас первым! Почетным! Караулом революции!

Поразился, как бы услышав со стороны, свой отрывистый, громкий, командно-повелительный голос. Выбрал саженных красавцев с бантами:

— Вы! Вы! И вы!.. За мной! Пост первый!.. Пост второй!.. Пост третий!.. На вашу долю выпала великая честь — охранять Государственную думу!

Волна накатывала.

Керенский едва успел расставить посты, как услышал:

— Толпа уже в сквере! Внутри ограды! На подъезде! Он выбежал на ступени. Море голов. Мерлушковые папахи. Фуражки. Штыки. Флаги.

— Товарищи солдаты, офицеры и граждане!.. Я призываю вас к полному единению и доверию друг к другу!

Пусть офицер будет старшим товарищем солдата! Да здравствует свободный гражданин свободной России!

Все потонуло в возбужденных криках.

Он почувствовал: слова льются — великолепные, сверкающие, брызжущие яркими цветами. Изумленные, никогда ничего подобного не слышавшие, солдаты и рабочие отвечали громовым «ура!». Вот оно, сладостное чувство власти над толпой, которое испытывали, наверное, трибуны Рима!..

Но едва он кончил, как рядом, тут же на ступенях, — откуда успел взяться? — шумно вобрал в легкие воздух огромный Родзянко:

— Я вас приветствую, господа офицеры, юнкера, солдаты и рабочие! Я приветствую вас, пришедших сюда и тем доказавших ваше желание помочь усилиям Государственной думы водворить порядок в том разбушевавшемся море беспорядков, к которому нас привело несовершенство правления. Я приветствую вас еще и потому, что вы, молодежь, — основа и будущее счастье великой России!.. Полное единение армии, народа и Государственной думы обеспечит нашу мощь и нашу силу!..

Войска и горожане подходили и подходили. Так получилось, что выступали они только вдвоем — друг за другом, по очереди: Керенский и Родзянко, Родзянко и Керенский. Остальные устранились. Ретировались. Иногда говорили одновременно — с разных концов парадной лестницы. И голоса их звучали дуэтом: рокочущий бас и высокий баритон. Скоро оба осипли. Это не имело значения. В шуме их слова все равно невозможно было разобрать. Люди кричали «ура!» и поднимали шапки, винтовки и флаги просто потому, что были опьянены свободой и такой быстрой, как им казалось, победой.

В три часа дня Временный комитет Думы собрался в том же председательском кабинете.

— Нужно выпустить воззвание.

Родзянко погрузился в кресло, налег на стол. Начал энергично писать. Остальные терпеливо ждали. Наконец он отбросил ручку на синее сукно:

— Разрешите прочесть, господа.

Прокашлялся:

— Итак, «Воззвание. Временный комитет членов Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной методами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием…» Как, господа?

Севший голос Михаила Владимировича вибрировал, выдавая волнение. Все-таки втравили его в смуту!.. Правда, об устоях — о самодержавии и о государе — в воззвании нет ни слова, а все же супротивно царской воле… Он, Родзянко, не хотел бунта. Он пытался предотвратить восстание. Но государь не изволил прислушаться к его советам. Михаил Владимирович и теперь не желает идти против государя. Но где же те, кому по должности надлежит взять бразды правления и обуздать бунтовщиков? Где премьер-министр? Где военный министр, где главнокомандующий войсками округа? Где верные полки, пушки, пулеметы? Где, наконец, казаки и лейб-гвардейцы?.. Продержаться. Только бы продержаться. Иначе… Яснее других он представляет, что случится, если восторжествует толпа. Ему есть из-за чего испытывать тревогу. Он очень много имеет. И может потерять больше, чем все эти «народные избранники», вместе взятые.