Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер Страница 26

культуры. Здесь воспитывались дети, утратившие наследие предков, такие, как Джек, как Анита. Их духовные отцы — это голливудские трюки, бульварные романы, желтая пресса. И как долго это все сохранится? Не обрушит ли когда-нибудь Атлантический океан весь этот берег? Не растают ли когда-нибудь ледники у Северного полюса или у Южного и не поднимется ли уровень мирового океана на несколько сот футов? Все стоит на песке, на подвижных слоях, на временных фундаментах. Откуда-то из глубины Азии сюда уже рвутся новые варвары, голодные племена, готовые пожирать и уничтожать…

Но мне-то что делать? Что хочет Бог, чтобы я, Герц-Довид, сын реб Янкева-Мойше-писца, сделал? Джек и Анита, они уже пропащие. Он, Грейн, не обучал их еврейству, да и сами они учиться не хотели. Скоро они совсем уйдут из дому. С Леей ему, Грейну, не о чем говорить, кроме как о хозяйственных мелочах. Она полностью погрузилась в дела своей лавки, в лицитации, сбережения. Сексуально она уже остыла. Его окружали серые будни, материализм, скука. Он, Грейн, верит в Бога, но одной веры недостаточно. Ему не хватает главного: обрядности, среды, дисциплины дедов и прадедов. Он, Грейн, не умеет жить без Бога, но и не знает, как жить с Ним…

Мгновение выхватило из тьмы Бруклин-авеню, ярко освещенное, с неоновыми вывесками, банками, многоквартирными домами, с манекенами в витринах, со стадами автомобилей. Через минуту все это исчезло. Поезд остановился на «Шипсхед-Бей». Грейн встал, ветер дал ему пощечину и толкнул его. Шляпа слетела с головы, и он схватил ее на лету. Он не мог прийти к Эстер с чемоданчиком и поэтому оставил его в камере хранения. Он должен был подойти к Эстер пешком, но было слишком холодно, и он взял такси. Дом Эстер стоял недалеко от океана. Грейн вышел из такси и расплатился с водителем. В полутьме океан кричал своим вечным криком, двигался своим вечным движением. Его волны несли букеты пены. Они бросались на дамбу, отступали и снова возвращались с терпеливостью стихии, над которой не властно время, с уверенностью того, кто не допускает сомнений в своей победе…

На лицо Грейна упали брызги, и он вытер соленую влагу. Где-то далеко, на самом горизонте раскачивался свет. На небе горела одна-единственная звезда. Грейн уперся в нее взглядом. По сравнению с ним, Грейном, и его делами эта звезда — вечность. Какое счастье, что есть небо и можно хотя бы изредка бросать взгляды на эти звезды! Без них человек совсем утонул бы в мелочных заботах.

Точно так же, как ему было неясно, зачем он ехал к Эстер, Грейн не знал, о чем будет с ней говорить. Сказать ей правду? Сказать, что пришел с ней распрощаться? Действительно ли он готов положить конец этой связи? Он, Грейн, поломал ей жизнь. Если бы не он, она давно бы снова вышла замуж. Он привык к ней духовно и физически. В последнее время их любовь переживала кризис. Появились недовольство, претензии, неурядицы, как в паре, члены которой не могут жизнь порознь и не могут оставаться вместе. Но одно дело — ссориться и снова мириться, и совсем другое дело — полностью порвать отношения. Это словно смерть. Как порвать отношения? Как можно положить им конец? Силы для этого есть только у Бога…

Грейн стоял и вдыхал холодный соленый воздух. Он знал в этой округе каждый дом, каждое дерево, каждый куст. Теперь, когда Анна была у себя дома, где-то на Лексингтон-авеню, а он стоял под этой дверью, Анна отодвинулась на периферию его памяти, а Эстер снова стала Эстер. Он поднял взгляд к ее этажу и увидел в освещенном окне, за венецианскими ставнями ее силуэт. Эстер, наверное, услыхала, как подъехало такси. Она стояла и ждала его с благословенной верой обманутых…

Грейн не стал звонить, а отпер дверь ключом. Открыл и сразу же увидел Эстер. Она смотрела на него с обидой и одновременно с любопытством. Эстер была дочерью состоятельного раввина, внучкой гаонов,[62] красавицей, выигрывавшей когда то призы на балах, в прошлом — богатой невестой. Она была женщиной, которая рисовала, писала стихи и даже пробовала свои силы на сцене. Ей было уже сорок три года, но она все еще оставалась красавицей. Свои чуть рыжеватые волосы она до сих пор заплетала в косы. Аристократические черты, бледное лицо, классический нос, большие серо-зеленые глаза и шея, ослеплявшая белизной. Грудь уже стала чересчур пышной, но талия осталась узкой. Косы (немного подкрашенные) были уложены вокруг головы в два кольца. С ушей свисали старомодные серьги, доставшиеся ей в наследство от бабушки. Округлый гладкий лоб и блестящие глаза источали давно забытые свет и чистоту, а по благородной форме рта, даже если она молчала, было видно, что Эстер женщина знающая и к тому же хорошего происхождения. Грейн ожидал, что она тут же начнет укорять его, потому что он ей не позвонил, но Эстер, похоже, пребывала в игривом настроении.

— Вот он, этот великий Казанова! Ну, мальчик, подойди поближе, не стой в дверях. Мамочка тебя не выпорет!..

Она пошла ему навстречу, обняла его, на какое-то мгновение даже как бы повисла на нем. Они целовались долго и страстно, словно между ними никогда не было никаких ссор. Эстер была в шелковом платье и кухонном фартучке. Этой одеждой она напоминала свою бабку Эстер-Годес, про которую рассказывали, что она заворачивала котелок с чолнтом[63] в шубу, а сверху еще и оборачивала головным платком. От Эстер пахло сейчас кухней и апельсиновым вареньем. Она протянула указательный и большой пальцы и с женской наблюдательностью сняла с лацкана Грейна волосок.

— Что это? Брюнетка…

— Ты уже начинаешь? Брось!

— Дай мне только посмотреть! Дай мне только посмотреть!.. Я как Шерлок Холмс. От меня не скроешь следов!..

Она поднесла волосок к свету лампы. Грейн отодвинулся.

— Брось его уже!

— Погоди, погоди! Черный, как вороново крыло. Что это? Новая, а?

Грейн не ответил.

— Ну, пойдем дальше. Когда сегодня я проснулась и увидела снег, то решила, что сварю тебе мамину крупяную похлебку. Я, собственно, выходила на улицу купить грибов. В Брайтоне их не достать. Есть только одна лавка, где их держат. Ты должен был позвонить еще позавчера.

— Да, я знаю.

— Конечно, ты знаешь. Кому знать, если не тебе? Я весь день ждала твоего приезда. Когда увидела, что скоро ночь, а от тебя нет вестей, я начала беспокоиться. Вдруг в семь часов, а то и позже, ты даешь о себе знать.