Элиза Ожешко - Гибель Иудеи Страница 27

Время решения настало: Иотапата пала.

Агриппа писал ей в приподнятом от радости тоне: он теперь меньше ненавидел Рим, чем иудеев; восставая против чужеземных притеснителей, они тем самым объявляли войну и честолюбивой политике Агриппы, последнего и слабейшего из дома Ирода. Враждебно настроенные иудеи ненавидели его за все неискупленные преступления его предков. Это наследие было тем более подавляющим, чем менее было смелости у Агриппы открыто прибавить новые грехи к старым. Он был даже лишен ореола жестокости, которая внушила бы ужас его врагам, и Иотапата пала — быть может, это откроет глаза ослепленным жителям Иерусалима относительно того, что их ожидает. Агриппа писал, что он вполне согласен с решением Веспасиана: с восставшими галилеянами нужно поступить самым строгим образом, нужен устрашающий пример. Слишком долго этот упрямый народ злоупотреблял терпением властителей. Эта кара принесет пользу самим иудеям, они должны понять, что спасение только в подчинении. Агриппа же надеялся получить от римлян покоренные провинции в царственное владение. Конечно, вначале за ним еще будут следить, но достижение полной независимости только вопрос времени. Теперь для Вероники наступило время действовать. Ее роль та же, какая некогда выпала на долю Эсфири. Агриппа извещал ее, что снова представился случай укрепить в душе Веспасиана и Тита пробужденную на горе Кармеле веру в их божественное предназначение, в то, что им должен достаться трон цезарей.

«Я воспользовался для этой цели, — писал царь, — нашим старым другом, Иосифом бен Матия. Я узнал, что он взят в плен, и послал к нему Хлодомара, человека вполне верного, с посланием на арамейском языке. Иосиф бен Матия прочел послание и стал действовать с обычной ловкостью по моим указаниям. Я был при том, когда его привели к Веспасиану. В припадке полного, быть может, даже непритворного, раскаяния он упал к ногам полководца и стал молить, как о милости, о том, чтобы ему позволено было дать доказательство его дружеского расположения к римлянам. Мольба его обращалась и ко мне. Я исполнил его просьбу, но так равнодушно, что Веспасиану не могла в голову прийти мысль о нашем тайном соглашении. То, что я имел при этом в виду, вполне осуществилось. Веспасиан сообщил мне, что непременно должен отправить человека, столь высоко стоящего, как Иосиф бен Матия, в Грецию, к Нерону. Только сам император может решить его участь. Я в нескольких словах выразил свое сожаление и с притворным безучастием повернулся к Титу, который стоял около меня; я стал его спрашивать, доволен ли он своим конем Туском. В то же время я подал Иосифу условный знак. Тотчас же, с ловкостью опытного актера, Иосиф обратился к Веспасиану с вдохновенным видом пророка. „Ты думал, — сказал он, — что взял в плен только Иосифа бен Матию, наместника Галилеи, но я являюсь провозвестником более высоких и важных вестей. Разве бы я стоял теперь перед тобой, если бы не был послан свыше и не понимал бы тайных пророчеств иудейского Бога? Я ведь знаю, как должен умереть полководец! Зачем тебе посылать меня к Нерону? Не цезарь Нерон, а ты сам господин моей жизни и повелитель моей судьбы. Пройдет немного времени, и ты сам будешь носить имя цезаря, властителя земли, моря и всего человеческого рода, а Тит, твой сын, будет твоим преемником на всемирном престоле“.

Веспасиан побледнел от изумления, и на лице его я прочел воспоминание о том, что было на горе Кармеле. Но он еще не верил. „Ты безумствуешь, — крикнул он, отступая от Иосифа, — или хочешь обмануть меня, чтобы вернуть себе свободу!“ Пленник усмехнулся. „Зачем мне лгать? — сказал он. — Разве жизнь моя не в твоих руках? Ты можешь отдать меня на величайшие пытки, чтобы вырвать у меня признание, и все же я буду тверд. Я жрец великого бога и знаю что свобода мне должна быть даром твоих рук“. Твердость Иосифа бен Матия внушила полководцу доверие. Чтобы усилить впечатление, я сказал в легком тоне, обращаясь к Титу, но так, что Веспасиан мог меня слышать, что Иосиф в самом деле жрец. Упомянул также, что, как известно, большая часть жрецов обладает даром пророчества. Это замечание положило конец колебаниям Веспасиана. Он велел, конечно, держать пленника под строгим надзором, но уже отменил его отправку к цезарю, где, конечно, его ожидала смерть. Благодарность Иосифа ко мне безгранична, как он передавал чрез других, и он готов служить мне, чем только может. Я, конечно, не придаю большого значения этим уверениям, но его необычайная хитрость и ловкость смогут сослужить мне службу. Тебе же Вероника, — писал Агриппа в заключение, — я напоминаю данное мне слово. Более чем когда-либо важно склонить Тита на нашу сторону, чем бы война ни кончилась. Поэтому я пригласил Веспасиана и его сына отпраздновать покорение Галилеи в Цезарее Филиппийской; оба они согласились, тем более что войско страдает от жары. Веспасиан уже ранее решил дать ему несколько недель отдыха. Поэтому, когда Хлодомар придет к тебе, сделай все приготовления, чтобы встретить римлян по-царски. А более всего я советую тебе удалить все, что может казаться подозрительным Веспасиану и в особенности Титу. Надеюсь, что ты поймешь меня. Ведь мои интересы на этот раз совпадают с твоими».

Вне себя от бешенства Вероника смяла письмо в руках. Никогда эгоизм брата не проступал так обнаженно и грубо. Притворяться теперь, когда сердце ее полно любви к другому? Помогать Агриппе, который изменяет родине и губит народ израильский, народ Регуэля!

Никогда! Она не позволит отнять у себя свое сокровище, она защитит его от всех, от собственного брата, от всего мира. Единственное средство спасения — бегство, быстрое, безотлагательное бегство… Она вскочила и с гадливостью оттолкнула ногой письмо брата. Бросившись к эфиопу, который стоял у дверей, она показала ему знаками.

«Бежать… в тот же вечер… Только с Регуэлем и с ним». Но куда? Вдруг ее озарило. Куда? Конечно, в Иерусалим. Там сердце ее народа, место Регуэля и дочери Асмонеев у врагов Рима. Она во всем признается возлюбленному, откроет свое имя и обман с письмами отца. Он ее простит, и тогда — любовь за любовь. Она признается ему дорогой, темной ночью, когда краска стыда не заметна будет на ее щеках…

Ее поспешность заразила раба… Как безумный бросился он из комнаты. Она вздрогнула и вышла собрать в дорогу драгоценности. Хлодомар ждал еще ответа. Когда эфиоп вернулся, он вопросительно взглянул на него. «Она хочет бежать» — написал Стефан на врученной ему дощечке.

Благородное лицо Хлодомара омрачилось, потом он медленно обнажил висевший у пояса кинжал и показал рабу сверкающую сталь; на ней было вырезано одно слово: «Убить!»

…………………………………………………………………….

Иоанн из Гишалы звал его.

Регуэль держал письмо в руках и перечитывал его несколько раз. Вероника с беспокойством смотрела на юношу; она опять решилась на обман. Сказать теперь правду она не смела. Регуэль также ненавидел и презирал Веронику, как любил Дебору. Вероника боялась, что он произнесет слово, которое их навсегда разлучит.

Лицо Регуэля омрачилось. Наступило время разлуки. Опьянение счастья нарушено призывом, который слышался в прочитанных строках. Сведет ли судьба снова пути Регуэля и Деборы? Он покраснел от своей эгоистичной мысли. Что значила теперь судьба отдельного человека, когда гибнут тысячи и погибнет, может быть, целый народ! И все-таки у него было тяжело на сердце.

— Прочти, — сказал он глухо и подал царице письмо. Она его не взяла. Даже если бы она не знала, что в нем, она догадалась бы о содержании письма по глазам Регуэля.

Вероника слабо улыбнулась. Она видела, как ему трудно расстаться с ней.

— Тебе нужно покинуть меня, так уходи, — сказала она небрежно, как бы шутя. Даже в такую напряженную минуту она не могла удержаться от того, чтобы не проявить своей власти над ним. — Почему же ты не идешь? — повторила она, видя его безмолвный, устремленный на нее взгляд.

— Так-то ты прощаешься со мной? — взволнованно проговорил он. — Без сожаления, Дебора?

Она пожала плечами.

— Ты мужчина!

Он вздрогнул.

— Ты права, — проговорил он взволнованно. — Я чуть было из-за тебя не забыл этого. Благодарю тебя, Дебора. Благодарю за то дивное, навсегда исчезнувшее время!..

Он не мог продолжать и, медленно наклонившись, поцеловал руку царицы. Потом он направился к двери. Она смотрела ему вслед.

— Навсегда? — спросила она тихо, и печальные ноты послышались в голосе. — Почему навсегда? Зачем ты вообще уходишь?

Он остановился в изумлении.

— А родина?

— Родина? — повторила она с кажущейся насмешкой. — Что она тебе даст, твоя родина? Ты принесешь ей в жертву все, что есть самого дорогого для тебя, а она ничего не даст, кроме смерти. Ты забыл, что выше всего — жить любовью?

Она медленно подошла к нему, как бы для того, чтобы следить по его лицу, как он борется с собой, как у него разрывается сердце от сомнений.