Антонин Ладинский - В дни Каракаллы Страница 27

Вергилиан уже не в первый раз плавал вместе с ним, выполняя различные поручения сенатора. Ныне стало небезопасно доверять золото даже преданным вольноотпущенникам. Не желая лишить себя значительного наследства, Вергилиан не отказывался от таких трудов. Дядя был бездетным, и мой друг со временем мог получить все его богатство, а пока совершал заманчивые путешествия на Восток.

В такие поездки Вергилиан обычно брал с собою раба Теофраста. Как я уже сказал, этот каппадокиец был большим плутом, но весьма расторопным слугой, умевшим предоставить своему господину в пути все необходимое. Теперь Вергилиан требовал, чтобы он с одинаковым рвением прислуживал и мне.

Удостоверившись, что мы проснулись, Теофраст зачерпнул спущенным на веревке глиняным сосудом воды для утреннего омовения. Затем принес еду. В то утро она состояла из двух черствых круглых хлебцев, трещины на которых невольно заставили вспомнить то место в «Размышлениях», где Марк Аврелий говорит об аппетитности потрескавшегося в печи хлеба. Кроме того, мы съели по горсти жирных черных оливок и выпили немного вина, разбавленного водой, уже отдававшей затхлостью амфоры. В пути Вергилиан каждый день делил со мной по-братски трапезу. Теперь он поверял мне самые свои сокровенные мысли, рассказывал о детстве и планах на будущее, и я тщательно записывал эти разговоры на навощенных табличках, чтобы при благоприятных обстоятельствах составить жизнеописание поэта, так как мысли и жизнь этого человека, по моему мнению, представляют интерес для потомков.

Тиберий Кальпурний Вергилиан родился в Оливии, на небольшой вилле около Путеол, вскоре после того, как в тревожные дни маркоманской войны умер от чумы в Виндобоне благочестивый император Марк Аврелий. Отец Вергилиана, отличавшийся слабым здоровьем, обладал достаточными средствами, чтобы чувствовать себя независимым человеком, и всю свою жизнь провел в тихом сельском доме на берегу Тирренского моря, среди оливковых деревьев и виноградников. Мать поэта, Петиция Тацита, предком которой, возможно, был знаменитый историк, скончалась, когда Вергилиану исполнилось пять лет. Он только смутно помнил склоненное над ним материнское лицо, ее кроткую улыбку и теплый голос, но у него навсегда осталось воспоминание об огромном горе, когда отец в последний раз показал ему лежавшую на смертном ложе молодую мать с миртами в руках, пронзительно холодных. Даже пятилетнему ребенку казалось, что все это невозможно пережить и что ничего нет горше на земле вечной разлуки с той, которая дала тебе жизнь. Мальчик слышал, как отец в вечер погребения читал вслух в таблинуме какую-то книгу. Потом он нашел эти строки у Марка Аврелия и много раз перечитывал их: «Смерть не зло для человека, ибо она не есть нечто порочное, не зависит от нашего выбора и не наносит ущерб общему благу. Напротив, она — добро, так как служит обновлению природы… Неужели тебя страшит эта перемена? Ведь ничего на свете не совершается без изменений. Самая сущность вещей есть перемена. Поэтому не кляни смерть, а приветствуй ее как одно из явлений, выражающих непреложный закон природы. Необходимо приучить себя мыслить и действовать так, как будто конец жизни уже наступает…»

Вергилиан рассказывал, что в те дни его отец пытался найти утешение в философии, однако не мог забыть ушедшую и часто, опустив развернутый свиток на колени, смотрел куда-то в пространство ничего не видящими глазами. В доме еще витал образ покойной матери, и слова философа казались несчастному вдовцу пустыми и бесплодными.

Мне тоже приходилось читать книгу Марка Аврелия и удивляться тому, как спокойно говорит этот император о смерти. Вот еще несколько строк из его сочинения: «Окинь мысленным взором хотя бы отдаленные времена Веспасиана, и ты увидишь все то же самое, что происходит и теперь: люди вступают в брак, воспитывают детей, болеют, умирают в ужасных страданиях, ведут войны, справляют празднества, путешествуют, обрабатывают землю, предаются высокомерию, подозревают друг друга, злоумышляют на ближнего, желают его смерти, ропщут на судьбу, добиваются почестей или даже пурпура. Но что сталось с ними всеми? Они исчезли как дым. Так и мы исчезнем, и в этом нет ничего необычайного…»

Однако довольно о смерти! Читая такие полные обреченности строки, я каждый раз особенно сильно ощущал, что на земле сладко и увлекательно жить. Во всяком случае, тогда я считал, что мне еще рано думать о подобных вещах.

Вергилиан, когда он был еще ребенком, тем более не мог постичь утешительные слова философа и плакал детскими слезами, пока не засыпал под песенку старой няньки про Воробья, подслушавшего разговор двух мальчуганов, что на базаре рассыпали большой мешок овса.

Из рассказов поэта о его детстве я узнал также, что имение не могло приносить больших доходов, что работавшие на винограднике и у точил рабы отличались нерадивостью, небрежно обращались с сельскими орудиями, опасаясь только палки надсмотрщика. Однажды отец Вергилиана сказал рабу, провинившемуся в том, что плохо вскопал грядки для салата:

— Почему ты не выполняешь работы? У тебя есть кров и одежда, чтобы прикрыть тело от холода. Ты сыт и даже получаешь в умеренном количестве вино. Чего же тебе еще надо?

Даже Вергилиан покачивал головой, рассказывая мне об этом случае, доказывавшем, по его мнению, непонимание рабом самых простых вещей. Вдруг этот нерадивый слуга, мрачно глядя себе под ноги, стал проклинать тот день, когда мать родила его!

Отец, по словам Вергилиана мягкий и рассудительный человек, не наказал раба, но развел руками, обращаясь к гостям, которые в тот день посетили Оливий:

— Вот изволь доказывать, что и раб участвует своим трудом в мировой гармонии…

Позднее Вергилиан понял, что рабы смотрят на мир с отчаянием, равного которому ничего нет на земле.

Однако в детстве, среди игр и прогулок, мальчику некогда было думать о мировой справедливости. Недалеко простиралось море, и Вергилиан часто видел в рыбацком селении, как в ладьях трепетали только что пойманные сетями рыбы. Мой друг любил вспоминать эти италийские утра, полные солнца и пения цикад, когда они с отцом ходили покупать рыбу свежего улова, спускались мимо посаженных в порядке лоз по склону холма, с которого открывался сладостный вид на море и на плывущие из Африки корабли с красными парусами.

— Отец, скажи, куда они плывут? — настойчиво спрашивал он.

Кальпурний смотрел на сына и поглаживал выбритый подбородок.

— Они плывут в Рим, сын мой. Когда ты подрастешь, тоже поедешь в этот город. Нехорошо для человека умереть, не увидев Рима.

На лозах осенью поспевали пурпурные, пахнущие солнцем гроздья. Ветер приносил морские запахи. Сельский розовый дом стоял в тени олив, в нем жила и умерла Летиция Тацита. Поблизости находился деревенский храм, посвященный Диане, его четыре колонны белели в кипарисовой роще. Под храмовой крышей шумел ветер, и среди балок вили свои гнезда голуби, наполняя храм хлопаньем крыльев; весь фронтон был в голубином помете.

Иногда отец приходил сюда в сопровождении раба и приводил маленького сына. Служитель нес в жаровне пылающие угли и мешочек с зернами фимиама для воскурения. Богиня стояла посредине храма, розовоногая, в короткой голубоватой тунике. Сквозь краску уже давно просвечивал мрамор, и храм был в полном запустении. Небожительница вынимала стрелу из колчана за плечом. Рядом с богиней, добродушно глядя на нее и высунув язык, бежала мраморная собака. Диана едва-едва улыбалась и смотрела в пространство пустыми глазами. Ее острый локоток запомнился Вергилиану на всю жизнь.

Отец бросал на алтарь несколько крупиц аравийского фимиама, и маленький храм застилал благовонный дым.

— Отец, она правит миром? Поражает злых людей стрелами? — шепотом спрашивал мальчик, цепляясь за тогу родителя.

Отец, старый безбожник, вздыхал.

— Миром правят принципы, вечные и неизменные. Миром управляет гармония. Людей же поражают пороки…

Вергилиан не понимал, о чем говорит отец, но смутно чувствовал, что присутствует при чем-то очень важном.

Когда настал час умереть и отцу, Вергилиана увезли в крытой повозке, запряженной парой серых мулов, в Рим. Всю дорогу животные хлопали ушами в такт шагам, а вторично осиротевший ребенок плакал горькими слезами, тоскуя по отцу, и его не развлекали даже дорожные виды, незнакомые селения, розовые города на возвышенностях и встречные путники и повозки. Он не знал, что ждет его в Риме, куда они ехали с посланцем сенатора, но этот услужливый человек всячески утешал его и рассказывал, что патрон богат, как Крез, и живет в доме, украшенном мрамором. Показался Рим, поразивший мальчика своими размерами и множеством домов, колонн и людей, а он все еще не мог успокоиться и вспоминал оливковые рощи Оливия и прогулки с отцом. Мальчик понимал, что никогда уже не вернется беззаботная детская радость и не будет поездок в соседний городок, где отец покупал у пирожника медовые печенья.