Владислав Бахревский - Ярополк Страница 27

Из лесов княгиня и дружина снова вышли в степь, к ловищам, где инородцы, получившие от Ольги защиту и землю, берегли от истребления туров. Инородцы эти были ассами.

Для великой княгини благодарное племя поставило огромный белый шатер. Пол в шатре выстлали белоснежными кошмами.

Нашелся для княгини стол и стул. Все остальные пировали на полу. Ярополка посадили рядом с ильком.

День был постный, еда мясная, но княгиня угощением не побрезговала, отведала от каждого блюда.

Два певца пели славу вещей царице славян и руссов, а когда трапеза завершилась, старейшины поднесли спасительнице турий рог, оправленный золотом. В тот рог был помещен другой рог, с крышкой, наполненный целебным бальзамом.

Княжичу подарили коня, седло и саблю, с тяжелым, для разящего удара, концом.

Вечером гостей повезли в степь смотреть туров.

С холма вид открывался на все четыре стороны. Петляли змейки речушек, кучерявились островки кустарников, рощ, темными морщинами пересекали землю ровные борозды оврагов, будто кто с сошкой прошел. С великой сошкой, понукая богатырскую Сивку-бурку.

Разглядели стада туров. Золотисто-бурые пятнышки на зеленом.

Ольга поклонилась ильку и старейшинам:

– Спасибо. Бережете дивного зверя.

– Покуда в Киеве есть хозяин – турам приволье, – ответил улыбчивый ильк.

Ольга вздохнула. Ей стали рассказывать, как приходится все время быть настороже. На целебные турьи рога ловцов множество.

Ярополк сначала слушал, а потом на облако загляделся. Почудилось: не туча грозовая катится краем неба – то человек в шлеме на коне. Голову дрема клонит. Щит за спиной, хвост у коня по ветру летит. Грива тоже полощется.

«Уж не Святогор ли?» – подумал Ярополк, поглядывая на взрослых.

Все были заняты беседой, каждый хотел что-то сказать великой княгине.

– Не видят, – прошептал Ярополк. – Одному мне показался.

Утром простились с сберегателями туров, поехали к ловищам, где добывали выдр и бобров.

Здесь один из ловчих пригласил великую княгиню и княжича есть медвежью голову. Медведь повадился драть коров, пришлось убить безобразника.

Медвежью голову поставили на широкий, с хороший стол, пенек. Вокруг пенька усадили великую княгиню, княжича, остальные места заняли сам охотник и его сыновья. Угощение раздавал глава семейства. Это он убил огромного зверя.

Первый кусок – княгине, последний – самому младшему – Ярополку. Начали с языка, кончили мозгами.

К искусно снятым медвежьему носу и губам пристроили ремешок. Сначала «маску» примерил охотник, потом его сыновья. Каждый из них, нарядившись медведем, и ревел по-медвежьи. Предложить маску великой княгине охотник не осмелился, но она сама протянула руку, а надевши на себя нос и губы, посвистала бурундуком, изумив охотничью семью знанием обряда.

Ярополк тоже медведем нарядился, тоже порычал, поревел.

Охотничья семья провожала Ольгу как родную. Хозяйка поднесла кошель с целебными травами, хозяин – медвежью желчь, а младшая девочка кузовок с костяникой.

У Ярополка даже слезы закапали: так его тронула любовь лесных людей к его мудрой бабушке. Но не отъехали они от ловища и трех верст, вышел к ним из леса волхв с бородой до земли.

– Отступница! – закричал волхв и ударил в землю высоким трезубцем с головами хоря, змеи и совы. – Ты отреклась от заветов пращуров, от богов чистого огня и чистой воды, ты поклонилась, безумная, чужеземному Богу.

– Да благословит тебя Творец неба и земли, дня и ночи, всего видимого и невидимого, – отвечала Ольга, осеняя себя и внука крестным знамением. – Да смилостивится над тобою Господь мой Исус Христос.

– Отступница! Отступница! Отступница! Я проклинаю день, когда тебя зачали родители твои.

– Да благословит Господь поносящего меня, грешную! – воскликнула Ольга, отдавая земной поклон неистовому волхву.

– Ты прельстилась золотом храмов мерзких византийцев! – Волхв поднял и сломал трезубец над своей головой. – Знай! Твой всемогущий Бог не спасет хитроглазых греков от погибели. Истребятся их золоченые храмы, их слава будет лежать в пыли под ногами пришлых… Ты свечи жжешь перед Распятым, но вымоли хотя бы лишний год жизни своим внукам. Их дни сочтены.

– Господи! – Из глаз Ольги полились слезы. – Господи! Смилуйся над ложнопророчествующим! Не ведает, что говорит его язык.

Стражники окружили волхва, но княгиня решительно повела рукой:

– Не прикасайтесь к язычнику! Он, бедный, держит душу в потемках. Прячется от людей, от света. Да простит его Господь, ибо от рождения не знает правды. Пробудись, старче, от сна заблуждения! Пробудись – и прозреешь.

– Я прозрею, а ты – никогда! – Волхв бросил под колеса повозки остатки трезубца. – На тебя надежды, княжич! Прими.

Подошел, положил в руки Ярополка витой тяжелый рог канувшего в небытие единорога. Поклонился до земли. Отпрянул. Скрылся за деревьями.

Ольга отирала глаза, а слезы лились да лились.

– Почему ты его не убила? – сердито спросил Ярополк.

– Ты говоришь как язычник! – И замахала руками на воинов – Не видели, как слезы капают? Езжайте! Езжайте! Дорога лечит от печалей.

Братья

В Будутино, в родовом имении Ольги, княжил сын рабыни Малуши Владимир Святославич. Княжил так, будто в Киеве сидел. А было тому правителю почти уже пять лет.

Каждый день Владимира сажали на высокий позлащенный дубовый стул, и Малушины тиуны докладывали ему о делах, а княжич, взглядывая на дядьку своего, на уя Добрыню, принимал решения. Добрыня улыбнется, Владимир – просияет. Добрыня нахмурится, Владимир скажет: «Нет! Не так!» – и решит дело иначе. А если опять промахнется, то думать будет долго, что-то обязательно придумает, но воли своей уже не объявит: «По мне надо вот как сделать, да вы сами думайте».

Малуша боялась, как бы об этих играх в Киеве не узнали, но Добрыня стоял на своем:

– Пусть знают. Пусть Ярополка да Олега тоже приучают к делам.

Иной раз уй[42] предлагал племяннику вопросы зело мудреные.

– Вот собрали смерды урожай и стали думать, как быть с твоей княжеской долей, – говорил Добрыня, поглаживая усы. – Если ты возьмешь свою долю сполна, хлеба смердам на весь год не хватит. Уже в сечень[43] станут голодать, пойдут побираться, а то и к твоему двору прибегут, сначала просить, а потом с дубьем да с огнем. Заберешь ли ты у смердов свой хлеб или пожалеешь бедных?

Владимир знал: спешить с ответом не следует. Чего бы лучше, если все будут сыты, довольны. Но вопрос уя с подвохом.

Владимир молчал, не зная, как угодить Добрыне. Тот помог племяннику:

– О чем ты думаешь, княжич?

Владимир поскреб ноготками золоченые подлокотники.

– Думаю, хорошо, когда все сыты.

– Верно, хорошо, – согласился Добрыня. – Сегодня хорошо, когда хлеб не кончился.

– Сегодня? – переспросил Владимир.

Блеснула мысль: сегодня хорошо, а завтра? Завтра – это весна. Если смерды съедят весь хлеб, нечем будет засеять поля – беда выйдет пострашнее.

– Князю надо взять свою долю сполна, – сказал Владимир. – Чтоб запас был. На семена… А то еще осада может случиться…

– Ладно, – согласился Добрыня. – О семенах, о весне ты не забыл. О черном дне тоже помнишь… Ну, скажем, черный день – вот он! Дождей весной не случилось, хлеб солнце сожгло. Один колос вырос, а десять нет. И пойдут по твоей земле, княже, нищие, голодные. А у тебя житницы полным-полны. Откроешь ли ты их для своего народа? Перемрут – не скоро новых работников народят. Великий князь потому и велик, что людей у него много. Народу. Так откроешь житницы-то свои?

Владимир снова почуял ловушку, сунул палец в рот, покусывал.

– Не открою!

– Так ведь помирать будут.

– Я дам хлеба, но помалу… Пусть кору едят, лебеду…

– Почему же ты народ досыта не накормишь?

– Два года плохих – жди третьего, самого худого. Сам так говорил.

– Говорил, а ты запомнил. Добре! Ну, вот грянул третий год кручины. Люди голубей съели, собак, кошек тоже съели, крысами не побрезговали… И пожалуют в твой город купцы, привезут хлеб, станут торговать уж так дорого, что люди самих себя будут продавать, лишь бы от смерти спастись… А у тебя хлеба много…

– Я открою житницы! – крикнул Владимир.

– А по сколько за хлеб возьмешь?

– Ни по скольку! Даром! Чтоб не умер народ, чтоб не убыл.

– Молодец! Заодно и купцов, захотевших на беде нажиться, на ум наставишь. Прогорят как миленькие.

…О приходе великой княгини Добрыня узнал всего за день. Золоченый стул спрятали.

Встречали Ольгу за околицей. Поднесли хлеб да соль, путь к родному дому устлали новехонькими дорожками.

Здесь, на околице Будутино, Ярополк и Владимир, братья по отцу, увидели друг друга в первый раз.

Владимир – в красных сапожках, в колом стоящей золотой парчовой ферязи, в собольей шапке с золотым пером, с перстнями на каждом пальце – выглядел василевсиком, явившимся в русскую глушь из парфироносного Царьграда. А вот прибывший из стольного Киева Ярополк, наследник княжеского венца, даже принаряженный ради торжества, выглядел деревня деревней. В серой однорядке, с красным кантом по вороту, по рукавам, в суконной шапке, тоже серой, под стать однорядке, в темных чунях… Из всей одежды – ферязь была цветной, нежно-розовой, с розовыми прозрачными пуговицами.