Нина Соротокина - Прекрасная посланница Страница 27

Он выстрелил. Попал, конечно, Коротышка ахнул, негромко выругался и повалился в кусты. Мат не спутаешь ни с чем. Русский, значит. А может, все это чистой воды притворство? Лежит себе на земле и ждет, когда к нему подойдут поближе. Соловей, на минуту оглохший от выстрела, опять уже выдавал свои безумные трели. Шамбер выстрелил еще раз, наугад, потом достал нож.

В этот момент совсем рядом послышались взволнованные голоса: один женский, другой мужской. Прах их возьми, влюбленные! Неймется им. Зимой, летом, в любое время года, при войне и мире они все равно тащатся в городской парк, чтобы слюнявить губы, задирать юбки и валяться под кустами. По всем законам жанра после выстрела им следовало убежать в испуге, но голоса приближались. Может быть, это был не мужской голос, может, подростков уже стали набирать в полицейские отряды. Но все это не важно. Главное, надо было сматываться и немедленно.

Шамбер надеялся, что если и не убил мерзавца, то во всяком случае покалечил. А это значит, что завтра ночью он может спокойно оставить Данциг.

Он отплыл из города морем, в плохой лодчонке добрался до ближайшей рыбачьей деревушки и там, как меняют на постоялом дворе лошадей, сменил одно утлое судно на другое. Путь до Кенигсберга был трудным. Позднее этим же самым путем будет бежать из осажденного города экс-король Станислав, но до этого еще надо дожить.

Из Кенигсберга в Россию попасть было уже не сложно. У Шамбера имелись надежные связи, беда только что связи эти ополовинили карман. По прибытии в Петербург он снял крохотный домишко на острове, навестил некоторых старых знакомцев и затаился. Первым письмом, которое он написал, было цифирное послание к Николь.

8

Издавна так повелось, что рыцари плаща и кинжала назначали свидания в естественных и антропологических музеях. Возможно, именно Шамбер с его изобретательностью положил этому начало. Он правильно рассудил: в толпе легко выглядеть незаметным.

Музейные редкости Кунсткамеры были перенесены в здание на Васильевском острове семь лет назад из дома боярина Кикина, где они ранее выставлялись. В двадцать седьмом году посетителей, считай, что не было, даже на открытии музея народу было мало. Двор находился в Москве, жители разбегались из нелюбимой столицы. Но с приездом Анны Иоанновны в Петербург Кунсткамера ожила, тем более что была возобновлена традиция, положенная самим Петром: простолюдины обоих полов, равно как и богатые горожане, не только имели бесплатный вход, но и получали дармовую еду.

Существует легенда, что еще на заре музейного дела бережливый Меншиков сокрушался, что вход в Кунсткамеру бесплатный и доходу в казну не дает, на что рассерженный Петр крикнула ему в сердцах: «Да я приплачивать готов, только бы народ мой интересовался вещами, до наук принадлежащими». И велел посетителей кормить, поить кофием, а по праздничным дням подносить рюмку водки.

Покупая за границей заспиртованных нерожденных младенцев, Петр размышлял о природе жизни — как, из чего вырастает человек, какими этапами идет это развитие. Для обывателя все эти зародыши в спирту были только уродцы, страшные и притягательные. Хорошо посмотреть мартышек всяких, зверя, называемого «каркодил», — экий урод — морских раковин и африканских идолов, но особо посетителей интересовала «хорошо выделанная кожа известного великана Буржуа».

Петру хотелось устроить музеи так же богато и с выдумкой, как за границей. В Лейдене, например, в анатомическом театре, что при кирхе, из скелетов, обряженных в одежду, делали презабавнейшие экспонаты. Вот скелет осла, на который посажен скелет женщины, убившей свою дочь, а рядом на скелете быка сидит скелет вора, в свое время повешенного. Какой-то любитель музеев, иностранец, глядя на все эти чудачества, сказал с грустью: «Церковь есть храм молитвы, а здесь ее превратили в вертеп для разбойников». Лейденские ученые его не поняли и обиделись. А где взять скелеты достойных людей, если для вскрытия дают только тела казненных преступников?

Мадам де ля Мот, как и было предписано в письме, явилась в Кунсткамеру в скромном, сереньком наряде. Правда, Шамбер настаивал на платье простолюдинки, но это требование она с негодованием отвергла. Шествовать по улицам в епанче и кокошнике? Нет уж, увольте, сударь!

К счастью, Шамбер вообще не обратил внимания на ее наряд. При встрече, а она состоялась в приемных покоях музея, он цепко схватил Николь за руку и потащил куда-то в угол.

— Говорить будем шепотом. Здесь тоже могут быть уши. Не вертите головой, вы привлекаете к себе внимание, — голос у Шамбера прерывался от волнения. — Какое счастье, что вы получили мое письмо!

— Во-первых, здравствуйте, сударь, — Николь с насмешкой присела в книксене. — Что с вами? Вы на себя не похожи. И почему мы встречаемся в таком странном месте?

— Умоляю, не надо лишних вопросов. Мы будем медленно идти по залам, как бы все рассматривая, а заодно и поговорим.

Николь смотрела на Шамбера, вытаращив от удивления глаза, но спорить не стала, видно, какое-то очень серьезное событие заставило его вести себя подобным образом.

Музейная зала представляла собой длинное продолговатое помещение со шкафами вдоль стен, в которых были размещены экспонаты. На прикрепленных к потолку веревках на разной высоте висели птицы. Они сияли ярким оперением, сквозняки слегка раскачивали чучела, и создавалось ощущение, что вот-вот они взмахнут крылами и улетят на просторы Невы. Но нет, не улететь, поводок крепко держал их на привязи.

— Жалко птиц, — сказала Николь.

— Не отвлекайтесь… — прошипел ей в ухо Шамбер.

Она пошла вдоль витрин, рассматривая экспонаты. Чего здесь только не было: застывшие в прыжке обезьяны и горностаи, дивной раскраски бабочки перемежались макетами парусников, с африканскими масками соседствовали древние монеты, тут же лежали огромные перламутровые раковины, привезенные из южных морей. А еще механические инструменты непонятного назначения, страусовые перья и китайские, тончайшего фарфора чашки. Каждый экспонат был снабжен подписью на русском и на латыни.

— Смешно написано. — Она прочитала по-русски. — «Морское диво в спиртусе». Красивый почерк… Интересно, кто это написал… А вот смотрите: «сулемандра в склянице». Я думаю, что это саламандра, дух огня. — Николь засмеялась.

— Сосредоточьтесь, ради бога, — шептал ей в ухо Шамбер. — Я знаю, с каким заданием вы прибыли в Петербург. Ну как, вошли в доверие к Бирону?

— Понятия не имею. Этим занимается аббат Арчелли. У меня другие планы.

— Какие, позвольте полюбопытствовать?

— Об этом рано говорить.

— Надо, чтобы в доверие к Бирону вошли именно вы.

— Почему? — Николь кокетливо надула губы.

— Потому что именно вы со своим умом и обаянием можете узнать то, что не в состоянии узнать Арчелли..

— А что у Бирона надо узнать?

— Об этом мы поговорим после. — Шамбер говорил настолько тихо, что Николь приходилось разбирать отдельные слова по движению губ.

— А вы с какой миссией прибыли в Россию? Тоже войти в доверие к Бирону? — Глаза ее откровенно смеялись.

— В каком-то смысле. Но вообще-то это вас не касается.

— Фи, как грубо…

Дошли до заспиртованных уродцев. Экспонаты одновременно заинтересовали и испугали Николь. Скрюченные тельца, сморщенные личики, зажмуренные глаза, которые так и не увидели свет. Еще ужаснее выглядели препарированные части человеческого тела, в этом было какое-то противоестественное, нечеловеческое бесстыдство.

— Кто такой этот Рюйш? — Николь оторвала глаза от таблички и воззрилась на Шамбера с раздраженным видом. Она не ждала ответа. Ее просто заинтересовала написанная на табличке фамилия мерзавца, который продал России все эти безобразия.

И вдруг из-за спины прошелестел ответ:

— Фредерик Рюйш известный всему миру анатом.

Николь резко повернулась. Рядом с ними стоял бледный молодой человек в темном камзоле с позументами, в очечках; продернутая через наушники несвежая лента завязана на затылке в смешной бант, словом, вид — не от мира сего, весь в науке. Шамбер посмотрел на юношу с ненавистью.

— Он продал нашему государю девятьсот тридцать семь экспонатов, — продолжал молодой человек, застенчиво улыбаясь, — за очень большую сумму.

— Какую же? — строго уточнила Николь.

— Тридцать тысяч гульденов, — вздохнул юноша.

— Мне все это очень не нравится, — Николь обвела рукой витрину с препаратами.

— Женщин это пугает, — с готовностью закивал юноша, — однако Рюйш был великий ученый. Он умел сохранить цвет кожи не только на отдельных препаратах, но и на всех трупах целиком.

Николь слабо охнула. Надо было как-то избавиться от навязчивого молодого человека. Кто он, служитель Кунсткамеры, шпион или просто горожанин, который не обманулся простеньким платьицем Николь, узнал в ней знатную даму и теперь пытался познакомиться, предлагая свои знания в качестве аванса?