Людмила Третьякова - Рассказы веера Страница 27

В Москве тогда повальным увлечением была метода доктора-немца Лодера. Карл Иванович, как его здесь называли, проповедовал, по крайней мере полчаса в день, ходить весьма быстрым, без расслабления шагом. Вроде бы проще некуда. Но большинство знакомых Шаховской, с азартом начав, быстро охладели. Предлогов как всегда нашлось много.

Варвара же Александровна, хоть некогда недвижная нога и давала о себе знать, была настойчива и даже в плохую погоду отправлялась на прогулку: карета рядом, а она, знай, идет себе версту за верстой. Возвращалась уставшая до полусмерти, но зато тяжелых мыслей в голове как не бывало, и засыпала тут же, без всяких капель.

А утром – за дела. До сих пор все хозяйство на ней лежит. Это только кажется, что добро само по себе прибывает. Нет! Все сибирские начальники да старосты знают, что ее не объегоришь. Поворовывают, конечно, по малости, но страх перед нею все же имеют.

...Когда княгине приносили газеты и она прочитывала их, ей казалось, что все тревожные вести, доходившие сюда из Европы, никакого отношения ни к Первопрестольной, ни к ней не имеют. И только беседы с графом Ростопчиным, с которым она успела сдружиться, омрачали ее настроение. Тот доказывал, что с Францией Россия обязательно схлестнется.

– Полноте, Федор Васильевич, они после своей революции не скоро опамятствуют.

Да, действительно, помосты с гильотинами там вроде бы убрали. Какая жуткая гримаса истории: вожди, отправившие под смертоносное лезвие десятки тысяч людей, кончили свою жизнь так же. Не избежал этой участи даже такой оригинал, как герцог Орлеанский, – его обезглавленное тело «оказалось в яме, куда сбрасывают навоз».

Столица Франции, вволю набушевавшись, похоже, обнаружила тягу к покою. Население в подавляющем большинстве вернулось к домашним заботам. А с теми, кто готов был продолжать смуту, в два счета расправился молодой офицер-артиллерист, на практике применив все то, чему его учили в военной школе. Пушки, выставленные им на улице Сент-Оноре, били прямой наводкой по церкви, где эти несчастные пытались укрыться.

«Неправда, что мы стреляли холостыми зарядами, – поправлял газетчиков решительный офицер. – Это было бы напрасной тратой времени».

«Да, это неправда, – имея в виду гору трупов, выросшую на широких ступенях церкви, подтверждал впоследствии историк Томас Карлейль. – Пальба производилась самыми разрушительными снарядами, для всех было ясно, что это не шутка». Церковь, настоящий шедевр архитектуры с мраморными фигурами святых внутри, была изрядно покалечена. Но до того ли тогда было? «Явился нужный человек. Вот он пришел к вам, и событие, которое мы называем «Французская революция», развеяно им в прах и стало делом прошлого!»

«Finita la comedia», – как говорили на родине «нужного человека».

Прошло не так уж много времени с момента пальбы у церкви Сен-Рок, как ее устроитель возвысился неслыханно, невообразимо и беспримерно. Не зря же толкуют о «звездных часах» истории. Время от времени они выпадают если уж не на долю всей нации, то хотя бы достаются отдельным ее представителям.

Итак, тот, не желавший терять времени впустую стрелок, в 1804 году стал императором. Не королем, заметьте, а именно императором – на манер лучших представителей Древнего Рима.

...Пачкая пальцы типографской краской, Варвара Александровна следила за карьерой, поневоле наводившей на мысль о вмешательстве мистических сил. Имя нынешнего повелителя Франции она уже знала – Наполеон Бонапарт!

Разумеется, как всякую женщину, Шаховскую интересовала внешность этого необыкновенного человека. Она внимательно рассматривала не слишком-то четкие в типографском тиснении его портреты. Рассматривала – и всякий раз ловила себя на смутном беспокойстве. Это лицо казалось ей знакомым. Но где она могла видеть его?

Как-то вечером, обсуждая с Ростопчиным очередные новости из Франции, Шаховская услышала:

– Да, у этой легкомысленной нации теперь новый хозяин. Кажется, весьма строгий. Подумать только! – Чуть помолчав, граф добавил: – Стоило ли отправлять на тот свет два миллиона людей только для того, чтобы короновать какого-то капитана-артиллериста.

В этот момент словно пелена упала с глаз Шаховской. Капитан. Капитан-артиллерист! Да-да! Конечно же – вот он сидит за угловым столиком, куда не достает свет, льющийся сквозь окна кафе «Корацца». Щупловатая фигура с узкими плечами, худое, словно терзаемое нездоровьем лицо, взгляд исподлобья.

Так вот кто это был!

Весной, как раз в пасхальные дни, занемогла Никитична. Слегла без видимых причин и уже больше не встала. Варвара Александровна велела перенести няньку из людской повыше – в теплую комнату, куда не доносились посторонние звуки. Хозяйка сама кормила ее, сидела часами рядом. Никитична помутневшими глазами смотрела на нее, о чем-то думала и под конец разборчиво сказала: «Сироту нашу береги. Смотри, а то с того света явлюсь».

...Барыня распорядилась копать могилу вблизи семейных надгробий Строгановых. Из вещей Никитичны ей передали маленький холщовый мешочек с позолоченной чайной ложкой внутри и с семнадцатью рублями серебром. На клочке бумаги было коряво написано: «Вареньке».

Как всегда, прежде чем отойти ко сну, княгиня поднялась в комнату внучки. Отворила дверь и с удовольствием полной грудью вдохнула свежий, мягкий воздух. Верно она сделала, распорядившись, чтобы полы в спальне Вареньки были выстланы из некрашеных липовых досок. Это так для здоровья, особенно для груди полезно!

Девушка-горничная, задремавшая было в кресле рядом, тотчас вскочила.

– Все слава Богу, ваше сиятельство. Только с барышней сладу нет – читает, аки заговоренная. Я ей: охота вам глазки-то ваши красивые портить? Ну, куда там! – горячо шептала она. – Ночь-полночь, а мы все читаем. Иди к себе, говорит. А как уйти? Заснет, поди, свечу не загасимши, вот и пожар!

Хозяйка махнула рукой: мол, будет тебе. Взяла со столика раскрытую книгу. Сквозь кисейную занавеску падал лунный свет, высвечивая на голубоватой бумаге строки:

«Не требуйте, чтобы я описал вам то, что чувствовал, или пересказал вам последние ее слова. Я потерял ее, она и в самую минуту смерти не уставала говорить мне о своей любви. Это все, что я в силах сообщить вам об этом роковом и горестном событии...

Восхитительно красивая работа художника Антуана Гро позволяет взглянуть на будущего, хотя и сильно идеализированного Наполеона в момент, когда его счастливая звезда, подгоняемая революционным вихрем, устремилась прямо в зенит. Вы думаете, он всерьез воспринимал крики толпы: «Свобода, равенство, братство»? Нет и нет! Время социальных потрясений и трескучих лозунгов – это всегда беспроигрышный вариант для личного возвышения честолюбцев.

Намерением моим было умереть там же, но в начале второго дня я рассудил, что после моей смерти тело ее станет добычей диких зверей. Я решил похоронить ее и ждать смерти на ее могильном холме».

Княгиня взглянула на обложку: аббат Прево, «Манон Леско».

Лежа в постели, она долго ворочалась, не шли из головы прочитанные в Барином томике слова: «Намерением моим было умереть там же...» Умереть! Дети, дети – глупые дети! Откуда вам знать, что такое небытие, безвозвратность? Горе, лишь приглушенное, заставляло Шаховскую без всякого восторга относиться к романам, которыми зачитываются молоденькие дурочки. Вольно сочинителям смущать женскую душу! Они получают деньги и славу, а легковерные читательницы сверяют свою живую жизнь с вымыслами. И приходят, наконец, к заключению, что им беспощадно и непоправимо не повезло: страстей, подобных тем, о которых пишут в книгах, у них не случилось. Никто не сказал им: «Любовь или смерть!» Никто не клялся в верности до гробовой доски, не сошел с ума и не постригся в монахи от их холодности – это ли не повод для всякой впечатлительной души думать о том, что судьба-мерзавка обманула, надсмеялась?

И вот уже мир нехорош, сер и угрюм, все его сокровища неинтересны и не нужны, если не свершилось главного – той самой страсти, испытать или внушить которую женщина и рождается.

Вспоминая себя молодую, Варвара Александровна понимала, что ее отношения с супругом всегда были прохладными, но она никогда от этого особенно не страдала.

Не случилось у нее романтической страсти и прочих иде-альностей – это тоже легко простилось ею судьбе. Она ей послала дочь, жизнь среди интересных людей в прекрасном Париже, много впечатлений, здоровье, наконец.

Нет, княгине никогда в голову не пришло бы роптать на свою долю, если бы не единственный, но невероятный по своей жестокости удар.

Бедное ее дитя! Почему она, мать, женщина умудренная и проницательная, не додумалась предупредить ее, что всякая радость не навсегда, что удовольствия скоро-преходящи и быстро обращаются в привычку, что человеческое счастье зыбко. Как много твердости нужно, чтобы пережить боль, разочарование, даже безысходность, чтобы понять: они – не вечны! Все уступает лишь терпению и силе характера. Для дочки она ничего не жалела, все чудеса дальних краев ей показала, все прелести искусства – а вот этим-то важным вещам не научила. Лишь смерть обрывает все! Лишь она не знает никаких надежд.