Михаил Старицкий - Молодость Мазепы Страница 27

— Ну, хорошо, хорошо, скажи, приду, — и, улыбнувшись, гетман прибавил, словно самому себе: — Неотложная «потреба», а выйдет — пустяк. Ты еще моей гетманши не знаешь, Иване?

— Нет, не видел.

— Дытына, — улыбнулся гетман ласковой-улыбкой, и лицо его приняло чрезвычайно доброе и нежное выражение, — веселое и доброе дитя. Ты подожди меня здесь, Иване, — прибавил он, — я сейчас узнаю, в чем дело, и вернусь к тебе.

С этими словами гетман вышел из комнаты и направился к покою гетманши.

Когда он открыл двери, то застал следующую картину. На полу, на табуретах, всюду вокруг раскрытых коробов лежала масса материй, лент, «намыст», «черевыкив» и тому подобного. Посреди этой груды блестящих золотом и серебром вещей сидела, откинувшись на спинку высокого, штофного стула, молодая гетманша, перед ней стоял на коленях торговец и держал в руках жемчужное ожерелье, за стулом стояла Саня.

Очевидно торговец рассказывал что-то чрезвычайно смешное, так как обе женщины смеялись, а гетманша при каждом слове его даже отбрасывалась с веселым хохотом на спинку стула.

При виде гетмана она в один миг вскочила со стула и бросилась ему навстречу.

— Ох, Петре, слушай, что он здесь торочит мне! — заговорила она, заливаясь смехом, и схватила гетмана за руку. — Слышишь, он говорит, будто один схимник в лавре открыл народу, что Бруховецкий антихрист; что одна баба указала на теле его бесовские знаки, а одна монашенка спряталась в «очерет» и, когда он лез купаться в воду, так она этот дьявольский знак и увидела, хотела было брызнуть на него святой водой, но у нее в ту же минуту бельмо на глазу вскочило, — так и окривела!

И гетманша продолжала щебетать своим детским голоском все небылицы, которые рассказывал им торговец.

Гетман слушал ее молча. Лицо его совершено изменилось; суровые складки разгладились; острый взгляд глаз смягчился; какая-то нежная ласка появилась в них. Но он не только упивался голосом любимой женщины: в этом вздоре, что передавала ему она, гетман улавливал одно драгоценное зерно правды, — ненависть всего народа к Бруховецкому, которая и сплела, очевидно, всю эту фантастическую молву.

При появлении гетмана, торговец тотчас встал с колен и, приняв почтительную позу, ожидал только момента, когда гетманша остановится.

Наконец она остановилась, вся раскрасневшаяся от смеха и быстрой болтовни.

— Ясновельможному гетману челом бьет вся Левая Украина, — произнес он, отвешивая низкий поклон.

— А ты что, послом от нее прибыл? — улыбнулся гетман.

— Послом не послом, как нам, бедным крамарям, такой «повагы зажыть», а так — вестником, ждет, мол, оторванная Левобережная Украина к себе своего гетмана, настоящего гетмана, с дида и прадида, когда он избавит ее от антихриста и прилучит к святому Киеву и своей булаве.

На лице Дорошенко отразилось удовольствие; хитрый торговец сумел ловко польстить гетману. — Дед его был действительно гетманом и это составляло предмет благородной гордости Дорошенко.

— Гм! Гм! — усмехнулся он, — рано мы заговорили про, «прылукы», да и Прылукы-то у них ведь, а не у нас[8]. А если хотят в Киев «на прощу йты», так скажи: пусть «добри чоботы узувають» да кия в дорогу берут, — расплодилось, видишь ли, много «скаженых» собак!

— Посбыться б их?

— Конечно! За убитого бешеного пса еще и награду дают.

Разговор перешел на покупки.

Хитрый и льстивый Горголя, пересыпая свои слова разными приятными сообщениями, доложил гетману, что прослышавши отовсюду о том, что гетман соединит под своей булавой обе Украины, а потом станет и королем Украины, он достал в венецейской земле для гетманши самый лучший убор и она вот теперь не хочет брать его. Пустое перловое ожерелье, а ясновельможная гетманша не хочет взять его, чтобы щегольнуть перед послами иноземных дворов.

Но лицо ясновельможной гетманши вовсе не выражало такого сурового отказа, какой приписывал ей Горголя, наоборот, — глаза ее так и не отрывались от жемчужных нитей, повисших на руке Горголи.

XVII

— Покажи ожерелье! — сказал гетман, перебивая речь торговца.

— Вот оно, ясновельможный пане! — поднял поспешно руку последний и заговорил быстро, поворачивая ожерелье перед гетманом со всех сторон. — Перлы урианские, лучших нет ни у кого! А рубины, пусть его ясная мосць посмотрит, сверкают, ей Богу, как капли крови. Ян Казимир хотел откупить его у меня; но я привез для своей королевы, пускай оно никому не достанется, кроме нее.

— Надень намысто, Фрося! — приказал гетман.

Горголя поспешно застегнул фермуар на шее гетманши, и она повернулась к гетману с сияющим лицом.

Она была действительно прелестна в этом ожерелье: глаза ее искрились радостью и надеждой, пухлые губки были полуоткрыты; рубиновый аграф вздрагивал на обольстительной ямочке ее белоснежной шейки.

Какой-то подавленный вздох всколыхнул грудь гетмана.

— Ты хочешь иметь его? — произнес он.

— Н-нет, — ответила гетманша, опуская глаза, — как хочет твоя милость, но на случай прибытия польских послов оно, конечно б, пригодилось… Гетман улыбнулся.

— Во сколько ты ценишь его? — обратился он к Горголе.

— Ян Казимир давал мне за него пятьсот червонцев; но для ясновельможного гетмана я готов отдать его за четыреста пятьдесят! Пусть меня Господь отдаст в лапы к Бруховецкому, если я не заплатил за него четыреста двадцать пять! Двадцать пять червонцев заработку! Какой это заработок для бедного крамаря?

Гетманша молчала, только взгляд ее следил за ожерельем, которое Горголя уже укладывал в перламутровый ящик.

Этот взгляд поймал гетман; с минуту он, казалось, раздумывал, а затем произнес, обращаясь к купцу:

— Дорого, но оставь его. Пусть же оно и взаправду пригодится тебе, Фрося, для приема иноземных послов, — передал он жене дорогой ящичек.

Гетманша вся вспыхнула от восторга; она хотела что-то сказать, но от радости ей словно захватило дыхание, какой-то неопределенный возглас вырвался у нее из груди, она рванулась было к гетману, но присутствие посторонних лиц удержало ее от того, чтобы броситься ему на шею.

В это время в комнату вошел молодой «джура» и объявил, что какой-то гонец прискакал во дворец от польского короля из Варшавы и хочет увидеть сейчас гетмана.

При первых словах казака Дорошенко весь изменился в лице.

Тревога, нетерпенье, страстная жажда доведаться истины отразились на нем.

«Гонец от польского короля!» Этого гонца он поджидал с часу на час, с минуты на минуту. В нем все — или надежда, или смерть!

С трудом сдерживая охватившую его сердце бурю, гетман направился поспешными шагами в приемный покой.

Там уже ждал его гонец. Пыль и грязь покрывали все его платье, — видно было, что он не терял времени на отдых. Какое-то недоброе предчувствие шевельнулось в душе Дорошенко.

— Прости, ясновельможный гетмане, — произнес гонец, отвешивая изящный поклон, — что я предстал пред тобою в подобном виде, но спешность гнала моего коня. Наияснейший круль Ян Казимир шлет тебе свой привет и это письмо.

Не отвечая ни слова, гетман поспешно взял бумагу, приложился губами к печати, сорвал пакет и развернул письмо.

Все буквы запрыгали у него перед глазами.

В письме король сообщил гетману, что Андрусовский договор уже заключен, и по этому договору Левобережная Украина осталась под властью царя московского, а потому король? приказывает ему, гетману Дорошенку, как своему союзнику, отозвать все свои войска с Московской границы и прекратить всякие попытки к военным действиям под страхом гнева обоих государей.

Известие о заключении Андрусовского мира поразило как; громом и Дорошенко, и всех казаков.

Вскоре в Чигирин пришли и достоверные сведения о всех пунктах, на которых состоялся договор. Это превзошло все ожидания казачества: договор решительно клонился к тому, чтобы уничтожить всякую самостоятельность Украины.

Вся правая сторона оставалась во власти польского короля. Запорожье подчинялось польской и московской власти, но главное Киев — святой Киев, за который так стояли всегда казаки, о котором говорили: «куда Киев — туда и все наши головы», — этот Киев был тоже уступлен ляхам; московским послам удалось только оттянуть срок сдачи его на два года, после же этого срока он должен был перейти «вечными часы» во власть польского короля. Мирный договор строго запрещал казакам правой стороны переходить на левую и обратно. За каждую попытку военных действий обещалась суровая кара обоих государей.

Кроме сего в договорных статьях был еще один пункт, крайне неприятный для казаков, а именно: было постановлено сообщить об учинившемся покое между двумя государствами и татарскому хану, приглашая его к союзу, но если он от такового откажется и вздумает помогать казакам и запорожцам, то государства грозили выслать против него союзные войска.