Святослав Рыбас - Русский крест Страница 27

И, высказавшись, Нина поняла, что она давно не "первопоходница", что всякая воинственность вызывает в ней презрение. Она спасла страну! Она везла на пустой рынок бязь и стекло. А что они везли? Что спасали?

Но на Деркулова ее слова никак же подействовали. Подобное он слыхивал. Армия им всегда мешала, ее святыни - верность отечеству, самопожертвование и самоотверженность - они всегда стремились втоптать в обывательскую грязь.

Он посмотрел на часы и сказал:

- Скоро мы узнаем результат одного психологического опыта. Ваши спутники, по моим расчетам, в эту минуту находятся у интенданта. Там сидят в соседней комнате мои люди. Через полчаса наш спор разрешится.

- Как разрешится? - воскликнула она, представив самое худшее. - Ведь это провокация!

- Почему провокация? - возразил Деркулов. - Пусть поспорят. В споре выявляется истина.

- Но они ничего не знают! Это простые работники, их прислали мне из "Союза увечных воинов"... Господи, у них же оружие!

- Да что вы так всполошились? Мы ведь интеллигентные люди. Если вам нечего бояться, мой опыт пройдет для вас безболезненно. А то всполошились... Кстати, я был после Пасхи на одном хуторе, говорю своему спутнику: "Хватить бы чаю". А там мальчик хозяйский был. Как услышал, убежал. Прибегает баба, плачет: "Зачем хватать по хутору? И так коней отобрали, харчи..." Ну не смешно ли?

Деркулов многозначительно посмотрел на Нину, как бы говоря: "От нас не уйдешь".

Она опустила голову, не желая выдерживать его твердого офицерского взгляда.

О, как она ошиблась, поддавшись религиозному чувству во Владимирском соборе! Ей не было пути.

В ее голове стали стучать отголоски новороссийского столпотворения, убийство несчастного официанта, убийство Романовского, убийство неизвестного в ее магазине...

Заломило виски. Откуда-то выплыла фраза, услышанная от кого-то из симоновой компании: "Когда русский мавр спасет Варшаву, он уйдет". Уйдет, русский глупый мавр, несомненно уйдет!

* * *

Шел август. На Дону и Кубани высадили десанты. По слухам, на Дону поголовно все восстали против красных. И юнкера Софийского, Константиновского, Алексеевского училищ, восемнадцатилетние юноши, снова приносили жертву во имя любимой родины.

Под Варшавой польская армия ожесточенно билась с красными дивизиями.

* * *

В Севастополе в вечерней тишине на кораблях били склянки, звук далеко разносился над городом и замирал. Минуту спустя тысячи голосов на всех кораблях запевали вечернюю молитву:

- Да святится имя Твое, да будет воля Твоя...

* * *

В Мелитополе на железнодорожных путях стоял забытый вагон с агитационной литературой, брошенный красными при отступлении. Из разворошенных бумажных кип горячий ветер выдергивал листочки и гнал по сухой земле. Один листок унесло до края станции, где мужик в соломенном хохлацком брыле готовился куда-то ехать на подводе. Он взял листок и прочитал стихотворение.

Мой отче наш

Да, я знаю, что жалки, малы и никчемны

Вереницы архангелов, чудеса и фимиам

Рядом с полночью страсти, когда дико и томно

Припадаешь к ответно встающим грудям.

Мужик ожидал какой-нибудь пользы, например, разъяснения властей, будут ли еще реквизировать скот. От стихов он опешил и подумал, что белые хотят вести дело по-новому, но чиновники у них все царские, недоброжелательные. Стал читать дальше.

Ты, проживший без женской любви и без страсти,

Ты, не никший на бедрах женщин нагих,

Ты бы отдал все неба, все чуда, все власти

За объятья любой из любовниц моих.

Мужик подумал, что дело пропащее. Любовницы и встающие груди - это не лошадь.

Но смирись, одинокий в холодном жилище

И не плачь по ночам, убеленный тоской!

Не завидуй, Господь, мне, грустящий и нищий,

Но во царствие любовниц себя успокой.

Под стихотворением стояло две подписи: "В. Шершеневич" и "Агитационный отдел XIII армии".

Мужик посчитал, что призыв смириться в холодном жилище относится к нему, а про Господа и снова про любовниц - не понял. В его думках перепутались белые и красные.

* * *

В Скадовске в белой хате на покрытом полосатым ковриком полу лежит убитый полковник Судаков. Голова закрыта газетой, руки сложены на груди, из обтрепанных обшлагов торчат нитки.

Нина приподнимает газету, смотрит на молодое спокойное лицо и машет рукой, отгонял муху. На левой щеке Судакова подсыхает свежая ссадина, в уголках глаз поблескивает влага. Как поверить, что он мертв?

Нина жмурится и начинает негромко стонать. Стон вырывается из души помимо ее воли. Она не может себя сдержать. Живой Судаков, говоривший ей, что и на том свете найдет ее, стоит перед ней.

Рядом глухо оправдывается Деркулов. Он не предполагал, он сочувствует, этого не должно было случиться.

Она опускает газету.

Тот, убитый инвалидами в магазине, тоже был накрыт газетой.

"Все пропало, - думает Нина. - Убиваем своих... Почему?"

Деркулов рассказывает, что здесь произошло: интендант стал хамить, вызывать инвалидов на скандал, а одноглазый прапорщик ударил его, и началась драка.

- Это ваши люди мстят мне за украденное у меня зерно, - говорит Нина. Вы нарочно так устроили.

Деркулов оправдывается.

Муха жужжит над трупом, садится на скрещенные руки, переползает с пальца на палец.

"Я его погубила", - думает Нина.

- А что было с той гречанкой? - спрашивает она. - Вы ее тоже убили?

- Нет, не убили, - отвечает Деркулов. - Ее перевербовали... Если будете в Севастополе жаловаться на меня, не забудьте сказать, что вся армия считает ваши кооперативы слишком красными.

- Армия предпочитает грабить, но не пускать купцов, - говорит Нина.

- Нет, армия молча гибнет, а в тылу - спекуляция и продажность.

- Это полковник Судаков спекулянт? Как вам не стыдно? Я все расскажу!

- Эх, мадам, напрасно вы горячитесь, - произносит Деркулов укоризненно. - До Севастополя далеко, туда еще надо добраться. Как вы намерены добираться, коль ваши спутники задержаны и вас я тоже задержу для проведения дознания?

- Как "задержите"?! - спрашивает она.

- Так и задержу. Погиб офицер, полковник. Будем разбираться.

Что это? Он шутит? Неужели все так просто, так бесцеремонно? И некому защитить?

* * *

Защищать Нину было некому.

Судакова отпели. Последний раз солнце осветило его украшенный смертным венчиком лоб, и гроб закрылся.

Опускание гроба, закапывание ямы, насыпание на холмик поминальной кутьи - этот прощальный ритуал почему-то принес облегчение Нининой душе. Последний долг был отдан. Ничто на земле больше не связывало ее с Судаковым.

Нина отошла от могилы и оглянулась.

Деркулов стоял позади всех, ссутулив широкие плечи, звезды на погонах тускло поблескивали.

"Чего ему надо? - подумала она. - Как будто дразнит нас".

Артамонов и Пауль делали вид, что не замечают начальника контрразведывательного пункта, но именно это-то и подсказывало Нине, что они готовы к отмщению.

Зачем Деркулов играл с огнем, она не понимала. Может быть, он искал новую провокацию? Но зачем он отпустил их и они вольны были ускользнуть из Скадовска в любую минуту? (Правда, не на пароходе "Псезуапе", которому запрещен выход из порта).

"Он не выпустит нас, - ответила себе Нина. - он подталкивает нас бежать. Он что-то замыслил".

Артамонов согнулся над свежим деревянным крестом, стараясь привязать к нему бело-сине-красную ленточку. На его могучей, обтянутой кителем спине, резко выпирала крупная, живая правая лопатка. Ленточка не привязывалась. Манько потянулся, чтобы помочь, но Артамонов не отодвинулся, наступил ногой на холмик, нагнулся и, зажав зубами один конец, все-таки завязал. Цвета русского флага украсили могилу как смертный венчик.

Манько обошел Артамонова, поднял лопату, заровнял след сапога.

И Нину поразила эта картина. Так было всегда: герои делали свое дело, гибли, оставляя флаг, а заравнивали другие, негерои. Она прошла этим путем, уже стала заравнивающим негероем.

У нее почему-то заломило виски. Она почувствовала, что заболевает. Наверное, это от жары, решила Нина, желая обмануться. Ей нельзя было болеть.

И впрямь было жарко. Кладбищенские тополя-белолистки стояли сонные. Поникли крапива и подорожники. Белесые гроздья лебеды торчали будто иссушенные. Только густой терновник в тени вдоль забора не подавал признаков утомления да на каменном заборе прыгал полевой конек, звеня свою песню: "Цирлюй-цирлюй!"

Такая же маленькая бодрая птичка скакала возле Троицкой церкви, когда Нина приходила поклониться могиле летчика Макария Игнатенкова. "Мне плохо, Макарий! - обратилась к нему Нина. - Я скоро погибну. Все гибнет вокруг меня. И ты погиб, и Судаков..."

Она вспомнила о Викторе Игнатенкове. Жив ли он? Вряд ли жив. Все юное, чистое быстро пропадает на фронте. Или делается инвалидом.