Роман Шмараков - Книга скворцов Страница 27

Такова милость сказавшего: «Приходящего ко Мне не изгоню вон»; таково могущество желающего, чтобы обратился нечестивый от пути своего и жив был; такова власть, терпеливая о беззакониях наших. Правда, есть авторы, идущие дальше и утверждающие, что мог бы Бог сделать и так, что и Рим, основанный в древности, оказался бы не основан, изгладившись как с лица земли, так и из общей памяти, поскольку у Бога нынешний день не проходит и не обращается во вчерашний; иные останавливаются перед этим в смущении, не смея касаться столь грозного вопроса, словно это не мнение отдельных людей, а сам ковчег завета проходит перед ними; я, однако, думаю, что одно дело грех, а другое – Рим, и что та самая милость, которою изглаживается первый, хранит и вседневно питает второй, чему мы можем привести довольно свидетельств.

XVII

– Постой, вот еще вещь, о которой мы забыли. В одной книге я читал о трагической жалости. Когда мы бываем, как говорит апостол, зрелищем миру, ангелам и людям, когда в трагедиях, стихах поэтов или даже в песнях скоморохов изображается человек, несправедливо обиженный или утесненный, и показывается, как бедствует и гибнет глубокая мудрость, любезная красота, дивная отвага, пылкая любовь, несравненная учтивость, всеми презренная и осмеиваемая, у того, кто слушает это, сотрясается сердце и выступают слезы, и он тогда не рассуждает о том, подлинно ли было все, что он видит совершающимся перед собою, или это одна пустая басня, сочиненная и исполняемая ради дешевого пропитания. Я не стану рассуждать об этом, а только приведу в пример историю, которую вы увидите, если поднимете глаза, представленной на стенах нашего храма, именно всечестную смерть блаженного Кассиана. Им наш город оправдывается пред Господом, о нем ликует и его молит о заступлении. Он, некогда придя в Корнелиев форум и видя, как здешний народ привержен идолам, замыслил насадить здесь веру Христову. Сделавшись преподавателем грамматики и скорописания, он, когда требовалось ему толковать языческие книги, обличал тщету идолопоклонства и, как прилежный пахарь, возделывая нежные лета для лучшей веры, сеял глагол Божий. Когда это разгласилось, он был привлечен к суду наместника, а с ним пришли ученики, не желавшие его бросить. Выслушав от него исповедание христианской веры, наместник сказал: «Выбирай, учитель, из двух одно: или принеси жертву Юпитеру, над которым ты смеялся, или в темнице, в цепях умрешь». Тот ему: «Если бросишь меня в темницу, цепями обременишь, не убоюсь мучений, полагаясь на Христовы благодеяния». «Отрублю тебе голову, – говорит наместник, – и погляжу, как Христос тебя спасет». «Если казнит меня твой ликтор, – говорит Кассиан, – свободным и радостным отыду к Господу». «Отправлю тебя к императору, – говорит наместник, – пропадешь в ссылке, сгинешь от голода». «Мир всем единый дом, – отвечает Кассиан, – и Господь меня пропитает». Тогда наместник: «Клянусь животворным и нескверным почитанием вышних богов, что если не принесешь жертву, как подобает, не вырвет тебя из моих рук никакой Христос, не спасет волшебство, не поможет заступление»; и, вздернув святого на вервии, велел железными когтями выдергивать ему ногти, примолвив: «Пусть придет Христос и даст тебе новые». Когда же святой был поднят на воздух под плач и стон учеников, восколебалась земля, обрушились дома, погибли многие в городе, а палачи его не могли пошевелиться. Устрашенный наместник велел отправить Кассиана в темницу, но школу его отделил от него и, велев связать им руки и сечь розгой, приговаривал: «Безумные, в какой обман вы вдались? Брошу вас в темницу, умрете от голода, родители ни помощи вам не пришлют, ни вести от вас не получат». Тут они, подавленные страхом, стали молить, он же, примечая, что намерения их переменились, сказал: «Пошлю вас в темницу с табличками и стилями; набросьтесь на своего учителя-кощунника, поразите его; себя спасете и сделаетесь друзьями государя». Засим сделал, как сказано, и отправил вслед Кассиану учеников его. Между тем случилось, что у некоей женщины единственный сын упал с коня и расшибся насмерть; она пришла с его телом к вратам тюрьмы и, отыскав подвальное окошко, слезно молила Кассиана, чтобы не оставил ее без утешения и воскресил ее дитя. Он вознес такую молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, ради спасения нашего в девью утробу вселившийся и образ нашей смертности восприявший, дабы нас от смерти бессмертной избавить, облекшийся тлением, дабы путеводствовать нас к нетленной отчизне, единственному сыну вдовы, во гроб сошедшему, вернувший жизнь и здравие! молю Твоей милости, да соделаешь отрока сего здравым, дабы он познал, что Ты еси Господь единый, на небе и земле творящий чудеса». Закончив молитву, он из темничной глуби сотворил крестное знаменье, и тотчас отрок ожил и, на одре принесенный к острогу, своими стопами отошел в дом свой. Святой же Кассиан, став посреди темницы, увещевал учеников держаться Христова исповедания. Но они, обступив его, вдруг бросились с табличками и стилями, приговаривая: «Ты нас бил, теперь наш черед». Множество жал его поразило, и кровь ударила отовсюду; но слабые руки несли лишь боль, не избавление, и пытка томила самих палачей. «Что ты стонешь? – восклицает один, из всего роя самый яростный: – сам ты, наставник, вооружил нас, сам научил обращаться с оружием, а мы возвращаем твою науку, принятую в трудах и горестях, – не удивляйся, что нам полюбилось чертить бразды этим железом, не взыщи, если кто не споро на тебе распишется». Так они ругались своему учителю, вымещая на нем свой стыд, ни на миг не ослабевая в свирепстве. Но сжалился над его бранью Христос от эфира, расторг скрепы в груди; дух сломил затворы, вынесся из тесного приюта, небо перед ним раздернулось, и раздался голос: «Погиб Христос за Кассиана, погиб и Кассиан за Христа, воздав Господу за все и имя Его призвав; не убоялся смерти, дабы Творцу жизни принести свою победу, и начертан отныне звездами на небесах; вниди, избранная душа, в радость Господа твоего». Между тем отроки не покидали своего труда, и великий вопль гудел в темнице. Слыша то, темничный страж спустил к ним лестницу и велел выйти; все поднялись, один учитель остался. Сторож спустился, вынес его из темницы и положил на землю; все подошли и обступили его.

Книга третья

I

Тут госпиталий сказал:

– Помню, в книге о славе мучеников, сочиненной блаженным Григорием, я прочел, что наши сочинители опасаются писать в похвалу Кассиану, поскольку едва кто дерзнет взяться за его деяния, им овладевает бес или уводит его внезапная кончина. Как думаешь, отчего это? Не сказано, что это постигает лишь тех, кто оскорбит святого небрежными или лживыми писаньями; если же кто берется восхвалить смерть святого, драгоценную в очах Господних, со всяким усердием и благоговением, но от своей затеи впадает в такие тяготы, – ради чего Бог его наказывает или попускает бесам? и почему не происходит подобного в отношении других святых?

– Не знаю, что сказать, – отвечал келарь. – Я не нахожу этому приличного объяснения; если бы приступил ко мне человек богобоязненный и искушенный в словесности, спрашивая, писать ли ему нечто в похвалу святому Кассиану, я не знал бы, ободрять мне его или отговаривать. Видимо, тут мы имеем дело со скрытой причиной.

II

– По мне, – сказал госпиталий, – в этом нашем театре всего печальнее, что никогда не знаешь, какое место тебе в нем отведено. Будь я писатель или вообще человек, одаренный от небес несравненной отвагой, я вывел бы перед вами великого Сципиона с рассказом, как он, живя вдали от римских дел и заслышав, что идут на его усадьбу толпою разбойники, расставил челядь на крыше, готовясь защищать дом от их буйства, пока ему не донесли, что разбойники кланяются и смиренно просят позволения посмотреть на него, как на некое божество, и поцеловать ему руку; но я не наделен такой предприимчивостью и потому не стану смущать Сципиона в его покое. В сицилийском городе Энгии, державшем во время войны сторону Ганнибала, один человек, по имени Никий, увещевал земляков передаться римлянам и укорял их недальновидность. За ним стали следить, чтобы схватить и выдать карфагенянам, он же, приметив это, стал открыто поносить богинь-матерей, чтимых его согражданами, и осмеивать их в каждом разговоре, к великой радости своих врагов, наблюдавших, как он собирает угли себе на голову. В день, когда его намеревались схватить, он держал речь перед народом и вдруг умолк и опустился на землю. Все ждали в изумлении, а он поднял голову и застонал, сперва глухо, потом все громче, и, вскочив и разодрав на себе ризы, полунагой кинулся вон из безмолвного собрания, вопя, что его преследуют богини-матери. И так как никто не дерзнул остановить человека, впавшего в руки богов, Никий, не упустив ни одного крика и движения, сродного полоумным, беспрепятственно добежал до городских ворот и, покинув город, отправился к Марцеллу. В этом случае людям казалось, что они видят меньше того, что совершается, меж тем как видели больше, ибо их ум дорисовывал главное по своей догадке. Марк Антоний, когда удил рыбу со своей царицей, был смущен, вытянув вяленую; тогда другие поняли, что под водой есть некий замысел, а сам он, думавший, что себе устроил потеху, сделался потехой для других. Трагический актер Пол, потерявший любимого сына, по окончании траура вернулся к своему ремеслу. Чтобы выйти на сцену Электрой, несущей мнимый прах Ореста, он, взяв урну из сыновней гробницы, обнял ее, словно Ореста, и если бы те, кто дивился его искусству, ведали, что не притворным, но истинным плачем и жалобами полнится театр, они могли бы убедиться, сколь великую долю, по слову Сенеки, составляет в наших дарованиях скорбь.