А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 1) Страница 27

– Виват! – грохотало собрание. – Виват! Виват!

Но многие думали:

«С какой же достойной скорбью стоит императрица Екатерина у подножия нового трона! Как величественно она несёт свой траур… Своё горе… Не то что этот неумный, полупьяный молодой человек… Что-то думает она, матушка Екатерина Алексеевна?»

Началась присяга, строго по чинам, и Екатерина Алексеевна первой на кресте и евангелии поклялась в неизбывной верности своему супругу, императору, повелителю…

Тело Елизаветы Петровны было положено в чёрный бархатный гроб, поставленный на высокий катафалк, тоже обитый чёрным бархатом. Чёрный бархат затянул и стены, покрыл все окна большой дворцовой аванзалы. Золотой парчовый с серебряным шитьём покров покрыл гроб… В чёрных подсвечниках пылали вокруг гроба ослопные свечи. У гроба посменно дежурили четыре дамы, и волны их глубокого траура лежали на полу. Тут же четыре гвардейских офицера каменели в почётном карауле. У изголовья гроба, на алом бархате, лежали четыре короны: шапки Казанская, Астраханская, Сибирская и отдельно – усыпанная бриллиантами – корона Всероссийская.

В зале горело 6 тысяч свеч. Бесконечные толпы народа – крестьяне, солдаты, мужчины с бородами, женщины в платках, кто в овчинном тулупе, кто в серой сермяге – подходили боязливо к гробу, валились на пол, крестились, целовали холодную руку дочери Петра Великого, слушая, как звенящими голосами очередные архимандриты всё вновь и вновь перечитывали отчаянные, истошные вопли псалмов царя Давида, примостясь на освещённом свечкой аналое.

И тут же, почти сплошь всё время, на глазах бесконечной очереди проходящего народа, скорбно склонив голову, вся с головы до ног в чёрном крепе, у гроба стояла императрица…

– Ишь как убивается, матушка! – шептали в ползущей очереди. – Ишь ты, душа-то какая…

Пётр Третий первым простился с покойницей, поцеловал ей руку и, топоча ботфортами, удалился. Уехал в Сенат. Дела! И в тот же вечер он уже сидел во главе стола за весёлым ужином.

Весело пировать, когда сам хозяин! Золотые канделябры наводили блеск на камчатные скатерти, сверкали в золоте тарелок, в хрустале… Рядом с царём сидела его подруга – толстая, дурная лицом Елизавета Воронцова. В дверях на часах стояли свои голштинцы, прислуга в гербовых ливреях мелькала крутом.

Среди гостей – русских было немного – Воронцовы, Шуваловы, Трубецкие. И, конечно, Волков. Было несколько итальянских актрис и актёров, два переводчика. Густой выпившей толпой обсели стол пруссаки – советники царя по его голштинским делам: тайный советник Пфениг, советники фон Левенбах, фон Бромбзен, Цейс, генерал Брокдорф, полковник Катцау, Ферстер. Грубые, напористые голоса звучали упоённо – пивом и успехом, – теперь-то все их дела в России пойдут блестяще. Пруссаки ревели, похлопывали друг друга по спинам.

Пьяный бледный император, покрывая все голоса, кричал попугайным своим, резким голосом:

– Нет, его величество король меня не забудет! не оставит своей милостью! Пусть тётка меня не допускала на заседания Военной Конференции – я ведь всё равно знал всё, помогал королю, чем только мог! Король – гений! Лучше быть командиром полка в прусской армии, чем царём в России. Да, если бы я был в прусской армии, я бы показал, на что я способен! А тут приходится жить с этими русскими… Говорить на их варварском языке… Меня воспитывал Брюммер! О, это прохвост, Брюммер! Попадись он мне – я его посажу на кол – ха-ха-ха, на кол, как сажал своих врагов мой дед… Я Пётр, и мой дед тоже Пётр! Это кое-что значит! Брюммер заставлял меня стоять в углу на коленях… Он вешал на шею мне осла! А вот его величество король Прусский мной доволен. Я сильно помог ему… Волков! Волков! Ты слышишь?

Волков, взметнув бровями, свесив букли, спрятался окаменевшим лицом в большой бокал.

– А, ты не слышишь? Да ты не бойся! Волков! Старухи-то больше нет! Тебя не сошлют в Сибирь. Теперь я царствую. Я! Помнишь, как мы работали? Как провертели дырку в стене? Как пересылали распоряжения Военной Конференции его величеству королю? Ха-ха-ха! Да ты не смущайся. Брось! Тут все свои люди! Тебя никто не тронет! А как мы с тобой смеялись над приказами в армию… Ха-ха-ха! Они «секретные», а уже давно в Берлине. У его величества… Хха-ха-ха!

Царь хохотал пронзительно, то наклоняясь к столу, то откидываясь на спинку кресла. Как же он был доволен, как счастлив!

– Ха-ха-ха! – густыми голосами смеялись пруссаки. – Да здравствует наш Питер… Парень славный! Наш человек… Хох, хох, ур-ра-а!..

…Бледная луна скользила за тучами, мутно озаряя снег, в воздухе сверкали ледяные иголки, звенели колокольцы, тройка летела как птица, мелькали полосатые верстовые столбы. Ещё не остыло тело императрицы Елизаветы, как бригадир и камергер, наперсник нового царя полковник Андрей Гудович скакал в лёгкой кошёвке из Петербурга в Ригу и дальше, в Пруссию, с важнейшим поручением. Он вёз радостное извещение герцогу Ангальт-Цербстскому Христиану Августу, что императрица Елизавета Петровна скончалась, что его дочка Фикс и его зять вступили на русский престол. Он вёз указ нового императора, которым его тестю жаловалось звание фельдмаршала русской армии…

Огромный Гудович подскакивал на ухабах, мёрз на морозе, но благословлял свою удачу. Теперь-то будет всё – и золото, и чины, и поместья, и крепостные… Послание к фатеру императрицы было что – лишь предлог, прикрытие для его командировки… Главное же поручение было – секретное письмо к королю Прусскому. Озабочивала, правда, мысль, как проскочить через фронт русской армии, и с таким деликатным поручением, как письмо вражескому королю. А потом – где же он найдёт короля?

Много пришлось Гудовичу метаться по Пруссии, пока наконец он глубокой ночью не достиг города Магдебурга. Луна уже заущербилась, глядела оранжево и дымно, замок высоко на горе среди равнины чернел своими башнями, шпицами, колокольнями… Почтовая карета пронесла Гудовича гулкими воротами на замковый двор. Узкие стрельчатые окна в кабинете короля были освещены.

Оттирая намороженные уши, обгоняя чиновников, прыгая через ступеньку, Гудович вбежал в приёмную. Чиновники бросились с докладом, и сейчас же в приёмную выскочил маленький встревоженный человек в скромном тёмно-коричневом кафтане, при звезде.

Это был первый министр короля – граф Финкенштейн – самого короля в замке не было, но министр знал, где его найти.

– Я привёз его величеству пакет от императора всероссийского! – сказал Гудович. – В собственные руки… Где я найду его величество?

– Что такое вы говорите? – ахнул Финкенштейн. – Что-о? От императора? Почему от императора? А императрица?

Сердце под коричневым кафтаном забилось, затрепетало.

– Её величество императрица Елизавета скончалась двадцать пятого декабря! – докладывал Гудович. – Но где же король? Моя эстафета величайшей важности!

У графа Финкенштейна от радости подкосились ноги, он опустился в ближайшее кресло…

– О! – сказал он. – Величайшая новость! Его величество в Силезии. В Бреславле. Скачем туда немедленно… О-о! Какую же новость привезли вы, молодой человек!

Только лишь спустя две недели после своего выезда из Петербурга Гудович наконец добрался до короля. Он нашёл его в деревне, под Бреславлем, в гостинице «Под Белым Лебедем»… Зимнее солнце серебряным кругом снова светило сквозь серые тучи, деревья были белы от инея. Над входом в гостиницу, под черепичной крышей болтался, покачивался ржавый железный лебедь… Кругом по унавоженному снегу суетились адъютанты, ординарцы в плащах, в треуголках. Привязанные у коновязей лошади хрустели овсом в торбах, дёргали головами… Издалека доносились удары пушек. У входа рослые гусары играли, хохоча, в орлянку. У дверей охрана – широко расставив ноги, стояла пара гренадер. Когда из кареты выскочил русский офицер, всё кругом всполошилось, бросилось было к нему, но остановилось, увидя, как за ним из кареты лез граф Финкенштейн.

– К его величеству! – важно бросил министр. – По самонужнейшему делу!

…Король сидел в большой общей кухне, около очага, вытянув на решётку ноги, и платком заботливо чистил свой крупный нос. Вытянувшись почти под самые балки потолка, Гудович отсалютовал, вручил королю пакет:

– От его величества, императора всероссийского!

Король сверкнул взглядом на Гудовича, сломал орлёные печати на пакете, вскрыл его. Выпуклые глаза короля скользили по готическим строчкам, лицо становилось всё радостнее. Всё радостнее становилось и лицо Финкенштейна, следившего за королём.

В собственноручном письме император Пётр сообщал королю, что его тётка скончалась.

«…Не хотели мы промедлить – настоящим письмом ваше величество о том уведомить, в совершенной надежде пребывая, что вы, по имевшейся вашей с нашим престолом дружбе, при новом положении возобновите старую дружбу. Вы изволите быть одних намерений и мыслей с нами, а мы все старания к этому приложим, так как мы очень высокого мнения о вашем величестве…»