Мальчики - Дина Ильинична Рубина Страница 27

Дайте рассказать о детстве – знаю, что чужие воспоминания интересны, как фурункул на заднице, но потерпите. Во-первых, я трезв как стёклышко, во-вторых, у меня отличное настроение, а уж по какой причине, вам знать не обязательно.

Итак, мой город…

Всегда удивлялся, что об Астрахани не написано ни одной сколь-нибудь захватывающей книги: с тайнами и подвалами её Кремля, с персонажами наособицу, которыми Астрахань – вечный караван-сарай – всегда была переполнена; с чьей-нибудь любовью враздрызг; с пряными описаниями торговых рядов на Больших Исадах; со всей феерией икряного-рыбного рая и с богатейшими запахами изобильной, мерцающей солнечными и лунными бликами Дельты… Ау, писатели, где вы?!

И книгу эту я начал бы с описания астраханской грозы…

Побывал я и пожил в разные годы в самых разных местах, но таких могучих, самим боженькой-громовержцем оркестрованных небесных шоу, под какие рос в родном городе, не встречал и не переживал нигде.

Астраханская гроза начинается с того, что воздух сгущается до осязаемой плотности, вязкой и душной настолько, что кажется: бери нож, режь этот воздух на куски… Через считаные минуты откуда-то из другой вселенной натекают тяжкие, исчерна-синие тучи, вздымающие небо на гривах могучих коней… Резко темнеет, и среди дня на город валится глухая серая мгла. Издали слышатся раскаты конского ржания, смутное красноармейское «уррра-а-а-а!!!», канонада, свист бури; вал идёт за валом, неба больше нет: есть грозный чёрно-синий океан, поминутно пронзаемый огненным трезубцем, будто сверху кто-то пробует лотом глубину: достаточно будет или ещё малёк долить? А в дело уже вступают небесные взрывники: острый скол молнии – грохот обвала! Огненный высверк – адское сотрясение воздуха! Бешеная белая молния – глубинный удар из брюха самой вселенной! Это не просто гром и молния: это харакири небесного свода.

Пока наверху кто-то беспощадный крушит и крошит на кусочки вселенную, воздух продолжает изливать электричество, озон, летучий пар со всех окрестных рек, включая Волгу. Дышать невозможно, дышать так тяжко, что хочется разодрать ногтями собственную грудь: кажется, втягиваешь в лёгкие воду. Лица прохожих бледнеют и покрываются мелкой моросью. Сначала не понять: дождь ли это припустил, или… И тогда – обухом по головам! – на город обрушивается океанский вал, тот самый, что громыхал и угрожал, пробуя огненным трезубцем глубину воздуха…

О-о-о-ох!!! Ты оглушён, ты плывёшь в толще воды, как рыба; ровный мощный шелест толстенных струй, сверкающие полотнища ливня опутывают тебя с головы до ног, не оставляя ни малейшего шанса сохранить сухую нитку хотя бы в трусах…

Зато вокруг светлеет, и воздух прорывается к лёгким, а кожа пьёт воду жадно, как бы даже взахлёб.

Дождь льёт – бесконечный, тёплый, добрый, обнимающий тебя речным дыханием. Всюду – по улицам, мостам и набережным, во дворах и в палисадниках – бегут упругие ручьи, растекаясь в знаменитые астраханские лужи. В эти лужи надо глядеть: вздулись пузыри, значит, дождь зарядил надолго. Нет пузырей – скоро всё закончится, и в воздухе разольются благость и тишина.

Вот стихли ветры, солнце выглянуло…

Всю астраханскую аллергическую дрянь прибило к земле, а воздух такой, словно его прогнали через мощные водяные фильтры. Надо дышать, глубоко дышать, с наслаждением втягивая в лёгкие и брюхо запахи облаков и влажной земли, сорванной листвы, залетевшего к нам Каспия… Дышать можно ещё с полчаса, пока солнце не высушит асфальт и ветер снова не погонит по мостовой всю эту зловредную пыльцу.

Такие летние грозы в моём детстве налетали часто, чуть не каждый день.

Кстати, уникальная астраханская грязь тоже заслуживает своей «Песни песней». Она вездесуща; она обнимает город, витает в подворотнях, метёт позёмкой, под ноги выстилает бархатистый мусс высохшей пыли; город стоит на её эпическом слое, как былинный богатырь в чистом поле.

У нас посреди самых нищих районов с покосившимися лачугами, с провисшими проводами на пьяных столбах электропередачи, с убойной всеокрестной вонью дворовых нужников, с шелудивыми псами в сорняковых закоулках, с навеки застывшей в грязи тракторной бороздой можно обнаружить улицы с волшебными названиями: улица Шекспира, улица Баха, улица Радищева, улица Раевского… какие имена в грязи! Музыка небесных сфер, мечта о жизни иной посреди неистребимого Хаджи-Тархана, в угодьях вечного улуса Джучи-хана… В степном наследии Хазарии.

Да что там задворки! Наш мединститут угнездился в самом центре Астрахани, на улице Мечникова, богатой на грязь, причём на разную грязь: мокрую-скользкую, засохшую и стёртую в пыль; наконец, замёрзшую.

Наш мединститут после подобных гроз становился обладателем и покровителем одной из самых непролазных в городе, самых грандиозных и самых похабных луж.

Бывало, сняв ботинки и носки, закатав брюки, упорно пробираешься к знаниям… Глядь, по правому и левому бортам, чертыхаясь и нащупывая босыми ногами брод, движутся знакомые фигуры, и тоже – с ботиночками в руках, в закатанных штанах. А это профессора наши Юрий Десанович Чиркин и Азад Назарович Бекчанов несут нам свои знания. Несут аккуратно, ибо лужа там во всю улицу Мечникова, глубокая, как печаль, а если броду не знаешь, можно и по шею провалиться: там и ямы бывают…

Но в чём волшебство ситуации: ни затхлости, ни вони, пахнет одной лишь свежестью – водичка-то дождевая, а грязь свежеподнятая, с земли.

Выйдя из плавания прямо у институтского сквера, вытирать ноги и надевать носки-ботинки мы не спешим. Нет, идём себе босиком по пыльной астраханской почве. Ибо под жарким осенним солнцем грязь высыхает мгновенно. Ноги обволакивает белая пыль, которую минут через пять, уже высохшую, смахиваем ладонью, и она просто облетает, оставляя ноги чистыми, будто полотенцем по ним прошлись. Вот тогда, не торопясь, обстоятельно натягиваем носочки, туфли…

О удивительная, о волшебная астраханская грязь!

Но я о детстве. Вернее, о деде…

Он был монументален. Бывают такие люди, с тяжёлой бытийностью. Когда он – высокий, массивный, с гордо поднятой, даже слегка откинутой головой, отчего его жёсткая седая борода торчала едва ли не параллельно ступням – величественно входил в комнату (а за его спиной чудилась императорская свита), мои друзья вставали. Дед действовал на них как гимн Советского Союза. Это касалось и женщин, которые перед ним трепетали, а на улицах оборачивались на него до глубокой его старости.

Он всегда говорил, что советская власть дала ему всё. Успел пожить при всех её правителях от Ленина до Черненко. Не было более преданного и регулярного зрителя программы «Время»: каждый день дед садился перед телевизором, ждал перемен. Но не дождался,