Михаил Загоскин - Аскольдова могила Страница 28

Не забывать бы добру молодцу час полуночный, не ходить бы ему по лесу дремучему в Русалкин день!

– Ну, знатная, брат, сказка! Спасибо тебе! – сказал Простен. – Эй, ребята, поднесите-ка ему добрую красоулю вина.

– А с невестой-то его что сделалось? – спросил Остромир.

– А вот что, господин честной, старики рассказывают. Милосвета, не сходя с помоста, трое суток прождала своего суженого, а там пошла на озеро и кинулась в черный омут. Говорят, с той поры иногда по ночам Долобское озеро ревет, как дикий зверь, и в самую полночь из омута выходит дева в белом покрывале, садится на берег и вопит так, что земля дрожит. Рассказывают также, – прибавил Тороп, кинув значительный взгляд на Всеслава, – что будто бы она приговаривает: веселился бы ты, добрый молодец, да не забывал бы час полуночный!

Всеслав невольно вздрогнул.

– Что ты, брат? – сказал Стемид. – Тебя, никак, дрожь разбирает? Уж не лихоманка ли у тебя? Да выпей чего-нибудь!

– В самом деле, – подхватил Простен, – ну что ты за гость: сидишь как убитый, ни слова не вымолвишь, а в вино-то и усов не обмочил.

– А где бы он их взял? – пробормотал Фрелаф, разглаживая свои рыжие усы. – Не дорос еще, молоденек.

– А, гость нежданный! – закричал Простен, увидя входящего ключника Вышату. – Милости просим. – Поразодвинтесь-ка, братцы, дайте место дорогому гостю.

– Хлеб да соль, добрые молодцы! – сказал Вышата, садясь подле Стемида. – Ну, что поделываете? Всем ли довольны? Не подкатить ли к вам еще бочонок, другой медку?

– Давай сюда! – захрипел Фрелаф. – Много ли только у тебя в погребу-то, а за нами дело не станет.

– Полно, так ли? – прервал Вышата. – Не знаю, как другие, а в тебя, Фрелафушка, я вижу, и воронкой уж немного нальешь. Ба, да что это? Так вы не Всеслава выбрали в Услады.

– Сам не захотел, – сказал Простен.

– Вот что! И то правда, – ему уж, чай, прискучило, да и кстати ли такому большому боярину вести с вами беседу. Ведь он только и якшается что с воеводами: с Добрынею, с Рахдаем, с Соловьем Будимировичем. А вы что, ребята, – простые витязи!

Всеслав поглядел с презрением на Вышату и не отвечал ни слова.

– Да где ты, дедушка, погулял сегодня? – спросил Остромир.

– Мало ли где! Был на Подоле, смотрел, как наши горожане веселились и пировали. Что, ребята, не старые времена: подобрались все киевские красавицы. Поверите ль, ни одного смазливого личика не видал… Э, Голован, и ты, брат, здесь? Люблю за обычай: где есть что выпить да закусить, так молодец Торопка тут как тут. Послушай, любезный, ты везде шатаешься – не видал ли хоть ты какой-нибудь красоточки?.. Потешь, скажи! А то, право, горе берет! Неужели-то они вовсе перевелись?

– Где нам, государь, знать об этом, – отвечал Тороп, поклонясь в пояс, – мы люди темные. Вот твоя милость, дело другое: ты на том стоишь.

– А ты на чем стоишь, дурацкое чучело? Чтоб чужого вина хлебнуть да песенку спеть!

– Вестимо, батюшка.

– Так что ж ты молчишь? Затяни, да смотри – повеселее!

– Э, братец, – вскричал Якун, – знаешь ли что? Мне помнится, ты певал препотешную песенку про одного старого срамца, которого молодые ребята называли услужливым, а отцы и матери вчастую поколачивали.

– Да, да, – вскричал Стемид, – спой нам эту песню, а Вышата подтянет: говорят, у него голос презвонкий.

Ключник понаморщился.

– Неправда, – сказал он, – у меня вовсе нет голоса.

– Что ты, дедушка! – продолжал насмешник Стемид. – А помнишь, как близ села Предиславина ты попался в передел к молодым горожанам да как они приняли тебя в две дубины, так ты поднял такой рев, что за Днепром было слышно.

– Полно, Стемидушка! Ну кто твоим сказкам поверит? Ведь уж все знают, что коли ты примешься лгать, так с тобой и грек не схватывайся.

– Ну вот еще, запирайся! Да тебя и выручал-то Фрелаф. Эй, Фрелаф, ведь, кажется, при тебе в прошлом лете попотчевали Вышату дубьем?.. Ну помнишь, близ леса Предиславина, на Лыбеди?

– Неправда, – сказал варяг, – ты лжешь: я ничего не помню!

– Ой ли? Ну, брат, коротка же у тебя память! Кажись, как бы забыть: ведь и тебе вместе с ним порядком досталось.

– Что, что? – закричал варяг. – Не верьте, братцы, этому пострелу! Не правда, одного Вышату поколотили, а я и меча из ножен не вынимал!

Все гости засмеялись.

– Эх, Фрелафушка, – сказал ключник, стараясь скрыть свою досаду, – поменьше бы тебе пить: не знаешь сам, что говоришь.

– Да полноте, ребята! – прервал Простен. – Кто старое вспомянет, тому глаз вон. Ну-ка, Торопушка, спой нам что-нибудь в честь Услада, так и мы тебе подтянем.

– Да уж не поздно ли, господа честные? – сказал Тороп, почесывая в голове. – Мне еще надо сегодня побывать на месте Угорском – не близко отсюда. Если я и теперь пойду, – продолжал он, поглядев на Всеслава, – так вряд ли добреду туда к полуночи.

– Вот еще что вздумал! – вскричал Остромир. – Благо мы тебя заманили, а отсюда уж не выпустим.

– Да, да, – подхватил Простен, – оставайся с нами! Вина и меду пей сколько хочешь, а потешишь нас вдоволь, так мы тебе ногаты[99] по две или по три с брата дадим. – Что делать, молодцы, – видно, быть по-вашему: не пойду сегодня! А если кому надо идти безотменно такую аль так мешкать нечего: поздненько становится.

– Куда ты, Всеслав? – спросил Стемид своего приятеля который встал из-за стола.

– Мне что-то нездоровится.

– И подлинно: смотри, как ты побледнел; да и глаза-то у тебя вовсе не людские. Ступай, добро! В полночь я отправлюсь за тебя на стражу.

Всеслав вышел вон из терема.

– Что он, прихварывает, что ль? – спросил Вышата стремянного. – Или ему скучно в нашей беседе?

– Нет, он в самом деле что-то захилел.

– Так он пошел домой?

– А то куда же?

– Что ж он поворотил направо? – продолжал Вышата, смотря в окно. – Ведь ему надо идти налево: направо-то дорога к Днепру.

– Видно, хочет прогуляться.

– Поздненько же он гуляет! – заметил с лукавою усмешкою Вышата. – Прощайте-ка, ребятушки! – продолжал он, вставая. – Пора и мне, старику, на боковую.

– Ступай, дедушка! – закричал Фрелаф. – Да пришли нам еще медку из княжеского погреба. Что скупиться-то, ведь не твое добро!

– Хорошо, хорошо! – сказал ключник, торопясь выйти из терема.

III

В обыкновенный день давно бы уже все жители киевские покоились глубоким сном и один однообразный крик ночных сторожей прерывал бы общее молчание, но в праздник Услада во многих домах почти всю ночь проводили в забавах и пировании; и когда Всеслав вышел на улицу, то в редком доме не светился еще огонек – везде раздавались песни и радостные восклицания, а в тереме, где веселились его товарищи, загремел нескладный хор в честь Услада и веселый припев:

Чтоб целый год прожить без горя,Станем пить в Усладов день

повторялся двадцатью различными голосами. В числе их легко можно было отличить охриплый бас Фрелафа, который, желая доказать, что он владеет еще языком, ревел и вопил изо всей мочи.

Когда Всеслав миновал урочище, известное ныне под названием Крещатика, то сцена совершенно переменилась. По всему крутому берегу Днепра, до самого места Угорского, тянулись одни заборы и только изредка попадались рыбачьи хижины и обширные амбары для склада пойманной рыбы и привозимых по Днепру товаров. Усеянные звездами небеса были так ясны, воздух так чист и прозрачен, что, несмотря на отсутствие луны, Всеслав мог без труда различать все близкие предметы. Внизу, у самых ног его, расстилался черною лентою широкий Днепр, тысяча ярких звезд то тихо покачивались и трепетали на спокойных волнах его, то играли и резвились в быстрых струях, когда полуночный ветерок наморщивал гладкую поверхность реки; вдали за Днепром шумело в берегах своих Долобское озеро. Тут вспомнил Всеслав рассказ Торопа, и вдруг что-то похожее на тихий отдаленный стон долетел до его слуха. По всем членам юноши пробежал невольный трепет, он стал прислушиваться: не ревет ли озеро, не вопит ли на берегу его утопленница?.. Нет, это стонет филин и шепчет ветерок, пробираясь сквозь частый тростник топких берегов Долобского озера. Всеслав идет далее. Вон вправо, позади его, на вершине Кучинской горы белеются высокие терема Богомилова дома; в одном из них мелькает огонь: не спит еще верховный жрец Перуна! Вот встает перед ним, как грозный исполин с поникшею главою, высокий песчаный утес; вот чернеются развалины христианского храма; вот и место Угорское, и кто-то на самом краю утеса стоит неподвижный и вперил свои очи в земляную насыпь, поросшую густой травою. Над кем насыпан ты, древний курган? Кто тот, чьи кости покоятся в тебе, уединенная могила? Ах, он некогда владел великим Киевом; его удалая дружина пенила веслами широкий Днепр, была грозою знаменитой Византии: это – могила храброго и злополучного Аскольда.

Вот уже Всеслав недалеко от того места, где ожидал его таинственный незнакомец. Как пойманная пташечка бьется и трепещет в своей клетке, так билось и трепетало сердце в груди юноши. Нетерпеливое ожидание, надежда и какой-то страх попеременно то обдавали его холодом, то быстрым огнем протекали по его жилам. Еще несколько шагов, и он подле того, кто знает его родителей, еще несколько минут – и безвестный сирота, быть может, назовет себя именем, которым гордится земля Русская. В ту самую минуту, как он поравнялся с развалинами христианского храма, послышался ему тихий шорох; потом раздались шаги многих людей, поспешно идущих. Он остановился.