Владимир Аристов - Скоморохи Страница 28

— Выпей, молодец, сыченого.

— Наш мед сладкий, не то, что у князя Михайлы.

— Выпей, чтоб было все, как в песне говорится.

— Чтоб собралась земля светлорусская под московской рукой.

Говорили все наперебой, Ждан чуть пригубливал ковшик или чашу, но чаш и ковшиков было столько, что и от пригубления все пошло кругом. А люди все тянули и тянули руки с чашами и ковшиками:

— И со мной, молодец, выпей.

— Здоров будь.

— И со мной пригуби.

Упадыш увидел — станет Ждан пригубливать со всеми, упьется и до двора не дотянется, мигнул Двицянину и Клубнике, чтобы играли плясовую. Набежали девки и бабы, закружились в плясе. Прошла мимо девка, та, что кликала весну, повела на Ждана глазами, и взгляд был не гордый, как за околицей, когда стояла она посреди хоровода, а зовущий и ласковый.

Когда стало солнце клониться к закату и от крестов легли на могилки тени, народ потянулся по дворам. Ждан пошел искать кликальщицу, знал — не спроста глядела ласково, ждет где-нибудь в березках. Найти красную девицу не успел. Догнал его Сема Барсан, выпалил одним духом:

— Беда, Ждан! Сведал князь Михайла, что ты про него песню поносную пел. Велел дворовым людям тебя схватить и в поруб[7] кинуть. Да и товарищам твоим не поздоровится.

Подошли Упадыш с Двинянином и Клубникой. Упадыш, когда услышал весть, махнул рукой:

— Веселым людям пути-дороги не заказаны.

Ночь скоморохи переночевали у ближнего мужика бортника. Туда же Сема Барсан притащил им утром и мехоношин мех.

Лесными тропами и дорогами двинулись скоморохи в путь.

Глава V

За Можаем кончилась русская земля. На рубеже никаких отмет ватажные товарищи не увидели. В ближней деревеньке узнали, что земля Литвы, и мужики возят дань в Вязьму. Через дремучие леса, через непролазные черные топи тащились скоморохи к Смоленску. Деревня от деревни были далеко. Бредут полдня, а то и весь день, пока не покажется на лесной поляне тын. За тыном рубленая из толстенных бревен изба, рядом клеть и крытая дерном банька. Тут же рядом за огорожей зеленеет меж пней поле. Вот и вся деревня.

Деревни в два двора встречались редко. Жили в деревнях кряжистые лесные мужики, привыкшие и лес валить, и смолу курить, и по деревьям лазить, добывать мед, и в одиночку ходить с рогатиной на медведя. Скоморохов мужики встречали приветливо, игры слушали охотно, бабы тащили на стол и вареное и печеное, все, что оказывалось в печи, мед же был у мужиков — от одного ковша шибало в голову и слабели ноги.

Мужики расспрашивали перехожих молодцов обо всем, что творится на Руси, но сами на слово были скупы: «Чего видим, в лесу с медведями живем, пням молимся».

Так и брели не торопясь скоморохи от деревни к деревне. Зверья в лесу было множество. Зайцы прыскали из-под ног во все стороны и, отбежав, садились на задние лапы, косили любопытным глазом; выйдет на тропу лось, щипнет траву и неторопливо уйдет в чашу. Видели раз, как матерый медведище, забравшись на старую березу, запустил лапу в борть, хотел полакомиться сладким медом. Вылетавших из дупла пчел зверь ловил лапой. Из ближних бортей налетели еще рои, облепили косматого разбойника со всех сторон, жалили в нос. Медведь кубарем свалился с дерева ревел, катался по земле, не выдержав кинулся наутек. Скоморохи хохотали, ухватившись за животы. Нахохотавшись, Упадыш сказал:

— Поганых бы так русские люди встречали, — давно бы хан на Русь дорогу забыл.

На двадцатый день после того, как ушли из Вереи, увидели город Смоленск. Широкая река несла сквозь холм желтую воду. Ватажные товарищи долго смотрели на город с крутого холма. Река делила Смоленск пополам. По одну сторону далеко раскинулся весь зеленый, в садах, посад. На посаде изб, хором и церквей множество. На другой стороне, чуть от реки, высятся деревянные стены с рублеными высокими башнями. От набережной стены, с двух сторон карабкаются на холмы земляные валы, на валах опять стены и башни. А выше стен и башен вознесся белокаменный собор.

Река у берега густо заставлена большими и малыми стругами. На берегу у стругов снует народ, вереницей тянутся с кладью мужики. Ждан кинул взгляд на ватажных товарищей. Стояли они, смотрели на раскинувшиеся в долине посады, на замок на той стороне. Веселым видом город ватажным товарищам нравился. Двинянин вспомнил — Сила Хвост был родом из-под Смоленска. «Не довелось горемышному родную сторонушку увидеть». Ватажные товарищи вздохнули: нет Силы, нет Аггея, осталось всех веселых молодцов в ватаге четверо. Еще в Москве хотели кое-какие из московских скоморохов пристать к ватаге, но Упадыш и слышать не хотел, чтобы принимать в ватагу новых товарищей: «Не числом ватага славна, а игрой да согласьем».

Ждан встретился взглядом с Упадышем, тот скорбно смотрел на товарищей мертвым правым глазом и думал то же, что и Ждан: «Поредела ватага, сложили головы Сила и Аггейко, не по хорошему сложили — дуром. Да что поделать? Все ляжем в землю, все будем прахом, кому сегодня черед, кому через год, кому через десять». Упадыш грустным мыслям надолго воли не давал:

— Будет, поглядели, не одними башнями и хоромами город красен, а и людьми добрыми.

Скоморохи спустились с холма прямо к посаду. Избы на посаде стоят вкось и вкривь, глухой стороной на улицу. И избы, и церковь на лужку, — все как будто бы такое, как в Москве и везде на Руси, и как будто не такое.

Чем ближе к реке, тем гуще идет народ. У самой реки, вправо от моста, растянулся гостиный двор. Из-за тына видны только кровли. Ватажные товарищи заглянули в широкие ворота, по четырем сторонам стояли рубленые амбары, посредине высились избы для приезжих купцов, виднелись каменные надгробницы и еще много нагороженных посреди двора строений. У амбаров расхаживают купцы, одни в долгополых московских кафтанах, другие в литовских покороче, а между ними купцы-немчины — кафтаны совсем кургузые — порты видны, на головах войлочные шляпы синие, зеленые, кирпичные. Увидели и нескольких басурманских купцов — мухаммедан, приплывших Днепром из Сурожа, и из самого Царьграда. У мухаммедан щеки выбриты досиня, усы темнее ночи, на голове белая чалма, порты свисают пузырем до земли. В амбарах видны сваленные товары: связки мехов, кожи, тюки с пенькой, бочки с салом, кади с медом; круга желтого воска — все, за чем издалека тянутся к городу купцы.

В других амбарах — привезенные купцами товары: свертки цветного сукна, парча, камка, железо полосами; свинец в чушках, бочки с греческим вином. Торговля на гостином дворе только большая. У амбаров вертится таможенник, смотрит, чтобы в розницу купцы не торговали, и не было убытка наместничьей казне.

От гостиного двора скоморохи свернули к мосту, вышли прямо на торжище. Торжище растянулось далеко вдоль реки, с одной стороны высоченные городские стены из аршинных бревен, с другой — река Днепр. Лавки на торгу растянулись рядами, подальше стоят возы съехавшихся на торжище мужиков, на возах кули с зерном, кади с медом, убоина. В рядах и у возов толчется народ, все так, как в Москве. Ждан думал: так и не так. И мужики русские, и речь русская, а видно — живут русские люди не по своей воле, а как Литва укажет.

Чунейко Двинянин, ставший после Аггея мехоношей, уже давно подумывал, как бы скинуть с плеч опостылевший мех. Чуть на отлете при дороге виднелась длинная изба. Двинянин потянул ноздрями воздух, кивнул ватажным товарищам:

— Чуете? Корчма! — и понесся к избе, будто конь, завидевший знакомую кормушку. Ватажные товарищи от Двинянина не отстали, у всех от голода давно перекликалась кишка с кишкой.

Ватага ввалилась в корчму. Народу в корчме было мало. Веселые молодцы уселись на лавку, Двинянин крикнул корчемнику, чтобы тащил вина и еды. Корчемник оглядел молодцов с головы до пят, сказал, чтобы деньги давали вперед. Упадыш пошарил в кишени, брякнул о стол денежками.

Корчемник смахнул монеты, ушел в прируб, вернулся обратно с сулеей и оловянными чарками. Пришла баба, поставила перед скоморохами мису с варевом, рядом положила деревянные ложки. Мису ватажные товарищи опустошили вмиг, Двинянин крикнул, чтобы баба принесла варева еще. После долгого пути, после съеденного и выпитого потянуло на сон. Сидели разомлевшие, клевали носами. Хотели было уже подниматься, идти искать пристанища, как дверь скрипнула и в корчму ввалилось трое молодцов. У всех троих цветные шапки одинаково сбиты на затылок, бороды одинаково подсечены клином, длинные усы одинаково спадают книзу. У одного сбоку в железных ножнах сабелька, глаза навыкате, как у рака, у двоих на поясе большие охотничьи ножи в кожаных ножнах. Тот, что был с саблей, закричал еще с порога, мешая русскую и польскую речь:

— Геть, падло, шляхта гулять волит!

Немногие мужики, какие были в корчме, кинулись вон. Один замешкался, его шляхтич с саблей лягнул ногой в зад, мужик ткнулся головой в дубовую дверь. Скоморохи уже вылезли из-за стола, готовясь уходить, Чунейко Двинянин опять опустился на скамью, крикнул корчемнику, чтобы дал еще сулейку. У шляхтича с саблей глаза совсем вылезли из глазниц, усы шевелись, и от того он еще больше стал походить на разозлившегося рака. Подскочил корчемник, нагнулся к самому уху Двинянина, подхватил под локоть, трясся от испуга, зашептал: