Борис Изюмский - Плевенские редуты Страница 28

Турки закрепились на высотах севернее и восточнее города, и тактика их была совершенно очевидна: вызывать на штурм и перемалывать русские войска.

То там, то здесь в бурую выгоревшую траву падали, разрываясь с сухим треском, турецкие артиллерийские гранаты, поднимая султаны земли, окаймленные облачками. Ревели орудия дальнего боя. Дымы ст ружейных выстрелов застилали все впереди. Иногда красным пунктиром обозначалась линия стрелков.

На военном совете у главнокомандующего было решено: в день тезоименитства государя пойти атакой на редуты и тем преподнести Александру II именинный пирог. Конечно, так прямо об этом не говорилось, но подразумевалось достаточно ясно.

Вчера в зеленой палатке на холме — царской походной церкви — отслужили молебен с водосвятием. Стоя на коленях, царь, свитские офицеры Главной квартиры вслушивались в сочный голос протоиерея собора Зимнего дворца Никольского.

— Господи, сохрани воинство твое… Многая ле́та…

Верещагин еще тогда подумал: «Какие яркие цвета для картины: зеленая палатка, темные облака, фиолетовая риза…».

После молебна офицеры пили шампанское. Царь, подняв бокал, сказал с дрожью в голосе:

— За здоровье тех, кто отправится на штурм…

И вот теперь они «отправились»…

Шел нудный, осенний, затяжной дождь. Клейкая грязь пудами налипала на сапоги. Штурм назначен был на три часа дня, но уже с утра заклубился густой, непроницаемый туман, приближая сумерки. Отряду скобелевцев, находящемуся на левом фланге, предстояло захватить третий гребень Зеленой горы, господствовавшей над южной стороной плевенского лагеря, оттуда через лесок и виноградники спуститься в лощину, преодолеть глубокий ручей, текущий в крутых берегах, пересечь открытую, простреливаемую местность, взять окопы впереди редута, саженей двести карабкаться на крутую, скользкую, голую высоту, на вершине которой стояло два турецких редута Исса-ага и Кованлык, соединенных глубокими траншеями.

Надо было во что бы то ни стало взять эти редуты, застрявшие костью поперек горла всей армии, прервать тыловые связи турок, их единственный путь отхода к Софии, открыть дорогу через Балканы на Константинополь.

Но пока впереди зловеще высились земляные насыпи, издали похожие на замершие перед прыжком доисторические чудовища с горбами, насыпи, изрыгающие огонь, прикрывающие собой вход в город, армия топталась на месте, неся трудно восполнимые потери. Особенно важно было взять эти, как их называли, Зеленогорские редуты, почти завалившие своими тушами кратчайший путь к Плевне. Почти, потому что все же между редутами был изрядный «зазор», они не сомкнулись, и этим надо было воспользоваться.

Нетерпение все более овладевало Скобелевым. Нельзя было ждать трех часов и затем, в ранней темноте, идти на редуты. В начале одиннадцатого Скобелев приказал выдвинуть вперед свой простреленный в боях желто-красный квадрат шелкового стяга, прикрепленного к казачьей пике. На штандарте с одной стороны нарисован голубой Георгиевский крест, на другой — буквы «М. С», вышитые матерью Михаила Дмитриевича. Стяг держал скуластый, с монгольским разрезом янтарных глаз, Нурбайка, вывезенный Скобелевым из Хивы. На Нурбайке среднеазиатский костюм, мягкая обувь.

Забили барабаны, заиграл оркестр, развернулись знамена, смачно зачавкала грязь. Пехотинцы стали проходить быстрым шагом, держа ружья наперевес, с карманами, набитыми пачками патронов, приветливо поглядывая на генерала. Белый конь его нетерпеливо перебирал ногами.

— Епифанов! — крикнул генерал. — У тебя сапоги как у испанского дона! Шире шаг! Выше голову! Ты тамбовский?

— Так точно, вашество… с-под Липецка! — браво ответил Епифанов.

— Как редут захватишь, дальше не суйся — жди меня! А до редута патроны попусту не трать! Понял?

— Понял, вашество, — глаза у Егора сверкнули озорно, рот растянулся от уха до уха, — трохи придержусь.

— Голенов! Чтоб завтра я тебя без Георгия не видел!

— Слушаюсь!

— В огне встретимся!

Скобелев примечает немолодого вояку:

— А ты, кавалер, за что награжден?

— За Малахов, ваше превосходительство.

Скобелев снимает фуражку:

— Низко кланяюсь тебе, покажи, ветеран, молодым, как русский солдат дерется, расчеши турок и набальзамируй! Боренко, — это он обращается к юному музыканту с конопатым лицом и мясистой нижней оттопыренной губой, отчего казалось, что мальчишка высовывает язык, — на захваченном редуте вальс сыграешь.

Солдаты улыбаются:

— Ён нас дотла знает…

— С таким аниралом и помирать не страх, — ускоряют шаг, уходят в смерть. Кажется, что темно-серый туман заглатывает батальон за батальоном.

Разгорается артиллерийская дуэль. Услышав голос своих орудий, солдаты приободряются: — Бона пошла в ответ!

Пехота, преодолев ручей, выбивает турок из ложементов — собственно, из ям с грязью по колено. Редуты полыхнули огнем, окутались пороховым дымом. Взбираясь на Зеленую гору, пехота побросала даже те немногие лопаты, что были у нее, и теперь, накрытая огнем, вгрызалась в землю штыками, пальцами. Егор, кое-как упрятав себя, перевел дух. Над головой его, скрежетнув, лопнула граната, обдала осколками.

— Поперхнулась, стерва… — побледнев, процедил Епифанов, — харчеваться схотела…

Пролетел с индюшиным клекотом снаряд дальнобойного орудия, разорвался далеко позади. Свист пуль, режущих воздух, слился в одну зловещую ноту. Егор, преодолев страх, шутливо сказал пожилому соседу:

— Не гнись! Раз свистнула — мимо пролетела.

— Эт я знаю. А знает ли она, дура?

— Вишь заплакала, птаха залетная…

Пули звенели, пели свое «фтюи», чмокали, выстрелы походили на частые щелчки бича. Вот с давящим свистом легла совсем близко еще одна граната.

— Цельно. Тетерьки пошли. В главный резерв, подлюги, целят, — насмешливо сказал Епифанов. — Что ни говори, а драться они способные.

— Хорошо, я чистую рубаху надел… — раздумчиво произнес пожилой солдат.

— Ниче. Были в аду, полезем в пекло. Ишь, звенит. Руки раззявь да лови!

Одна из гранат не разорвалась.

— Прилегла трошки отдохнуть. Харч слабый, — продолжал шутить Егор.

Другая врылась в землю поближе.

— Пошла подружку шукать… Заплямкала!

…Скобелев обычно каждым нервом чувствовал пульс боя, слышал его дыхание — то прерывистое, то взволнованное, — точно знал, когда надо помочь резервом, а когда повременить с ним. Он умел различать на слух спад или напряженность ружейного огня, интенсивность и направление огня артиллерийского.

И сейчас… Громкое, вперебой рукоплескание скорострельных пушек-картечниц… Дымы… Суета связных… Донесения офицеров… Оттенки «ура!» — то вымученного, неохотного, то бодрого, воинственного. Все это создавало кровавую симфонию боя. Он научился обуздывать себя, когда хотелось ринуться в гущу рукопашной на каком-то участке; научился скручивать себя ради цели большей — влияния на весь ход боя. Легче всего бросать только себя в огненный смерч. Но надо выждать ту главную минуту, когда твой рывок решающе склонит чашу весов к победе.

А наступление развивалось скверно. Атакующих встретили убийственным фланговым огнем из западных редутов, о существовании которых он не знал, хотя позавчера сам с тремя сотнями казаков проводил рекогносцировку.

Кажется, время бросить в бой себя, вот сейчас — время! Несколько утих пачечный огонь. До редута осталось совсем немного, а суздальцы и владимирцы залегли. К Скобелеву подскакал на вороном коне пожилой капитан, докладывая, саблей взял под высь. В эту минуту между белым конем генерала и вороным разорвалась граната, густой дым окутал их. Когда дым рассеялся, капитан, не торопясь, закончил салют, опустил саблю.

Скобелев приказал Либавскому полку и двум последним своим стрелковым батальонам идти на штурм, сам, выхватив клинок, пришпорил коня. Дукмасов поскакал за генералом на своем сером в яблоках Дончаке.

— Гля, братцы, наш скачет.

— Ну, он черту сват, супротив пули заговоренный, она его завсегда обходить…

— И резерва идет!

— Теперя будем посылать турка в рай, спробовать каленый орешек, — уверенно говорит Егор Епифанов.

В сопровождении штандарта мчится генерал на белом, прижавшем уши коне, в белом кителе, заляпанном грязью, в белой фуражке. Мчится мимо укрытых передков, лазаретных фургонов. Врывается в разрывы, дым, перескакивает через станину перевернутого, поклеванного шрапнелью орудия. Мимо брошенных ранцев, убитого молоденького пехотинца: тот поджал колени к подбородку, будто спит на боку, подложив ладонь под щеку. Убитые похожи на поваленные кое-как копенки.

Скорее! Чтобы не дрогнули, не побежали назад, скорее! Зачем залегли себе на погибель?

Шрапнель — словно пузырь лопнул — застучала о стволы одиноких деревьев. Следы от копыт мгновенно заполняет вода. Пуля скользнула по лакированному козырьку фуражки Скобелева, другая задела кончик уха коня, опалила его пятно на лбу, похожее на отпечаток ладони. Скорее! К редуту! Конь косит покрасневшими белками, несет своего хозяина к редуту.