Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы Страница 29

Голос будто проткнул толпу — толпа загудела роем и выплюнула к моим ногам двоих — Оленегонку и Печень.

Длинноногий Паук Хэтанзи был и вправду мертв. Он и еще Хунгаль — Передняя Лапа были из тех, кого стрелы убили в чумах спящими.

Оленегонка был невредим. Печень еле ходил, зажимая рану в боку. Они составляли весь остаток войска молодых мужчин.

Заклекотали женщины, навалились на них и поставили на колени. Я помню глаза женщин — горящие, живые, исполненные готовностью услужить.

— Чего хочешь от них, скажи?! — кричали люди.

Еще в тайном жилище Нохо я думал о том, что сделаю этим людям, убийцам брата. Но из множества желаний осталось только одно — спросить: «Чем помешал вам Лар, если бы жил?» — и смотреть, как они будут мучиться, выбирая ответ.

Оленегонка опустил глаза, Печень дышал прерывисто и громко. Я молчал. И, наконец, решился — поднес клинок пальмы к горлу Оленегонки.

— Посмотри на меня.

Оленегонка поднял голову. В его взгляде не было ни мольбы, ни страха — только скорбное согласие с участью. Вместо него заговорил Печень.

— Я не трогал твоего брата. Рядом стоял. Дай пожить…

Парень этот просил спертым голосом раба, и голос вымел из меня последние остатки ярости, растраченной на истребление стойбища и бой с Нохо. Замолкло во мне сердце сонинга.

Я опустил оружие, повернулся и пошел на заходящую луну.

Оленегонка вскочил и побежал за мной.

— Эй, подожди. — Он говорил тихо, почти не дыша. — Я не знал тебя, но я знал, что ты придешь. Еще там, в вашей пещере, знал…

Я не останавливался. Ни ярость, ни задуманная месть уже не терзали меня, и эти люди вмиг стали мне чужими, как и все люди на земле. Я стал пустой, и шел, не зная куда.

Но Оленегонка видел, как отблеск далекого пламени пляшет на моей спине. Тогда я казался ему шествующим богом.

— Ты один из двоих, перебивших целое войско сильных мужчин, почему не убьешь меня? Меня одного оставляешь жить… Скажи, кто ты? Дух Лара, вернувшийся из преисподней? Чего ты готовишь нам? Худшее, чем было? Да говори же ты!

Ответа он не услышал, но шел не отставая и наконец забежал вперед и преградил путь.

— Я — Собака-Оленегонка. Хочешь, буду твоим псом?

— Нет.

— Почему тогда не поступаешь, как мужчина? Что скрываешь от нас? Послушай, пощади меня… После всего, что случилось, люди будут ждать другого наказания — теперь за неотомщенную кровь. Они лишатся разума от ожидания, все станут, как Лишняя Вдова. А я стану, как Тусяда… со мной будет то же, что и с ним. Хэно нет — кто им объяснит все? Слушай, давай я пойду с тобой, ты убьешь меня, когда захочешь — только не оставляй здесь, одного…

Оленегонка бежал спиной вперед — так же, как тогда, в долине, когда уходил от волков.

Вдруг он остановился и крикнул:

— Обернись! Посмотри, что за спиной.

Я обернулся. Вслед за нами шли остатки семьи Хэно.

— Они тоже хотят стать твоими собаками — старыми псами, суками, щенками. Разве не видишь?

Я смотрел на серые фигурки, рассыпанные по снежному полю. Впервые за свою недолгую, нерадостную жизнь я видел людей, которые идут ко мне.

И демон за спиной, изменчивый и непонятный, спустился в ноги и заставил шагать навстречу людям.

Оленегонка бежал впереди, надрывая грудь криком:

— Вождь! Во-о-ождь!

Когда взошло солнце, хоронили мертвых.

Самым тяжелым оказалось тело Нохо. Понадобились руки всех оставшихся мужчин стойбища — а это были большей частью старики, — чтобы поднять его. Старики дивились тяжести невиданного греха и гадали о том, какой может быть вина, которая с такой силой притягивает умершего к земле.

Но сильнее поразил людей шаман.

Тем же днем он пришел в стойбище и сказал, что духи позвали его к небесным дымам, и сегодня ночью он закроет глаза и остановит дыхание.

Шаман сказал, что у него уже есть колода, он просит только поднять ее на ветви. Люди были напуганы, женщины плакали.

Прежде чем закрыть глаза и остановить дыхание, шаман сказал:

— Бедные вы, бедные…

Семья плакала и говорила, что это действительно так, ибо плохо простым людям остаться без человека, который видит духов и говорит с ними.

— Об этом не плачьте, — сказал умирающий. — Шаман вам не понадобится.

Когда люди зашумели и повторяли, что плохо без духовидца, который к тому же лечит, шаман сказал:

— Если мне сказано уйти, значит, больше нет во мне надобности на земле.

Помолчав немного, он добавил:

— Вы сами увидите духов.

Люди замерли. Некоторые подумали, что тайное могущество станет общим достоянием, но шаман, угадав их мысли, проговорил:

— Не радуйтесь. Плохо, когда каждый будет видеть то, что должно открываться лишь немногим, так же как нет доброго в том, что рыба выйдет из рек и поползет по траве.

Сказав это, шаман закрыл глаза и перестал дышать.

Лицо племени

Настал другой день, и я увидел лицо племени.

Это было лицо брошенной собаки, которая пытается понять глубину милости нового хозяина и его силу.

Мне дали чум — лучший после жилища Хэно, от которого я отказался, — покрытый новыми крепкими ровдугами, с широкой мягкой лежанкой, выстланной шкурами и мхом, большим очагом и котлом, в котором целиком варилась оленья нога.

Меня кормили, как долгожданного гостя, — старики сидели вокруг очага, сложив руки, и молча смотрели, как я ем. Горячее мясо размягчило тело, и я уснул с необглоданной костью в руке. Проснувшись, увидел все те же лица.

Прошел еще день и люди, не скрываясь, неотрывно смотрели на меня. В моих движениях и речи они пытались разгадать мучившую их загадку: какова сила этого чужого малорослого человека, почти мальчика? Она живет в нем всегда или приходит в миг, который нельзя угадать? Определенного ответа не знал никто, и каждый начал склоняться к своей вере. Те, кто совсем устал от мучений последних месяцев, верили, что этот малыш — посланник высших. Другие — их было меньшинство — верили в то же самое, но не так твердо. Они хотели еще раз увидеть явление этой силы и тогда, считали они, души их успокоятся.

Неизвестно, во что превратилась бы вера людей Хэно, если бы они знали, что те же сомнения живут и во мне. Но мою душу оберегала молодость, принимающая благое, как должное. А души людей спасала жизнь, не оставлявшая места долгим раздумьям.

Семья Хэно продолжала таять. Трое раненых умерли через день после побоища — среди них был Печень. Рану на его боку зашили волосом, кровь остановилась, но вскоре сквозь стежки поползла желтая слизь. Печень, не проронивший ни слова, когда его штопали костяной иглой, кричал от не уходящей боли, потом крик перешел в стон, напоминавший детский плач, и к утру Мыд Вано — Печень затих.

Из мужчин, способных воевать, держать стадо и торить путь аргишу, оставались Оленегонка и Лидянг — брат старика был намного крепче многих своих седоголовых сверстников. Еще было пятеро мальчишек, уже принесших первую добычу, но не доросших до того, чтобы повторить семь шагов отца. Остальные вряд ли были в силах прокормить самих себя. Праведная и сытая жизнь давала многим людям семьи Хэно доживать до преклонных лет, поэтому в живых осталось много стариков и особенно старух, которых почитали, как мужчин. Немощные ноги сохранили им жизнь: они оставались в чумах и не попали под железо Нохо.

Но больше всего было женщин. Почти каждый из сорока молодых воинов Хэно оставил вдову. У вдов были дети — одни лежали в люльках, другие, ростом чуть выше колена взрослого мужчины, держались за парки матерей.

Другие племена боялись людей Нга и без особой надобности не показывались в их угодьях. Но в стойбищах иных родов и племен охотно принимали женихов великого рода. Жениться на близкой крови считалось тем же, что есть собственную плоть, — Хэно чтил эту заповедь, равно как и всякую другую. В давние времена людям Нга приходилось добывать невест войной. Но потом все изменилось, потому что всякий набег приносил людям великого рода победу, а главное — по тайге пошла молва, что на свете нет счастливее девушки, сосватанной мужчинами рода Нга, ибо эти страшные люди обладают тем, чего нет у других, — неизменной честностью.

Женщине рода Нга не грозит голод, даже если она останется вдовой. Ее никогда не разлюбят, не променяют на другую. «Они едят жир», — говорили в тайге. От самих женщин требовалось совсем немногое — хранить верность и не надоедать мужьям.

Даже последние месяцы, слившиеся в сплошную беду, не изменили женщин семьи Хэно — они оставались такими же красивыми, домовитыми и беззащитными. Они первыми поверили в то, что маленький незнакомец — их вождь, посланный бесплотными, а может, и самим великим господином Нга. Женщины плакали о мужьях, сыновьях и братьях, но не уходящий из души страх той ночи и чудесное возвращение огня, заставили их видеть гибель мужчин едва ли не оправданной. Почти никто из них не мучился желанием отомстить. Сильнее было желание жить, как жили. Все они были верными заботливыми женами, почтенными матерями воинов и не представляли себе иного удела.