Виктор Андриянов - Полынь чужбины Страница 29

В. Чернов: «О всех практических шагах надо сохранить конспирацию».

В конце принимается следующее решение:

«1. Образовать организационную комиссию из представителей от русских, украинских и белорусских социалистов — по одному.

2. Образовать политическую комиссию по тому же принципу».

Оргкомиссия собрала «социалистов» еще раз — в погребке «Алаверды», привлекавшем гостей титулованными официантами.

Политкомиссия не смогла и этого. Круги времени сошлись над партиями эсеров...

5

Страны, партии и люди разделялись по отношению к Советскому Союзу. Классовая ненависть довела хозяев чехословацкой газеты «Народни листы» до того, что они запретили в своих газетах само название СССР, а вместо этого приказали писать: «безымянное государство».

В такой обстановке возникали самые невероятные провокации, подвохи, авантюры, совершенно в духе гашевского Швейка. Читатели этой славной книги, конечно же, помнят бдительного служаку — путимского жандармского вахмистра Фландерку, известного всей округе искусными перекрестными допросами. В Швейке с помощью своего метода вахмистр разоблачил... русского шпиона. Именно таким Фландеркой оказался Эмил Томашек из Прашнего уезда.

Эмил благодаря своей русской жене Марии перезнакомился со многими эмигрантами. Среди его знакомых были казачий подполковник Федор Семиглазов, подозревавший в большевизме всех, кроме себя, генерал Сидорин, постоянно носившийся со своим проектом создания «Республиканского демократического объединения», которое одно только и могло спасти Россию и извести большевиков.

Как-то засидевшись с Семиглазовым за дюжиной «пра-здроя», сдобренного ромом, Томашек начал вспоминать службу в России.

— Знаешь, что я оттуда привез?

— Машку>— икнул Семиглазов.

— И Машку тоже. А еще шифр большевиков. Вот посмотри.

Семиглазов взял истертый листок: «Шифр главнокомандования Приморской области большевиков от 20.8.1920 года».

Официант опять менял порожние кружки на полные, и Семиглазов сложил листок.

— Это надо еще проверить. Я принесу на днях шифрованное сообщение советской миссии.

— А шифр пусть у меня пока побудет,— протянул руку за бумажкой Томашек.

Дальше события, зафиксированные протокольным языком жандармерии, развивались так:

«Шифр, который использовался в 1920 году для местной связи, не имеет для разведывательного отдела генерального штаба никакого значения, потому что исключено, чтобы он использовался для зарубежной связи.

Шифр составлен самым примитивным образом, он легко разгадывается. Совершенно ясно, что составлен шифр не специалистом, потому что в двух случаях одна и та же цифра указывается для двух разных букв.

Телеграммы русского происхождения, как правило, зашифрованы шифром значительно более сложным. Несмотря на это, была предпринята попытка дешифровать с помощью этого ключа несколько депеш. Успехом она не увенчалась».

Ротмистр Дуброва неделю в упор не замечал своего подчиненного Томашека, юлившего, как побитая собака. Томашек, в свою очередь, избегал Семиглазова и Сидорина.

Но прошло время, и они опять встретились — потому что были нужны друг другу.

— Мы боролись, но все же побеждены,—рассуждал Семиглазов.— Откровенно говоря, я мало верю, что увижу еще когда-нибудь свой родной край, но если я его увижу как победитель— горе побежденным! Моя душа опустошена, мое сердце ожесточилось и огрубело. Меня уже не трогают людские страдания, ибо я видел море горя вокруг себя. Я отучился плакать, ибо не хватило бы слез, чтобы выплакать всю свою боль. Не говорите же мне о любви, ибо я возненавижу и вас наравне с моими лютыми врагами. Говорите мне о святом долге отмщения, и тогда вы — мой друг, мой брат... Чувство мести— мое священное право.

Этот «казак-разбойник» ничем не отличался от князя Голицына, который обращался к мужикам своего имения в Калужской губернии: «Грабьте, подлецы, все мое добро грабьте! Только липовой аллеи не трогайте, которая моими предками посажена. На этих липах я вас, мерзавцев, вешать буду, когда вскоре в Россию вернусь...»

От эмигрантских центров нити тянулись в Советский Союз—к контрреволюционным организациям и союзам. Наиболее дальновидные из них уже не верили в вооруженные выступления. Теперь они делали ставку на искусственное ухудшение экономической жизни Союза, становились и на путь вредительства. Руку вредителей направляли старые хозяева из-за рубежа. Лишенный своих рудников, некий господин Дворжан-чик прислал из Варшавы такие инструкции своим доверенным лицам: «1. Право собственности должно существовать. 2. Большевики — захватчики. 3. Все вернется к старым хозяевам. 4. Работать надо при Советской власти бесхозяйственным образом. Следует вызывать недовольство рабочих...»

Летом 1928 года советские газеты рассказали об экономической контрреволюции в Донбассе. Свою руку к этому саботажу прикладывали и зарубежные фирмы. «Что такое русский отдел АЕГ по личному составу? — говорил в заключительном обвинении по донбасскому делу Крыленко.—...Все его сотрудники— русские эмигранты. Они работали раньше в России и затем бежали из Советского Союза. Это вполне определенная социально-политическая группа — группа белой эмиграции».

У них были громкие названия: «Объединение бывших горнопромышленников юга России», «Польское объединение бывших директоров и владельцев горнопромышленных предприятий в Донбассе» и тому подобные побеги «Русского Клондайка» — так на Западе в конце прошлого века называли наш Донбасс. Тогда в южнорусские степи, к богатейшим месторождениям каменного угля, ринулись своры дельцов и авантюристов. Как грибы после дождя, стали плодиться акционерные общества. Названия почти всех обществ начинались со слова «Рус-ско-...». Но по сути, по своим капиталам, они были бельгийскими, французскими, английскими, немецкими...

Один из исследователей истории Донбасса П. Фомин писал незадолго до революции, что «мы имеем перед собой как бы процесс колонизации горнопромышленного юга России иностранным капиталом». Какое уж там «как бы»! На долю акционерных обществ с почти исключительно иностранным капиталом приходилось более 95 процентов добычи угля. Такое же положение было в донецкой металлургии, химической промышленности, в машиностроении. Миллионные прибыли текли в банки Брюсселя, Парижа, Лондона. Из каждого горнопромышленного рабочего выжимали прибыль, равную его заработку. Вот такие порядки они здесь установили. В музее истории Енакиевского металлургического завода хранится примечательный документ:

«Я, нижеподписавшийся Шабанов Иосиф, настоящим подтверждаю, что при поступлении моем на Петровский завод Русско-Бельгийского металлургического общества мне объявлено, что я не имею права ни в настоящее время, ни впоследствии требовать от общества ни квартиры, ни угля, ни воды и вообще ничего, за исключением определенной мне заработной платы, причем я выражаю свое согласие на это условие, и, в случае нарушения мной этого, заводоуправление имеет право рассчитать меня. Енакиево, 8 марта 1914».

В начале 1917 года один из петроградских экономистов сокрушался, что «судьба южнорусской каменноугольной промышленности решалась и решается... не в России, а в крупных европейских центрах, где находятся главные хозяева этой важнейшей отрасли русского народного хозяйства». Автор предлагал «при пересмотре нужд южнорусской каменноугольной промышленности обратить самое серьезное внимание на это обстоятельство» и советовал обществам перенести главные правления из-за границы в Россию.

Но Октябрьская революция рассудила иначе. Главным правителем стал рабочий класс. И всем управляющим и директорам юзовских, горловских, макеевских рудников и заводов вместе с их русскими компаньонами пришлось навсегда убраться из России. И теперь из своего далека они пытались взорвать наши пятилетки. Терроризировали всех, кто начинал симпатизировать Советской власти, стреляли в наших представителей, в государственных деятелей других стран, в дипломатов.

В мае 1923 года офицер дроздовской дивизии М. Конради убил в Лозанне советского дипломата В. В. Воровского.

В июне 1927 года белогвардеец Б. Коверда убил советского посла в Варшаве П. Л. Войкова.

Сколько ползало в то время по задворкам Европы мерзавцев, вскормленных белогвардейской, националистической пропагандой ненависти и убийства... В одном из белогвардейских полков, рассказывали очевидцы, овчарку выдрессировали бросаться на красноармейские шинели. «Собачья» ненависть к новому миру вела белых офицеров в иностранные легионы, сводила с гитлеровцами, заставляла искать любой союз — лишь бы против СССР.

«Совет Восточного Казачьего союза» засвидетельствовал «всемерную поддержку» генерал-лейтенанту Хорвату, которого великий князь Николай Николаевич рассматривал «представителем эмиграции на Дальнем Востоке». А Хорват в свою очередь обратился за содействием к Масарику. Генерал нашел, что наступило «подходящее время для устранения коммунистического правительства в Сибири и на Дальнем Востоке, а потом и на территории России». А поскольку Масарику, по мнению генерала, «трудно действовать официально», он просил о личной помощи «Организации русских эмигрантов на Дальнем Востоке», у которой созрели такие большие планы.