Владимир Москалев - Гугеноты Страница 29

Сам же Антуан Бурбонский отправился тем временем в компании герцога де Гиза к Руану, находившемуся во власти Монтгомери. Правительственному войску довольно быстро удалось осадить город, но в одном из сражений в короля Наваррского угодила смертоносная пуля, и вскоре он скончался.

Сдав Руан превосходящим силам противника, Монтгомери с остатками войска начал отступать к югу. Однако на подступах к Дрё его встретила армия коннетабля, и в ходе состоявшейся 19 декабря жестокой битвы войско гугенотов потерпело безнадежно сокрушительное поражение. Тогда же, правда, погиб и маршал Сент-Андре…

Оставалась последняя и, наверное, самая решающая схватка — под Орлеаном.

Часть третья

Путь наверх

Глава 1

Два полководца

Поздним холодным февральским вечером 1563 года из боковой двери особняка, что на улице Катр-Фис, бесшумно выскользнули две человеческие фигуры. Не дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, они уверенно двинулись к потайной калитке, встроенной в окружавшую дворец ограду. Миновав ее и обогнув расположенный по соседству отель «Де Клиссон» со стороны жилых построек, спутники благополучно достигли улицы Паради.

Оба были в темных плащах и масках. Гордая посадка головы, уверенность движений и чеканность походки выдавали в том, что повыше, не только дворянина-аристократа, но и матерого военного. Из-под вздуваемого порывами ветра плаща проглядывал дорогой серебристый камзол, черную шляпу украшало пышное красное перо. Дополняли гардероб тонкие перчатки цвета сосновой коры и сапоги, подобранные в тон темно-синему плащу. Спутник же его, одетый попроще, но тоже при шпаге, торопливо семенил рядом, стараясь не отстать, и часто озирался по сторонам. Пожалуй, именно излишняя суетливость в движениях и свидетельствовала о более низком статусе последнего и отсутствии за его плечами полей сражений.

Оставив позади монастырь Бланш-Манто, необитаемый с давних пор Ангулемский дворец и несколько пустынных улочек, припозднившиеся путники пересекли наконец улицу Сент-Антуан и нетерпеливо постучали в ворота дворца Монморанси. Из специального окошка тотчас высунулся привратник. Испросив у визитеров имена, он ретиво помчался с докладом к господину коннетаблю. Вернувшись, почтительно проводил обоих в приемную, заполненную, несмотря на поздний час, многочисленными придворными. Новоприбывших это не удивило: после смерти Антуана Бурбонского и отстранения Франциска де Гиза старик Монморанси приобрел при дворе необычайную популярность. Екатерина Медичи сама посоветовала сыну-королю приблизить к себе испытанного временем ветерана, ибо теперь, после бегства из Парижа Конде и Жанны Наваррской, считала коннетабля своеобразным противовесом в нескончаемой борьбе двух непримиримых конфессий.

Очень скоро к двум последним визитерам подошел лакей-распорядитель.

— Граф де Санблансе? — негромко осведомился он у более респектабельного на вид господина.

— Да, это я, — был ответ.

— Идите за мной, вас ждут.

Граф повернулся к своему спутнику:

— Подожди меня здесь.

Незнакомец вошел в комнату, увидел коннетабля, сидевшего за столом, и остановился.

— Вы хотели меня видеть, сударь? — спросил Анн де Монморанси. — Вы сын барона де Санблансе?

— Я тот, кто вам нужен и кому нужны вы.

— Почему вы в маске?

— Потому что я не тот, за кого себя выдаю, — незнакомец сорвал маску.

— Герцог де Гиз?! — воскликнул коннетабль в изумлении.

— Да, это я, господин коннетабль, собственной персоной.

Монморанси медленно поднялся и, огибая стол, сделал несколько шагов навстречу. Некоторое время они, молча, смотрели друг на друга — соперники в прошлом, «триумвиры» волею обстоятельств в настоящем.

— Надо думать, неспроста опальный герцог решил нанести визит некогда опальному коннетаблю, — произнес, наконец, Монморанси.

— В наше неспокойное время немудрено поменяться местами, — с сарказмом ответил Гиз. — Причем случаться это может чаще, чем нам хотелось бы.

— Фортуна переменчива, — уклончиво ответил первый министр. — Однако, мне думается, принцы Лотарингского дома не желают подчиняться стечениям обстоятельств и предпочитают своими силами изменять ход событий.

— Особенно, — подхватил Гиз, — если эти события не способствуют миру в королевстве. Вина моя не столь уж велика, как вам кажется, коннетабль. Напротив, своими действиями в Васси я чрезвычайно помог правительству, которое теперь стремительно набирает силу по мере того, как обе партии истязают друг друга в бесконечных стычках и потасовках.

— Согласен с вами, — ответил Монморанси, хмуро глядя из-под пушистых бровей на собеседника, — но раз так, то ваша помощь партии католиков не столь уж необходима, и король Карл не имеет в отношении вас никаких видов; этим и объясняется его лояльная позиция к Колиньи и Конде.

— Но нельзя быть при этом слепым и не учитывать всей сложности сложившейся к настоящему моменту ситуации.

Коннетабль сложил руки на груди и с любопытством посмотрел на герцога:

— В чем же вы видите опасность и трагизм положения?

— В том, что партия гугенотов стремительно растет и все более завладевает умами и вниманием короля. Это не может не отразиться пагубно на отношениях с Пием IV и Филиппом II. Между тем вам известно, каких трудов стоило правительству добиться мирных отношений с Испанией после окончания итальянских войн и чего стоит сейчас мадам Екатерине поддерживать добрые отношения с Филиппом, оберегая, таким образом, Францию от его посягательств.

— Вы полагаете, королева-мать мечтает переделать Французское королевство на манер швейцарских кантонов?

— Если ей самой это не придет в голову, то у нее есть для этого советчики.

— Какие же, например?

— Адмирал де Колиньи.

— Вот как, — пробурчал коннетабль. — И, конечно, Конде?

— Надо полагать, что так.

— Успокойтесь, герцог, король никогда не допустит этого. А впрочем, такие кантоны существуют и у нас. Возьмите, к примеру, север, юг и центр. Или Гасконь, Бургундию и Иль-де-Франс. Вот вам и три лесных кантона на манер швейцарских. С той лишь разницей, что, вопреки наемничеству, они сами вербуют себе наемников, — и коннетабль сухо рассмеялся своей собственной шутке.

Гиз хмуро поглядел на него.

— Мне не до смеха, господин коннетабль, — сказал он, — хотя, надо признаться, в этой шутке и скрывается известная доля здравого смысла.

— Чего же вы хотите? — сухо проронил коннетабль, прекрасно понявший душевное состояние собеседника. — Мечтаете о славе Октавиана[48] или Квиета[49] при Траяне?

— Я не собираюсь при живом короле становиться во главе государства, — ответил Гиз.

— Итак, мечтам о честолюбии вы дали отставку. Что же тогда привело вас ко мне?

— Я хочу, чтобы вы поговорили с королем о моем возвращении ко двору. Я не желаю хорониться по закоулкам Франции и наезжать в Париж инкогнито. Наконец, я мечтаю вновь возглавить христианское войско с тем, чтобы в открытую бороться против кальвинистов.

Коннетабль несколько раз кивнул, словно соглашаясь со сказанным, потом искоса посмотрел на Гиза:

— Почему бы вам самому не попросить об этом короля? Или вдовствующую королеву?

— Я сделал бы так, как вы говорите, Монморанси, если бы при особе Его Величества не состоял столь знатный и влиятельный вельможа, как коннетабль Франции, через посредство которого, я думаю, будет легче уладить этот вопрос.

Коннетабль долго молчал, нахмурив брови и выстукивая пальцами военный марш на поверхности стола. Это служило признаком того, что он напряженно думает.

Коннетабль действительно находился в мучительных размышлениях. Сейчас он думал о сообщении своего шпиона, что Гизы договариваются с Филиппом II и просят у него помощи против протестантов. И этим самым предают интересы своего отечества, предают королеву-мать, которая в тяжелой борьбе отстояла интересы французского государства от посягательств Филиппа. Как же теперь в глазах ее и короля будет выглядеть старый Монморанси с его протекцией человеку, за их спинами договаривающемуся с испанцами о борьбе против своих же соотечественников? Мало того, за свою услугу Филипп II требовал Бургундию и Прованс — огромные провинции, поддерживающие и без того не слишком сильную экономику Франции. И все это ради того, чтобы самим править от имени короля, залив при этом кровью безвинных жертв многострадальное Французское королевство.

Коннетабль вспомнил недавний разговор с королевой-матерью и королем в Лувре. Екатерина Медичи недвусмысленно намекнула, что не прочь была бы совсем избавиться от Франциска де Гиза, смутьяна и предателя, и осыпала бы благодеяниями человека, избавившего ее от него. Корни этой ненависти уходили глубже, ко времени правления Генриха II. У нее была хорошая память, и она мучительно переживала разговор, произошедший между нею и Гизом теплым весенним днем 1555 года.