Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный Страница 29

— Мы здесь очень чтим императора Александра, — сказал барон, едва только успел заполучить, в объятия родственников, возвратившихся после осмотра Цвингера. — Ни один русский император не относился к нам с такой симпатией. Проклятые французы крепко насолили России, и ни один властелин в мире так быстро не забыл бы подобного коварства. Недавно я читал в английских газетах, что его жизнь подвергается постоянной опасности. Какая неблагодарность! Простым росчерком пера он сделал свободной огромную страну. И не было пролито ни капельки крови! Объясните, почему русские не любят своего замечательного царя?

Прусские Энгельгардты были настроены прорусски, что приятно удивило Константина Петровича. Екатерина Александровна смотрела с улыбкой на дядю и на мужа. Что он мог ответить барону? Константин Петрович сам недолюбливал Александра II, правда, претензии его к царю показались бы немецкому астроному несущественными. Впрочем, любопытство барона, выражавшееся в потоке вопросов, вовсе не требовало со стороны Константина Петровича конкретного и немедленного отклика. Барона вполне удовлетворяло легкое покачивание головой — вверх-вниз, вверх-вниз.

— Мало того, что Наполеон сжег Кремль, мало того, что его ничтожный племянничек навесил на шею благородной страны отвратительные и несправедливые черноморские статьи, так кровавые революционеры пытались вдобавок поссорить императора с Бисмарком. Однако не все у нас так считают, но я поклонник крупных светил, а Бисмарк — это астрономический объект, значение которого можно сравнить только с солнцем Германии. Один из русских Энгельгардтов сражался добровольцем против французов у Седана. Он славный мальчик и привез мне знаменательный трофей — подзорную трубу. — И барон подвел Константина Петровича к стеклянной витрине, в которой наряду с замысловатыми оптическими принадлежностями хранился кожаный футляр круглой формы с медной застежкой. — Да, он славный мальчик, этот русский Энгельгардт. Франция — источник отвратительных революционных и пошлых идей. И поделом ее наказал Бисмарк! Я уверен, что террористы, которые охотятся за императором, разные Ка-ра-ко-зо-вы и всяческие другие разбойники, есть нечто иное, как агенты французских коммунаров или польские инсургенты. Подумать только, стрелять в безоружного человека, никем и ничем не защищенного, отца и мужа!

Константин Петрович молча слушал, не без скрытой иронии поглядывая на родственника. Впрочем, острую неприязнь к Франции он если не разделял, то вполне понимал причины ее возникновения и развития.

— И через год с небольшим польский фанатик Березовский попытался опять застрелить императора! Невероятно! Неблагодарная Польша! Если бы не Россия, ее давно бы оккупировала Австрия. И тогда бы глуповатые поляки узнали, что такое труд и дисциплина. Какой-нибудь венгерский магнат вроде Стефана Батория управлял бы этой грязноватой провинцией. И ее шипящий язык отправили бы на свалку. Мы, немцы, слишком гуманны. Ничего не попишешь — нация Гете! Он прекрасно разбирался в астрономии, но не в политике. Он был слишком добрым. Ах, как мне жаль вашего императора! Такой добродетельный властитель!

Великий пример вселенной

Свои речи родственник произносил стремительно для человека невысокого и столь хрупкого сложения.

— Но скажу вам откровенно, — произнес барон, обхватывая за талию более рослого Константина Петровича правой рукой, а другой поглаживая племянницу по чудесным локонам, — скажу вам откровенно, что во всем повинен таинственный русский характер. Зачем император отправился в Париж после войны в Крыму? Я не занимаюсь астрологией, но ни один старинный звездочет не одобрил бы его поступка. И вообще вы, русские, постоянно занимаетесь преобразованиями, вы регулярно вводите новые положения и законы. Вы не осознаете, что все зависит от личности и что плохой закон в руках хорошего и честного чиновника намного лучше, чем хороший закон в руках негодяя и вора.

В ворохе слов барона иногда попадались зерна истины. Константин Петрович посмотрел на Катю и увидел, что жена обратила внимание на последнюю фразу дядюшки. А дальнейшая его речь просто удивила и обрадовала Константина Петровича.

— Все благодетельные изменения во вселенной совершаются крайне неторопливо. Проходят миллионы лет, пока Всесильный что-либо изменяет там. — И барон вытянул тонкий и холеный палец над головой. — Человечество не должно спешить. Только тогда реформы будут благотворными, если, конечно, французские коммунары перестанут мутить европейскую воду, красную от пролитой крови. Вселенная — прекрасный пример для преобразований человеческого социума. Великий пример!

«Астроном не лишен политического и юридического чутья, — подумал Константин Петрович. — Горчакову, Милютину и Рейтерну было бы у кого поучиться. Оказывается, люди отвлеченных, но точных наук не чуждаются осторожности и вполне могли бы давать правителям разумные советы». Подобные беседы барон фон Энгельгардт вел с Константином Петровичем не раз, поглядывая на мужа племянницы отнюдь не с иронией, а с лукавой хитрецой. Он был не столь простодушен и наивен, как показалось сперва. В каждый новый политический заход он каким-то таинственным образом избирал обостренную прямотой и волнующую Константина Петровича тему. Сюда бы заполучить Юрия Самарина! В один из последних дней, за ужином, когда путешественники возвратились из картинной галереи, где вдосталь налюбовались Рафаэлем и Джорджоне, а также Яном Вермеером Делфтским, которого Константин Петрович особенно ценил за «Девушку с письмом», чарующая копия висела между окнами в простенке кабинета на Большой Конюшенной, там, в доме финской церкви, он снимал первую свою с Катей петербургскую квартиру, — так вот, в тот вечер барон затеял дискуссию о Прибалтике. Фамилия Энгельгардтов, могучая и разветвленная, несколько веков назад появилась в дворянских книгах Лифляндии, Курляндии и Эстляндии, вместе с тем и центральные русские губернии, особенно вокруг Москвы, числили ее представителей среди самых знатных родов.

— Император Александр обращает внимание на самые разные предметы, однако он ни разу не посетил ни Ригу, ни Ревель, насколько мне известно. А напрасно! Что есть Россия без Балтийского побережья? Что есть Россия без северных портов? Русских на побережье мало. Великолепные имения царских наместников буквально тонут в море населения, которое представляет собой благодатную почву для лютеранских пасторов. Они помогают управлять очень важными в военном и хозяйственном отношении территориями немецким баронам. В Петербурге они придворные царя, у кромки Финского залива они друзья прусского короля и германских рыцарей. Это я вам говорю, барон фон Энгельгардт! И говорю потому, что очень хорошо отношусь к вашему императору. Энгельгардты всегда любили Россию, а многие ей служили. Простой народ ни в Курляндии, ни в Лифляндии, ни в Эстляндии не знает православия и не слышит русской речи. Чем такое положение чревато?! Нет русских школ, нет православных храмов. Мы, Энгельгардты, веротерпимая фамилия. Ваша Катя православная. И слава богу! Я, как у вас выражаются, иноверный. Вы, русские, пожалеете, что нарушили завет герра Питера и оставляете ваш северный форпост в небрежении…

«Да он не астроном, а стратег и географ», — мелькнуло у Константина Петровича. Наследующий день они расстались с Дрезденом и с бароном, которого Константин Петрович еще не раз вспомнит. Зальцбург, Прага, Варшава и Дрезден откатились назад. Щеки у Кати порозовели. Альпийский воздух дачи под Зальцбургом давал о себе знать.

Кто бы говорил…

Я написал достаточно страниц о Константине Петровиче Победоносцеве, и пришло время ро кое-каким проблемам объясниться с читателем, над которым, несомненно, тяготеют старые и ложные представления о личности обер-прокурора Святейшего правительствующего синода.

Победоносцев — один из важнейших участников отечественного исторического процесса последней четверти XIX века и первых лет XX-го и до Богом проклятых революций в России пользовался — чего греха таить — у большинства либеральной интеллигенции и у части просвещенной бюрократии и в определенных церковных кругах ужасной репутацией. Даже люди, обладающие вполне самостоятельным и независимым от общественного мнением, такие как Александр Александрович Блок или Василий Васильевич Розанов, не говоря о придворных и чиновниках самого высокого ранга, как, например, граф Петр Александрович Валуев и Александр Александрович Половцов, считали обер-прокурора виновником разрушительных бед, свалившихся на страну. Я не стану приводить обильные дореволюционные высказывания, принадлежавшие различным деятелям, которых объединяла лишь одна черта: полное отсутствие политического корыстолюбия. Их оценки были искренними, но ошибочными в долгосрочном плане. Ради справедливости надо особо подчеркнуть, что они отвергали инсинуации и клевету в качестве аргумента в борьбе за лучшее будущее России, естественно, так, как они это лучшее будущее себе воображали. Наиболее сильные в интеллектуальном отношении из них были от природы идеалистами, интеллектуалы средней руки — фантазерами.