Племенные войны - Александр Михайлович Бруссуев Страница 29

Вот только дальше весь научный эксперимент превратился, черт знает, во что. Какие-то святочные гадания на зеркале, образы, словно Жуковский и его Светлана. Вычитка «Вия» и все такое. Бесноватость Матрены только усугубила дело. Конечно, Владимир Михайлович Бехтерев не подвержен закостенелым догмам, он принимает очевидное, даже если оно невероятное. Но и ему как преподнести всю эту бесовщину?

Впрочем, впереди экспедиция, времени, чтобы поразмыслить, как следует, достаточно. Отчет, конечно, он отправит в Петербург уже завтра. Но распространяться насчет непроверенных и непонятных событий — это делать можно только вскользь, не вдаваясь в подробности. Лучше потом с глазу на глаз объяснить.

Черт, глаза эти с зеркала надо убрать!

Тынис подошел к Матрене и попытался остановить ее руку, вращающую колесо Фарадея, словно шарманку. Та повела покатым женственным плечом, и эстонец отлетел в угол. Сила у дамочки была ого-го! Или это последствия ее бесноватости?

Эстонец быстро на карачках подкрался из угла к медному проводнику, смахнул его рукой от стального зеркала, создал при этом замечательно яркую искру, досадливо крякнул и сел на полу, обхватив ноги руками.

Матрена, брызгая слюной, разразилась отборнейшей нецензурной бранью, прерываемой хрипением. Но крутить ручку при этом не перестала. Тело ее жутко выламывалось, словно подстраиваясь под какой-то неслышимый ритм.

Тойво понимал, что проку от содеянного нету никакого. Вий набирался энергией, чтобы заглянуть в реальность, и вот-вот этой энергии у него должно скопиться достаточно. Ничего хорошего это не предвещало. Учитывая же загадочную смерть Имре от прикосновения призраков, его личный опыт нахождения вне тела, это могло предвещать только плохое, вероятно, даже смертельно плохое.

Надо было решаться на какие-то действия. Все равно Жизнь победит — поэтому нельзя подводить саму Жизнь (слова из фильмы Гильельмо Дел Торро «Штамм»).

Тойво уже несколько раз пытался вернуться в свое тело, пытался в него просочиться, провалиться, внедриться — без толку. Он пробовал толкнуть, ударить, даже кусить отчаявшегося Тыниса, но тот этих потуг не замечал. Товарищ Лацис выглядел черным пауком от призрачного клубка щупалец над ним. К нему и подступиться было страшно. Несчастная Матрена и вовсе перестала походить на человека: это было что-то когтистое, кожаное, перепончатое.

— Эй, Вий! — крикнул он. — Может, я тебе нужен, попробуй взять меня!

— И пробовать не буду, — устами женщины ответил Вий. — Слишком много для тебя чести.

— Тогда чего же ты хочешь, старая сволочь?

— Мне плоть нужна, мне кровь нужна, прочее мне без надобности, — засмеялась Матрена.

Ну, вот, определились: кушать их сиятельство желает. Сторонним посетителям, когда они войдут в эту комнату, будет очевидно, что всех людей в ней порвали на клочки — и эстонца, и латыша, и русскую, и, вероятно, даже, финна. Был бы здесь киргиз — и у него та же участь.

Тойво подскочил к Тынису и закричал ему прямо в ухо:

— Бей, так тебя и растак, разрывай эту связь!

Эстонец, если и услышал, то виду не подал, оставаясь все также в задумчивости сидеть на полу. Зато товарищ Лацис со своего места подал голос.

— Бей! Мать-перемать!

Тынис с удрученным видом поднялся на ноги и без замаха ударил неподвижно сидящего перед ним Антикайнена в грудь. Стул опрокинулся, и Тойво тряпичной куклой свалился с него на пол под одно из зеркал.

— Да не его, трах-тибидох!

Эстонец, не проявляя никаких эмоций, схватил стул за спинку и, на этот раз, широко размахнувшись, врезал им по спине Матрены. Она — в дребезги: не Матрена — спинка стула. Да и сам стул — в щепу. Какие-то слабые стулья были в ЧК, не выдерживали контактных видов общения.

Женщина отлетела еще под одно зеркало, перевернула машину Фарадея и оторвала от нее ручку, которую продолжила, даже лежа, все так же активно крутить. Она начала корчиться на полу, выгибаясь дугой и рыча, как зверь. Изо рта ее потекла пена.

— Я вас вижу! — сквозь эту пену прохрипела она. — Я иду!

— Аааа! — закричал товарищ Лацис и выстрелил в зеркало с глазами. Потом еще раз и еще. Выстрелы оглушительно звучали в замкнутом помещении, по всему зданию ЧК гуляло эхо, но никто из сотрудников открыть дверь к ним в кабинет не осмелился.

Одна из выпущенных пуль очень ловко попала в стальное зеркало, придав ему вращательное ускорение. Другая — срикошетила и глухо щелкнула Тыниса, отскочившего к противоположной стене, по лбу.

Едко пахло порохом, дымок курился над поджавшим ноги Лацисом, придавая ему загадочный мистический образ. Но никто не смог оценить этого зрелища: тело Тойво не шевелилось, Тынис сполз по стене и тоже не проявлял никаких признаков жизни, Матрена корчилась, выгибаясь, на полу.

— Меня сейчас стошнит! — внезапно просипела она грубым мужским голосом и обмякла. По ее телу пошла мелкая дрожь, и Матрена, подрожав недолго, тоже сделалась недвижимой.

— У вас все в порядке, товарищ Лацис? — раздался из-за двери встревоженный голос Медведева.

— Пошел ты к такой-то матери! — успокоил его начальник, осторожно спуская ноги на пол.

Тойво от пуль не уклонялся, он уклонялся от грохота выстрелов, пытаясь зажать себе уши. Но когда все стихло, Антикайнен с удивлением обнаружил, что Вий, или тот, кто выдавал себя за него, покинул и тело Матрены, да и из самого зеркала, медленно останавливающегося в своем вращении вокруг оси, тоже исчез. Быть вне своего тела, конечно, интересно, но долгое отсутствие определенно может сказаться на здоровье. Тойво не хотел умирать, но он не представлял, как именно сейчас можно этого избежать? Спросить не у кого, личного опыта — никакого. Не принадлежать миру живых, и, в то же самое время, миру мертвых — это не есть гуд.

Однажды во время Черной мессы на берегу финского озера в краткий миг просветления Козел направил его действия. Козел-Пан и Белый свет. Где они сейчас?

Опыт Тыниса, вероятно, был изрядно подкорректирован куратором института Мозга, а именно, Бокием. Наличие души его не волновало совсем. Его волновала вероятность установления контакта с Вием, бесами, Самозванцем или еще какой нечистью. Недаром же он отдавал предпочтение работать с людьми, у которых можно было предположить древнюю и чистую кровь. С прочими он не работал, а терпел, или — не терпел, по своему настроению. Кровь, она не просто человеческий