Андрей Углицких - Житие Углицких. Литературное расследование обстоятельств и судьбы угличского этапа 1592-93 гг. Страница 3

Жили мы, с хлеба на квас перебиваясь. Мама с папой поженились, и все их приданое умещалось в небольшой плетеной корзинке – чуть побольше чемодана. А там, среди всего прочего, была еще и подушка. Начинали с нуля. У нас не было даже радио. Слушать его, а тогда очень хорошие детские передачи были про пограничника Карацупу, мы ходили к соседям, Котовым. К 1940 году и наши накопили, и купили приемник, но его вскоре отобрали – боялись шпионов. Обещали вернуть, но в войну не только приемник, но и остальных вещей, таким трудом нажитых, лишились. После этого мама мебель не заводила. Были казенные кровати. Из них с помощью подушек (а вышивать мы все умели) делали диваны. Вместо шифоньеров – кабинки из реек, завешанные занавесками. Столы и комоды – из ящиков…

Другой твой дед (по отцу) – Андрей Харитонович, по рассказам твоей бабушки Татьяны Яковлевны, был человеком незаурядным. Лесопромышленник, скорее всего, управляющий лесопромышленника, он с работой своей справлялся очень хорошо. До революции были у него даже сбережения в банке. Но банк в революцию погорел, и деньги пропали. Очень сердита за это на него была Татьяна Яковлевна. Говорила: «У других золото в кубышке лежало, цело осталось, а его понесло в банк. Был бы умнее, с золотом не так трудно было бы потом все невзгоды переносить».

А в дальнейшем, действительно, трудно пришлось. Из дома их выселили6. На поселении и жить было негде, и хлеб надо было доставать. Пока Андрей Харитонович был жив, он их кормил. Всякую работу мог делать. При нем, говорила Татьяна Яковлевна, без рыбы не живали, да еще и на продажу оставалось. Продавали на хлеб. Умер он рано, простыв на рыбалке. Клавдию7 было тогда лет двенадцать, остальные еще младше, а было их человек 7—8. Вот и пришлось Клавдию идти в люди и самому пробивать себе путь.

Все из крестьянской работы умела и Татьяна Яковлевна, хотя ни шить, ни вышивать не могла. Андрея даже окрестила сама, дома. Так делали раньше крестьянки, но такое крещение временное, чтобы не умер некрещеным, а потом все равно надо перекрещиваться.

Теперешняя мораль не сравнима с нашей, а вот Татьяна Яковлевна выходила за Андрея Харитоновича и вовсе не зная его, по сватовству. Был он, говорила она, рябой…»

На этом рукопись обрывается. Не могу не добавить еще несколько предложений. Важных, на мой взгляд. Мама упоминает о дедовом (и отцовом, поскольку он в нем родился) доме, из которого выселили семью Углицких в 1930 году. Деда выселили с семьей, как кулака. Конечно, не сидели сложа руки, ясен плетень – писали во все инстанции, обращались «куда надо» и «не надо», даже к самому М.И.Калинину. Я сам, будучи ребенком, видел и читал этот документ (хранился много лет у нас, но позднее затерялся). Как ни странно, единственным человеком, откликнувшимся на беду, стал Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин. Он ответил репрессированным, написав о «допущенном перегибе» и дал чердынским властям указание «снять обвинения» с деда. Что они фактически и сделали, хотя, дом назад не вернули и никого из ссылки не возвратили. Такая, вот, история.

В 2011 мы братом побывали в селе Федорцово Чердынского района Пермского края. Посмотрели на наш дом. О котором столько слышали всю свою жизнь! От отца, от вишерских родственников… Судьба нашей вотчины такова. До самого последнего времени пятистенок этот, завершенный дедом в 1912 году (под крышей, на затесе чердачного бревна вырезан год окончания строительства: «1912»), использовался федорцовскими властями как общественно-полезное сооружение. Много лет в нем располагалась восьмилетняя школа, потом контора, почта, библиотека, опять школа, избирательный участок, аптека, снова контора… Сейчас дом наш, находясь с собственности сельского совета, стоит «без дела», отдыхая от трудов праведных…

Вотчина, 2011

И еще… Кажется мне, что тогда, при первом, самом «свежем» прочтении в маминой тетрадке было на несколько листов больше, что пропало нечто важное. Хотя, может быть, мне это только кажется?

«Мятежники»

Уголь, Угол, Голый

Мои основные детские прозвища: Уголь, Угол, Голый. Как только не перевирали, не калечили фамилию мою – и Углицкий, и УглИчевский, и Угликов, и Угольков… На каком только слоге не лепили в ней ударений – и на первом, и на последнем, хотя правильный, легитимный вариант ударности – второй слог (УглИцких). Сколько раз спрашивали, интересовались: «Фамилия у вас больно знаменитая… Не дворянских ли (вариант – княжеских) кровей, часом, будете?»

Нет, не дворянских, и, тем более, не княжеских. Ибо почти все известные мне по документам дореволюционные носители моей фамилии – из крестьян. Или же купеческого сословия. Мало того, твердо убежден я, что фамилия наша – поселенческая, земляческая. А еще ссыльная. А возможно, что и первоссыльная, поскольку появлением своим, а случилось это по моим предположениям в самом конце XVI века, «обязана» она одному важному событию в истории российской. Речь об убийстве (в том, что это было именно убийство, а не несчастный случай, не сомневаюсь я!) царевича Дмитрия в Угличе в мае 1591 года.

Почти все Углицких родом с западного Урала, где и проживают более или менее компактно в Красновишерском районе Пермского края. Но особенно много их в деревне Федорцовой, расположенной совсем неподалеку от места впадения реки Язьвы в реку Вишеру, что в нескольких десятках километров от старинного купеческого города Чердыни, в шестнадцатом веке – столицы Урала. Откуда пришли на берега Вишеры эти самые Углицких, отколь переселились, история, подоплека и обстоятельства переселения этого и станут предметом нашего дальнейшего разбирательства.

Углич, Угол, Волга… Церковь царевича Димитрия «на Крови»

О том, что все Углицких имеют отношение к угличским событиям 1591 года я впервые услышал еще в далеком детстве. От отца, братьев его и сестер, от иных вишерских родственников, гостивших у нас в Перми. Рассказывалось одно и то же наше, фамильное, семейное предание, что давным давно жил, де, царь Федор, что убили в городе Угличе младшего братика его – царевича – мальчика, по имени Дмитрий (Митрий, Димитрий). Что разгневанные угличане самосудно казнили убийц. Что горожан тех оклеветали, перед царем Федором, который и повелел в наказание сослать их за Уральский камень. Что после отбытия немилости ссыльные остались на Урале, на Вишере, основав поселение свое, названное ими в честь царя Федора – деревней Федорцовой, из которой все мы, Углицких, и происходим. Обычно рассказ завершался демонстрацией паспорта очередного рассказчика, в котором в графе «Место рождения» значилось одно и то же: «село Федорцово, Красновишерского района Пермской области».

«Карнаухий» колокол в Церкви Димитрия «на крови»

Впрочем, кажется, первым «сказку» эту услышал я от Ивана Харитоныча (думаю, что даже раньше, чем от отца). Мой двоюродный дед по отцу был невысоким, худеньким, со словно бы высеченным из грубой, скальной породы лицом, многократно пересеченным, изрезанным глубокими оврагами морщин. Этот вишерский старожил любил по вечерам, примостившись на скамеечке или присев на корточки возле дышащей жаром печки, на чугунной дверце которой ближе к полуночи всегда начинала рельефно проступать, малиново светясь, пятиконечная звезда с надписью под оной: «Молотов, 1952», курить и рассказывать… Метались, как сейчас помню, тогда по стенам кухоньки нашей, обклеенной газетной желтью, красноватые отблески, всполохи огня, играли, куражились над лицом Харитоныча, еще больше возвышая острые, далеко выступающие дуги скул и оттеняя пропасти глазниц, особенно, когда смеялся он… В такие мгновенья Харитонович становился неуловимо похожим на щуку или вишерского хариуса.

В конце шестидесятых был я в гостях на Вишере у бабушки своей, Татьяны Яковлевны. Ни раз и ни два в ходе того визита в город Красновишерск возникало у меня ощущение, что фамилию мою носит едва ли не каждый десятый горожанин!

Единственное, кстати, чего я, слушая побаски Харитоновича и других вишерских гостей, никак не мог взять в толк – почему же село отцовское названо было в честь царя Федора? Ведь это же он обрек предков моих на такие мучения! За что же ему честь такая оказана? С каких коврижек обломилась?

Пелым – был или нет? ЦК или ЧК?

Впрочем, услышанное в детстве мало отразилось на моей дальнейшей жизни. Я закончил школу, институт, начал работать врачом.

Только с началом перестройки появилась реальная возможность познакомиться с исторической, письменной, документальной основой семейных вишерских преданий, с фактической стороной дела. Началось все с карамзинской «Истории государства российского». Изучая этот труд, понимал я, что многое совпадало с уже известным мне по семейным моим преданиям. С другой стороны, узнал я и очень много нового о том, как все было, со всеми подробностями – и про дьяка Битяговского, и про мамку Волохову, и про поведение Шуйского, возглавлявшего тогда комиссию по расследованию обстоятельств так называемого угличского мятежа, и фактически оболгавшего, сдавшего ни за понюшку табаку, «моих» угличан. Поразила жестокость, с которой был фактически уничтожен в ходе едва ли не войсковой операции, древний город Углич, потрясала несоразмерность, неадекватность реакции властей на действия угличан, буквально пронзила дальновидность и басурманская расчетливость Годунова, провернувшего всю эту блестящую с точки зрения записного интриганства и исключительного злодейства многоходовую комбинацию, вознесшую в конечном счете его, потомка татарского хана, на московский престол. Но многое – расходилось…