Колин Маккалоу - Падение титана, или Октябрьский конь Страница 3

Вторжение Фарнака поставило меня в трудное положение, дражайший Митридат, но я уверен, что смогу на тебя опереться. Я знаю, что тебе запрещено набирать армию, даже оборонительный гарнизон, но в нынешних обстоятельствах придется проигнорировать этот пункт договора. Я имею на то соответствующие проконсульские полномочия, которыми меня наделил сам диктатор.

Ты, вероятно, не знаешь, что Цезарь поплыл в Египет с очень малым войском. Он попросил меня как можно скорее прислать ему еще два легиона и военные корабли. Флот готов к выходу, но ситуация позволяет отправить с ним лишь один легион.

Поэтому сим письмом я уполномочиваю тебя набрать армию и послать ее к Цезарю в Александрию. Где ты найдешь солдат, я не знаю, ибо сам прошелся по всей Анатолии. Но Марк Юний Брут, оставляемый мною в Тарсе, уже приступает к вербовке нового легиона, так что можешь рассчитывать, что твой командующий получит его. Ты же проверь южные окраины Сирии — лучшие в мире наемники именно из тех мест. Загляни и к евреям.

Получив письмо, Митридат Пергамский вздохнул с облегчением. У него появилась возможность показать новому правителю мира, насколько он ему предан.

— Я сам поведу армию, — сказал он своей жене Беренике.

— Разумно ли это? — усомнилась она. — Почему бы не послать с ней нашего сына?

— Архелай пусть справляется здесь. А я — сын великого воина и, надеюсь, кое-что от него унаследовал, поэтому хочу командовать лично. Кроме того, — добавил он, — я долго жил среди римлян и перенял от них некоторую способность к организации. Мой отец потерпел поражение лишь потому, что этим не обладал.

2

«О блаженство!» — такова была первая реакция Цезаря на его внезапное избавление от провинции Азия, от Киликии и от неизбежного сонма легатов, чиновников, плутократов и местных этнархов. Единственным человеком, которого он взял с собой в путешествие, был некий Публий Руфрий, один из его самых ценных primipilus центурионов периода галльской войны, после Фарсала возведенный в легаты. Этот молчаливый человек никогда и мечтал о том, что однажды составит компанию своему генералу.

Люди действия могут быть и мыслителями, но их мыслительный процесс происходит в движении, в круговерти событий, и Цезарь, который ненавидел бездеятельность, использовал для дела каждый момент. Покрывая сотни, иногда тысячи миль от одной провинции до другой, он держал при себе хотя бы одного секретаря и даже в грохочущей двуколке, запряженной четырьмя мулами, беспрестанно диктовал несчастному. Только женщины или музыка вынуждали его время от времени прерываться. Он был страстным меломаном.

Но женщины, музыканты и секретари остались на суше. Четырехдневный морской переход из Тарса в Александрию превратился в тягучий кошмар. Цезарь очень устал. И понял наконец, что он должен отдохнуть — подумать о других вещах, а не о том, где будет следующая война и случится следующий кризис.

Думать о себе в третьем лице давно стало его привычкой. И даже необходимостью. Способом отстраняться от внутренней боли, от ее лютости, горечи, неизбывности. Цезарь — это Цезарь, а «я» — это «я». Нет «меня» — нет и боли.

Это ведь Цезарь завоевал Длинноволосую Галлию для Рима, но ему не позволили мирно носить свои лавры. И виноват в том совсем не Помпей. Виновата преступная маленькая кучка сенаторов, именующих себя boni. Эти «добрые люди» поклялись сбросить Цезаря с пьедестала, раздавить его, сослать в вечную ссылку и навеки стереть ненавистное имя со всех таблиц. Возглавляемая Бибулом и громко тявкающей дворняжкой Катоном, эта свора сделала жизнь Цезаря постоянной борьбой за выживание.

Почему?

Конечно, он понимал почему. Но чего он не мог понять, так это логики boni, чьи поступки и мысли были невероятно глупы. Бесполезно убеждать себя, что, если бы он смягчился немного в своем стремлении показать их смешную несостоятельность, они могли бы поколебаться в своей решимости низвести его. У Цезаря был характер, и Цезарь не терпел дураков.

Бибул. Это он положил начало всему во время осады Митилен на острове Лесбос тридцать три года назад. Бибул. Такой маленький и так пропитанный злобой, потому что Цезарь тогда поднял его и посадил на высокий шкаф, посмеялся над ним и выставил его смешным перед товарищами.

Лукулл. Лукулл командовал взятием Митилен. Это он пустил слух, что Цезарь получил флот от дряхлого царя Вифинии, переспав с ним. Грязная ложь, которую boni годы спустя снова вытащили на свет и использовали на Римском Форуме как часть своей грязной политической кампании. Если им верить, их политические противники ели фекалии или насиловали своих дочерей, а вот Цезарь подставил свою задницу царю Никомеду. Только время и разумный совет матери положили конец этой сплетне. Лукулл, погрязший в отвратительнейших пороках. Лукулл, близкий друг Луция Корнелия Суллы.

Сулла. Став диктатором, он освободил Цезаря от ужасного жречества, которое Гай Марий возложил на него в тринадцать лет, — жречества, запрещавшего ему носить оружие и видеть смерть. Сулла назло умершему Марию освободил Цезаря от обета и в возрасте девятнадцати лет послал на восток. Верхом не на коне, а на муле, и не к кому-нибудь, а к Лукуллу, который сразу его невзлюбил. В ближайшем сражении он поставил новичка в первые ряды, надеясь, что вражеские стрелы настигнут его. Но Цезарь вышел из боя с corona civica на голове. Этим венком из дубовых листьев награждали за исключительную личную храбрость, причем это делалось так редко, что награжденный имел право носить венок во время всех публичных мероприятий и все без исключения должны были вставать при его появлении и аплодировать ему. И Бибул тоже был вынужден вставать и аплодировать Цезарю каждый раз, когда собирался сенат! Кроме всего прочего, corona civica давала Цезарю право стать членом сената, хотя ему было только двадцать лет — другим приходилось ждать до тридцати. Однако Цезарь уже побывал в сенаторах: специальный жрец Юпитера Наилучшего Величайшего автоматически становился таковым. Это означало, что из пятидесяти двух лет своей жизни тридцать восемь Цезарь был сенатором.

Делом чести для Цезаря было получать каждую очередную политическую должность в положенное по возрасту время, и самое главное — без взятки. Если бы он давал взятки, boni вмиг растерзали бы его. Цезарь с достоинством шел к своей цели, как и положено человеку из рода Юлиев, прямому потомку богини Венеры (через ее сына Энея) и бога Марса (через его сына Ромула, основателя Рима). Марс — Арес, Венера — Афродита.

Мысленно Цезарь вернулся на шесть рыночных интервалов назад, когда он стоял в Эфесе перед своей статуей, воздвигнутой на агоре, и читал надпись на постаменте: «ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ, СЫН ГАЯ, ВЕЛИКИЙ ПОНТИФИК, ПОБЕДИТЕЛЬ, ДВАЖДЫ КОНСУЛ, ПОТОМОК АРЕСА И АФРОДИТЫ, НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОЙ СУТИ И СПАСИТЕЛЬ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА». Естественно, на каждой рыночной площади между Олисиппоном и Дамаском высились статуи Помпея Великого (разумеется, после его поражения при Фарсале их поспешно снесли), но не было ни одной статуи человека, который мог бы претендовать на предка-бога, не говоря уже об Аресе и Афродите. О, на каждой статуе римского завоевателя написано, что он носитель божественной сути и спаситель человечества. Это обычный хвалебный штамп для восточного склада ума. Но что действительно было важно для Цезаря, так это родословная, и здесь Помпей, галл из Пицена, ни на что не мог претендовать. Его единственным предком был Пик, тотем в виде дятла. Зато родословную Цезаря, представленную на его статуе, мог видеть весь Эфес.

Цезарь очень плохо помнил своего отца, всегда отсутствующего по каким-то делам Гая Мария. Потом он умер. Смерть настигла его, когда он наклонился завязать шнурок на обуви. Очень странная смерть — во время завязывания шнурка. Таким образом, в пятнадцать лет Цезарь стал главой семьи — paterfamilias. С ним осталась мать, Аврелия Котта. Строгая, критичная, суровая, несентиментальная, но всегда способная дать дельный совет. Для статуса сенатора род Юлиев был очень бедным, денег едва хватало, чтобы удовлетворять цензоров. Хорошо еще, что Аврелия владела инсулой — доходным домом в Субуре, одном из самых неблагополучных районов Рима, и семья жила там, пока Цезаря не избрали великим понтификом и он не перебрался в Общественный дом, содержавшийся на государственный счет.

О, как Аврелию беспокоили его беззаботная невоздержанность, его безразличие к гигантским семейным долгам! В какие страшные обстоятельства загоняла его неплатежеспособность! Зато потом он завоевал Длинноволосую Галлию и поправил свои финансовые дела. Так удачно, что сделался даже богаче Помпея Великого, хотя и не перещеголял в этом Брута. Усыновленный Сервилием Цепионом, тот стал наследником золота Толозы, и это сделало его желанным женихом для Юлии, пока в нее не влюбился Помпей Магн. Политическое влияние Помпея было нужно Цезарю больше, чем деньги Брута, поэтому…