Анатолий Хлопецкий - Русский самурай. Книга 1. Становление Страница 3

Это была его первая чистая победа, и произошло все гораздо быстрее, чем понадобилось бы времени на подробный рассказ об этом. Две следующие встречи прошли, не оставшись в памяти. Теперь предстояла финальная схватка.

В финале противник предстоял серьезный, опытный и, по всему было видно, готовый побороться за свой чемпионский титул. Этот не ринулся в атаку очертя голову – первыми захватами обменялись, как бы разведывая, пытая возможности друг друга. И вот наконец серьезная попытка: противник захватом за ногу и за куртку поднимает его в воздух. Удалось-таки вырваться и упасть на живот. Ничего страшного, но все-таки сбит ритм схватки. Надо собрать все силы и остановить это нападение. Ты это умеешь, ну-ка соберись! Ага, вот она – промашка соперника: уже решил, что побеждает, и на секунду потерял бдительность, пошел на заднюю подножку без подготовки. А мы сопернику в ответ – подхват под обе ноги, и он на спине. Победа!

Мужчина в кресле авиалайнера чуть заметно улыбается уголками губ: а все-таки интересно снова и снова смотреть на все это со стороны, комментировать, подавать мысленные реплики, словно разговаривая с соперником. Тому парню на борцовском ковре это и в голову бы не пришло. Да и вообще – успевало ли что-нибудь приходить ему в голову? Его тренированное тело как бы само чувствовало на полсекунды вперед все уловки противника и мгновенно выдавало нужные ответные реакции.

Дремота крутила свое кино: парень, выигравший финал, увидел рядом с собой почтительно улыбавшегося тренера и того, кому предназначалась эта улыбка – чиновник от спорта, важное снисходительное лицо, не раз виденное на экране телевизора. Его слегка потрепали по плечу и одобрительно отозвались: «Великолепная боевая машина!»

Он и глазом не моргнул – уже умел держать при себе реакцию на то, что другого бы передернуло. Но в шумном автобусе по дороге в гостиницу и потом, лежа на скрипучей кровати в номере, все пережевывал мысленно эти слова. Почему-то вспоминались раскрасневшиеся от самогона рожи деревенских дядек, стравливавших в драке пестрых бойцовых петухов. И (уж вовсе ни к чему) картинка из учебника по начальной военной подготовке с подписью: «БМП – боевая машина пехоты».

Он снова и снова видел перед собой самоуверенное, снисходительное лицо, и наконец его все-таки внутренне передернуло. Он ненавидел таких… Нет, не то. Он просто твердо знал, что не хочет никогда больше чувствовать на своем плече ничью властную, руководящую руку – руку собственника, владельца, хозяина.

До сих пор ему просто нравилось побеждать, не размышляя над тем, он ли так хорошо владеет своим телом или оно в решающие моменты как бы владеет им, действуя, что называется, «на автомате». Теперь он вдруг понял, что если быть только «боевой машиной», всегда найдется кто-то, захотевший тобой по-рулить. Он должен раз и навсегда разобраться, за что он обязательно рванется на драку – рванется сам, не размышляя ни об опасности, ни о собственной жизни. И разобраться лучше сейчас, не откладывая, потому что в схватке, понятно, уже не до размышлений.

Дремоту прервал голос стюардессы, призывавшей застегнуть страховочные ремни. Лайнер садился на дозаправку. Женщина рядом побледнела и судорожно вцепилась в ручки своего кресла – видимо, плохо переносила посадку.

– А вы представьте, что вы сами сажаете всю эту махину, – негромко посоветовал он. – Ну, пошли: руль от себя…

Самолет снижался с довольно крутой «горки», но побледневшая спутница уже слегка улыбалась, крепко прижмурив глаза. И вот он – толчок. Матушка-земля.

– Еще раз будем садиться, – предупредил он, усмехаясь в ответ на ее облегченную улыбку.

– Вы – да, а я уже прилетела! – торжествующе заявила она. И радость окончания полета была так велика, что ни нотки сожаления не прозвучало в ее прощальных словах. Она вся уже была там, в ночном аэропорту, где предстояло получать багаж, где ее, конечно, встречали.

А ему предстояла чашка тепленького кофе из рук заспанной буфетчицы и снова вползание по трапу в обжитое брюхо лайнера в череде полусонных пассажиров, позади грузного толстяка в помятой шляпе.

Теперь рядом с ним оказался седоватый человек непонятного возраста. Лицо волевое, но усталое, замкнутое. Несмотря на поздний час, новый сосед, видимо, собрался поработать: развернул солидную кожаную папку с бумагами. Слегка скосив глаза, можно было разглядеть какие-то газетные вырезки, листы с машинописным текстом и, наконец, сложенные вчетверо не то листовки, не то плакаты, на которых угадывалось все то же волевое, но, кажется, изначально усталое лицо. Из обрывка заголовка крупно высвечивалось слово «ВЫБОРЫ».

Подумалось: «Вот бедолага… На выигравшего он не похож». Однако дальнейшее любопытство могло быть замечено и становилось неуместным. Да и сон брал свое. Но мозг отказывался быстро расстаться с новыми впечатлениями: и всплывало что-то знакомое, но никак не хотевшее вспомниться до конца…

…Интересно все-таки, почему обстановка телевизионных предвыборных дебатов в большинстве случаев так убого стандартна? Одни и те же столики и стулья на стальном сером фоне, в лучшем случае веточка какой-нибудь зелени в вазочке. Так сказать, никаких отвлекающих факторов. Господи, было бы от чего отвлекаться! Говорильня эта уже поднадоела, если не всем, так большинству из тех, кто еще остался у телевизора и не переключился на кино, сериал или развлекательные программы. И порой кажется, что политики на телестудии из вечера в вечер встречаются одни и те же, и даже лица у них похожи.

У ведущего вид озабоченного гостеприимного хозяина. Того гляди довольно потрет ручки и подхихикнет: «Ну-с! Начнем, пожалуй». Не хватает только спортивного свистка: «К бою!»

Почему-то запомнились именно эти двое: молодой кандидат и его противник – чем-то похожий на своего собеседника, почти одного с ним возраста, но какой-то желчный, агрессивный. Он, конечно, сразу ринулся в атаку, едва дослушав вступительные фразы «рефери». Свалил на противника вину за все нынешние «беды и страдания народные» (любимый при таких наскоках оборот). Стал эти страдания перечислять в масштабах всего государства.

Ведущий нервничает, посматривает на часы – эфир же прямой, времени немного – пытается вставить конкретные вопросы насчет программы. Не тут-то было: желчного понесло. Ты смотри-ка, уже на личности переходит.

А его собеседник что же? Сидит себе, смотрит противнику куда-то между глаз и лицо сделал ну совсем пустое – ничего на нем не прочтешь – ноль эмоций.

Так. Тот, что выступает первым, уже пальцем указательным на соперника нацелился, обвиняет: «Вот такие, как вы, прохиндеи, и довели всю страну!»

И вдруг противник твердо, но негромко его прерывает: «Подождите. Хватит. Оскорбить меня вам все равно не удастся. Что вы имеете лично ко мне: конкретно, по существу?»

Ага, не ожидал, что будет «стоп!». Рассчитывал на возражения, ответные обвинения. Замешкался, стал рыться в бумажках, вспоминать компромат, а оппонент уже овладел паузой и рассказывает о своем понимании местных проблем, словно и не было предыдущего монолога. И вообще словно это он один здесь в студии.

Тот еще пытается взять слово – не успел же сказать ничего позитивного в запале. Но ведущему он, видать, тоже всю передачу чуть не запорол, и тот его только ладошкой вежливо приостанавливает: не мешайте товарищу высказываться.

Так и закончил выступающий кандидат под выразительные взгляды ведущего на наручные часы. Все. Время истекло. Титры. Государственный флаг. Бодрая музыка.

Какая там музыка – это будильник «Ориента» на руке, не сообразившись с переменой часовых поясов, просвистел незамысловатую мелодию побудки. Пришлось открыть глаза, покоситься на соседа, готовясь к извинениям. Но тот спал со своей раскрытой папкой на коленях. Однако все равно уже светало – лайнер летел на восток, навстречу встающему солнцу.

Бумаги из папки соседа потихоньку сползают к самому краешку, вот-вот окажутся под креслом. А будить жаль. Тоже вот, наверное, не успел человек донести до народа свой по крохам собранный обвинительный материал… Однако бережет – то ли надеется на какой-то следующий раунд, то ли рассчитывает одарить сенсацией падкое до «жареного» изданьице.

И вдруг в тишине салона, под встающий рассвет запоздало осенило: та телевизионная схватка… Ведь вся разница в том, что происходила она не в спортивном зале, да и другою была цена победы. А приемы, в сущности, те же – останови противника, удержи его в этом положении и обрати против него его собственный напор.

И тут же подумалось: а нужна ли была та телевизионная схватка? Добавила ли она кому-нибудь избирательских голосов? Или все дело в личном ощущении победы, в удовлетворенном самолюбии? Разве всякое противоречие решается боем? Ведь как ни спорь, а по жизни остались и деятельная правда кандидата, и обиженная боль «за державу» его соперника. И решить это противоречие – вопрос времени.