Анатолий Шалагин - Горящие свечи саксаула Страница 3

– Везут…. Везут… – послышалось со стороны Александровской площади.

Вдалеке показался казачий есаул, ведший под уздцы любимого губернаторского скакуна серой масти, покрытого траурной попоной. Следом медленным шагом следовали офицеры Оренбургского корпуса, несшие в своих руках красные, обшитые золотистой кисеей, подушечки, на которых лежали награды покойного. Первой несли золотую шпагу с бриллиантами, на эфесе которой было начертано «За храбрость». Следом над притихшей улицей несли ордена Святого Георгия III и IV степеней, орден Святого Александра Невского, ордена Святого Владимира III степени и Святой Анны II степени, прусский орден Красного орла, шведский орден Меча, французский орден Святого Людовика…

И вот, запряженный цугом в четверку рысаков показался пушечный лафет, на котором покоился гроб с телом губернатора…

Мигом с голов мужчин слетели шапки. Даже бухарские негоцианты поснимали свои тюрбаны. Многие встали на колени, неистово крестясь… Людской вой, как волна, катился по Николаевской улице…

Похоронили Павла Петровича Сухтелена в ограде Петропавловской православной церкви, хотя он был лютеранином. Таковой была воля благодарных оренбуржцев. Она была поддержана епископом Оренбургским и Уфимским Михаилом…

На месте слияния рек Увелька и Уй вольготно разместился город Троицк. И, хотя, это поселение пока еще имело официальный статус крепости, оно уже приобрело очертания настоящего города, претендующего стать своеобразным узлом, связывающим торговые пути между востоком и западом, севером и югом.

Рождение городу-крепости положил «птенец гнезда Петрова», первый оренбургский губернатор Иван Иванович Неплюев.

Случилось это в 1743 году в канун праздника Святой Троицы, и изначально новую крепость нарекли Ново-Троицкой. Нужно отдать должное первому губернатору, место для крепости он выбрал отменное. На высоком левом берегу Уя были возведены канцелярская палата, провиантский амбар, артиллерийский двор, цейхгауз, гауптвахта, пороховой погреб, гарнизонные казармы, дом коменданта крепости и несколько офицерских домов. Но, и это было главным, крепость не только занимала выгодное военно-стратегическое положение, на всю ширь вокруг нее располагались «…земли, к пахоте способные, сенные покосы, рыбные озера, леса…,что к довольству и жительству людскому на всегдашнее время потребно».

Со временем линейная крепость стала настоящим форпостом на границе России и Орды. Однако, настоящий боевой штурм ей пришлось испытать вовсе не от кочевников, стремящихся обходить Троицк стороной, а от армии Пугачева, осадившей крепость 6 мая 1774 года. К тому времени в городе – крепости имелось «317 дворов и кроме гарнизона, состоящего из драгун и казаков, 869 душ мужеска и 815 женска пола». Осада была недолгой, крепость пала и испытала на себе весь ужас пугачевских погромов. Все, что могло гореть, было сожжено. Подверглись разграблению все крепостные склады, из домов непокорных горожан сторонники самопровозглашенного императора Петра III выносили утварь, посуду и одежду. Мародеры не обошли стороной и величественный Свято-Троицкий собор, его они «совсем разграбили, священные сосуды, евангелие серебряные, позолоченные кресты, дорогие ризы прочие все священнические одежды утащили… Вино церковное выпито и пролито, елей со святой водой разлиты по полу». Но самым страшным оказалось другое.

«Оставшиеся в живых защитники Троицкого батальона не захотели признать Пугачева Царем Петром III и были поставлены в ряд и переколоты копьями. Погибло 156 человек: Капитанов 2, надзирателей больных 1, сержантов 6, каптернармусов 2, подпрапорщиков 2, фурверов 4, капралов 6, цирульников 2, флейщиков 1, строевых 89, мастеровых 34, деньщиков 5, школьников 2. К сожалению нет возможности установить имена доблестных защитников кр. Троицкой».

Дикое ликование победителей было недолгим. Буквально через несколько дней армия Пугачева будет разгромлена корпусом генерал-поручика Ивана Декалонга. Под стенами Троицка было убито около четырех тысяч повстанцев.

Шли годы, город, оправившись от нашествия Пугачева, рос, притягивая к себе торговые караваны со всех концов света. Тогда никто и представить себе не мог, что наступит время, и Троицк станет одним их крупнейших торговых центров России…

…Рогожников отодвинув бумаги, поднялся из-за стола и подошел к окну. По Ую шел ледоход. Серые, поджаренные солнцем, льдины, как блины, наползая одна на другую, издавали громкий скрежет, приводя в восторг бегающих по берегу мальчишек. На меновом дворе уже во всю шла торговля. Крики людей смешались с блеянием овец, ржанием коней, мычанием коров и прочими звуками, издаваемыми продаваемым скотом. Торговля шла бойко. Яркое солнце играло в золотых крестах Уйского собора. И отблески этих крестов были видны за десятки верст от Троицка. Подполковник Василий Иванович Рогожников знал это точно, ибо сам не единожды выбирал этот ориентир на горизонте, когда вел своих бойцов в родной город после очередных походов в степь. Увиденное за окном порадовало подполковника, и он невольно улыбнулся. Но тут раздался стук в дверь.

– Войдите – крикнул Василий Иванович.

На пороге канцелярии, снимая барашковую папаху, появился хорунжий Милеев. Вид у него был потрепанным: на левом рукаве кафтана вырван клок, воротник болтается на нитках, готовый в любой момент вообще отвалиться.

– Что это за вид у тебя, Милеев? – спросил Рогожников.

– Ваше благородие – начал хорунжий – доставленный по вашему приказанию казак Ванька Мякишев из Санарского редута оказал сопротивление – при этом Милеев невольно коснулся рукой своей скулы, на которой красовался здоровенный синяк.

– Сопротивление говоришь? – голос подполковника наполнился металлом – Ну-ка зови мне этого сукина сына.

Через минуту, наклонив голову, чтобы не зацепить притолоку, в канцелярию шагнул двухметровый верзила. Рядом с плюгавеньким Милеевым он казался настоящим великаном.

– Ваше благородие, Иван Мякишев явился по вашему приказанию – доложил вошедший.

– Ты по что, шельма, хорунжего избил? – сурово спросил подполковник – Розог давно не получал?

Переминаясь с ноги на ногу, Ванька Мякишев отвечал начальнику Троицкой дистанции:

– Ну… он – казак кивнул в сторону хорунжего, все еще потиравшего свою багровую скулу – хотел везти меня в Троцкую связанным как каторжного… Срамно мне перед детями и соседями. Я ему говорю, что и сам пойду, а он с веревками…

Рогожников с трудом скрывал невольную улыбку, представив себе, как щуплый Милеев вязал бы этого детину. Он раскурил трубку и сказал:

– На каторгу еще успеешь, Мякишев. Если еще хоть раз поднимешь руку на своих начальников, я тебе, паршивец, каторгу устрою. Ты понял?

– Понял, ваше благородие – казак виновато склонил голову.

– Ну, ладно – мягче сказал Рогожников – Давай к делу. Это ты киргиза в степи за Уем нашел?

– Я, ваше благородие.

– А как тебя туда занесло? Ты что не знаешь про запрет в одиночку выходить на правый берег?

– Я, ваше благородие – Мякишев вновь опустил голову и начал виновато переминаться с ноги на ногу – за волчицей гнался, которая повадилась в Санарку. Ну, там вот и киргиза нашел…

– И далеко ли от берега?

– Версты две-три…

– А он вообще кто? – спросил Рогожников, выпуская под потолок клубы дыма – Что он рассказывал?

– Да я и не знаю, ваше благородие. Он, когда в себя пришел, что-то по-тарабарски говорил, но я по-ихнему не разумею…

Подполковник прошелся по кабинету, что-то обдумывая. Потом сказал:

– То, что божью душу спас – это хорошо. Но походы свои на тот берег заканчивай. Неровен час киргизы заполонят и не заметишь, как очутишься рабом в Хиве. Мало что ли православного люду там томится?… Ладно. Милеев – Рогожников повернулся к хорунжему – распорядись, чтобы ко мне срочно явился драгоман. А ты, Мякишев, пока подожди в сенях. Драгоман придет, я тебя с твоим киргизом опять вызову…

Через час на крыльцо они вышли вместе. Мякишев Иван Матвеев сын и Азат сын Жадигера из рода шомекей. Каждый в эту минуту думал о своем. Киргиз, щурясь под лучами апрельского солнца, радовался, что всемогущий Аллах спас его, ниспослав вот этого большого Ивана и доброго русского офицера, который внимательно выслушал его рассказ о злоключениях, случившихся в снежной степи. Азат рассказал этому господину, как мурза послал его на разведку в места предстоящего джайляу. Как ехал он на север, надеясь на скорую оттепель, как пал его конь, как гнались за ним волки…

А Иван Мякишев думал о том, что с божьей помощью стычка с хорунжим Милеевым, случившаяся нынче утром на глазах домашних и набежавших соседей, осталась без последствий. «А ведь мог подполковник – рассуждал он – и на гауптвахту посадить, или, чего еще хуже, выпороть прилюдно на городской площади».