Дмитрий Балашов - Святая Русь. Книга 1 Страница 3

Они бежали в Самарканд, потом в Балх, и ежели бы не сарбадары, не Мавлоно-заде, поднявший на бой жителей Самарканда, невесть чем бы и кончилось и куда бы еще бежали они с Хусейном!

Этот Мавлоно-заде, учащийся медресе, произнес пламенную проповедь, вдохновил и вооружил народ, люди загородили улицы, впустили конницу Ильяса-Ходжи в город и в узких глиняных ущельях, где не повернуться коню, перебили до двух тысяч степных воинов. А там у джете начался конский мор, и Ильяс-Ходжа отступил со срамом, потеряв три четверти своей конницы.

И что же содеял Хусейн после этого? Заманив вождей сарбадаров к себе в лагерь, поволок всех на плаху! Он, Тимур, выпрашивал жизнь Мавлоно-заде на ступенях виселицы! Ученые люди далеко не все храбры, а храбрые воины редко бывают учеными. Таких людей, как Мавлоно-заде, надлежит беречь!

Пощадив молодого вождя, он, Тимур, купил себе дружбу и поддержку святых мужей — казы, улемов, шейхов, суфиев и муфтиев, без которых можно совершать подвиги, но нельзя удержать власть, чего Хусейн тоже не понимал!

Глава 4

Тимур приподнялся на локте, потом, скрипнув зубами, встал. Он ненавидел ее, эту постоянную боль в ноге, в которой опять же был виноват Хусейн! Это Хусейн тогда, в Сеистане, втянул его в ночной грабеж, в котором он оказался изувечен, избит до полусмерти и брошен с поврежденным бедром, коленом и правой рукой, на которой с тех пор не работает скрюченный указательный палец. Оттого он теперь не может писать, а они слагают легенды о его неграмотности! Хотя он сам проверяет грамоты писцов, сам и читает важные письма. Слава Аллаху, рука, сросшаяся в локте, по-прежнему крепко держит саблю, а согнутая в колене правая нога уверенно упирается в стремя коня. Эмир, воины которого так обошлись с ним, Тимуром, заплатит смертью! Обид своих он, Тимур, не прощает никому!

Днем верхом в походах боль почти не чуялась. Но в ночной тишине боль возвращалась, не давая спать, заставляя думать… Он прошел, чуть прихрамывая, неслышной походкою раненого барса, вышел под высокие звезды черной ночи. Гулямы внизу уже садились к котлу, и Тимур помыслил с оттенком раздражения, что в войске его немногим больше правоверных мусульман, чем у степных кочевников Могулистана…

Вселенная в строгой устроенности своих холодных звездных миров тихо поворачивалась у него над головою. Если бы он не стал сначала степным разбойником, потом союзником Хусейна, а ныне — мужающим повелителем Мавераннахра… Если бы не стал! То, возможно, содеялся учеником кого-нибудь из мудрых звездочетов и ныне бессонными ночами следил с высокой башни за неспешным течением планет, угадывая в сплетениях звездной цифири людские судьбы, причудливо связанные с далекими светилами ночи. И, остро взглядывая в лицо какого-нибудь дехканина или купца, чертил на лучшей в мире самаркандской бумаге гороскоп просителя, отмечая сложение его судеб, счастливые и несчастные дни, воздействия Зухры (Венеры) и Марса… Возможно, когда-нибудь в старости, когда дело его жизни будет закончено, и ведомый мир объединит единая, властная рука, и вырастут дворцы среди садов, и величественные мечети, и медресе, являя всемирную славу его Самарканда… Нет, невозможно! Слишком уж далеко! Пророк велел вести священную войну против неверных. Но что бы сказал Мухаммед, узнав, что войну приходится вести против своих, против мусульман! Вот и арабы уже семь веков режут друг друга! Явно Иблис испортил творение божье на земле!

Насколько стройнее и строже тот горний мир над нашими головами, в твердынях аэра!

Почему они все так упорно цеплялись за своего Хусейна? Разве небесные знаменья не обещали ему, Тимуру, власти над миром?! Разве сам Всевышний не спасал его от смерти в буранной степи и в бою, многажды уводя от ножей заговорщиков? Разве не ему свыше заповедано быть карающим мечом Аллаха?

…Боль все возвращалась и возвращалась. Сарай Мульк-ханум спала.

Покойная Туркан-ага давно бы уже встала, почуяв, что его нет рядом с нею.

С ее смертью из его жизни ушли женское участие и доброта. И как он ненавидел ее брата, Хусейна! Хотя и пытался любить… Увы! Два барса не уживаются в одной норе!..

Ульджай Туркан-ага умела, поглаживая его по бедру, снимать боль. Его первая жена, делившая с ним тяготы бегства и плена! И Хусейна он терпел так долго только из-за нее. (Нет, не только из-за нее!) О нем, Тимуре, плетут небылицы уже сейчас. Будто бы он начинал свой путь главарем шайки разбойников, отнимая у кого барана, у кого два… С такого нищего воровства подымаются только до края канавы, у которой схваченным грабителям рубят головы. Во всех этих россказнях лишь тот смысл, что многие эмиры Мавераннахра — не больше, чем такие вот разбойники с караванного пути, разбегающиеся кто в Сеистан, кто в Хорасан, чуть только на здешние земли хлынет новая волна завоевателей из Могулистана во главе со своим хаканом.

Да! Судьба дала ему куда меньше, чем Хусейну, как-никак внуку Казагана! Старый Тарагай не совершал подвигов. Он пас баранов и кормил семью. Хлопотал, дабы Тимур окончил школу. Познакомил его, тогдашнего нравного мальчишку, с шейхом Шамс-эд-Дином Кулали и тем дал его голове всегдашнюю защиту высших сил. Он ведал, чуял, старый хлопотун Тарагай, что сына ждет непростая судьба! Да, его не научили арабской речи! Однако воину-турку достаточно знания таджикского и персидского, кроме своего турецкого языка. Как унижался отец, вводя его во двор властного Казагана!

А эта полулегенда-полумечта о монгольских предках из рода Барлас…

Монгольского языка он уже не ведает, как не ведает его никто из нынешних Барласов Мавераннахра! И лицом он уже не монгол: и высокий рост, и ширина плеч, и этот нос, эти крупные губы, и густая борода, и цвет глаз — все досталось ему от иных, местных предков. Быть может, от древних согдов или таджиков. Арабского в нем тоже нет ничего. Он турок, тюрк, и все-таки род Барласов, капля крови победоносного монгольского племени, — это то, что помогало и помогает ему всегда. Если бы еще он каким-нибудь боком был Чингизидом! Но этого нет, и он не будет придумывать себе иную родословную!

Честь воина — в его деяниях! Ему, Тимуру, достаточно звания эмира или гури-эмира, эмира эмиров, что тоже еще впереди…

Нет, не баранов воровал он у местных жителей! Когда Тарагай, состарясь, ушел от дел, он, Тимур, принял отцовы стада и рабов, устроивши все должным образом. В его Кеше никогда не творилось ни диких поборов, ни грабежей!

Это Хусейн не постыдился потребовать дань с его, Тимуровых, эмиров, дабы расплатиться за свою неудачную войну! И когда Тимур, расплачиваясь за своих обнищалых соратников, отдал драгоценности Ульджай-ханум, Хусейн лишь посмеялся, узревши перстень своей сестры, но и не подумал вернуть его.

Родной сестре! Жене Тимура! Жене сподвижника, не раз и не два спасавшего его от гибели! Он был скуп и скареден, он был жаден и чванлив, эмир Хусейн, хозяин Балха!

Глава 5

И как все когда-то хорошо начиналось! Он верно служил Казагану, трижды спасая его от ножей убийц! Он верно служил затем Туклук-Тимуру, охраняя Мавераннахр. Думал ли он тогда, что об него вытрут ноги, что его вышвырнут, как старое платье, что хакан посадит на престол Мавераннахра своего сына Ильяса-Ходжу!

Вот так и обрушилась его «честная служба»! Обрушилась враз, ибо, когда Ильяс-Ходжа явился с войском, эмиры вновь разбежались, как мыши, и они с Хусейном вынуждены были бежать в Сеистан.

У него оставалось всего шестьдесят всадников, когда отряд стала догонять тысячная толпа добровольных радетелей Ильяса-Ходжи. И он принял бой, самый отчаянный бой в своей жизни! Бой, когда дюжины его жалкого отряда во главе с отчаянными эмирами Тага-Бугай Барласом и Сайф-эд-Дином Никудерийским раз за разом врубались в гущу вражеской конницы. Бой, когда победить было невозможно и все оставшиеся в живых его эмиры стали героями, обращая вспять и расстраивая сотни врагов, когда он сам, пеший, с мечом в руках спасал от гибели эмира Хусейна! Бой, в котором надобно было стать Рустемом или Исфендиаром, дабы победить; бой, в котором он дрался, как Рустем. И все же, потеряв и растеряв всех, должен был отступить едва с семью соратниками…

Под ним дважды убивали коня, и Туркан-ага отдала ему своего, и все равно шесть десятков не сумели одолеть тысячу, и когда он скакал по степи, вновь уходя от погони, полсотни врагов все еще догоняли его крохотный караван…

Не хватало коней, жена и сестра шли пешком. По дороге попался колодец. У пастуха купили двух баранов, дабы накормить падающих от голода соратников. В пути к ним присоединились трое подлых грабителей и ночью украли коней, а после того их всех чуть не убили туркмены.

В местности Махмудия их настиг, полонил и перевязал эмир Али-бек Джаны-Курбаны. Не расспрашивая ни о чем, пленников привезли к нему и Тимура кинули в яму, где ползали по вонючим обрывкам шкур неисчислимые стада вшей, буквально сжирая его тело, где черствые огрызки чьих-то трапез да гнилая вода были его единственным кормом, где, верно, сотни пленников ходили под себя год от году и посему лежать приходилось на грудах полусухого человечьего кала, в лужах застарелой мочи. И так — пятьдесят два дня подряд, без света, надежды, слова хоть о каком-то конце!