Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство Страница 3

– Идите смотреть свою сестренку, – проговорила она.

– Но где же она? – невольно вырвалось у Джонни.

– А здесь, в этой кроватке, – улыбаясь, ответила мама, подводя детей ближе, – спит ваша сестричка Мэб.

Но то, что увидел Джонни, никак не соответствовало его представлениям о сестре – девочке, с которой можно играть, как с Лили. В кроватке лежал кукленок, но живой, крошечное личико морщинилось во сне. «С такой не поиграешь», – подумал Джонни. Он был явно разочарован.

Дети еще постояли какое-то время тихо, боясь разбудить свою маленькую сестру. Мать, видимо, почувствовала их некоторое недоумение, и это позабавило ее. Она крепко поцеловала каждого из них, теперь уже старших своих детей, хотя Хьюберту было всего два с половиной года, и мягко выпроводила их из комнаты к няне.

Или вот еще, он хорошо помнит, что ему всегда хотелось самому видеть, как главный садовник Кум-Уоррена выбирает в оранжерее и виноградных теплицах ананасы и виноград или собирает персики у южной стены; конюх Джордж играет на концертино или начищает пуговицы. Но, пожалуй, больше всего он любил смотреть на кухне, что готовят к столу, и, конечно, не прочь был попробовать жареную уклейку или седло барашка, сладкий пирог или яблочную шарлотку. Особенно часто готовили девонширские блюда, которые любил отец: запеченный в тесте бифштекс и творог со сливками и мускатным орехом. Когда приготовления заканчивались и блюда на серебряных подносах приобретали вид произведений искусства, шеф-повар почтительно просил его: «Все, молодой барин, больше это не трогайте».

Он помнил подаренную ему отцом лошадку-качалку и настоящих пони, на которых их учил ездить конюх Джордж. У них в Кум-Уоррене были и специальные теннисные корты, и крикетное поле для игры детей, и им даже сшили легкие, свободные белые спортивные костюмы.

Джонни очень любил, когда у них дома, как говорили взрослые, устраивали «прием». Он обычно сидел тогда на верхних ступенях парадной лестницы, с двух сторон которой стояли ливрейные лакеи. Были зажжены все канделябры, и выходившие из экипажей гости медленно парами поднимались по красной дорожке, блистая белыми перчатками, светло-желтыми жилетами, перьями и бриллиантами. Стоявший у парадной двери дворецкий Генри громко объявлял: мистер и миссис Бартлет… леди… сэр…

Появлялась мама, очень красивая в своих парадных серьгах, с локонами, ниспадающими на шею. Когда гостей приглашали к обеду, мама говорила: «А теперь, детка, тебе пора в постель». Но укладывала в постель его уже няня. Мама заглядывала ненадолго позже, являясь как бы во сне, от нее чудесно пахло, она целовала его и гладила ему лоб, пока он не засыпал. Как-то, когда он поранил голову о каминную решетку в детской, мама сразу пришла ему на помощь, и он всю ее измазал кровью. И, когда ночами его стали мучить кошмары – перламутровая инкрустация шифоньера в свете луны вспыхивала глазами чудовища, – она садилась на его кроватку и обнимала его. Мама была очень нужная, но все же далекая, гораздо ближе была няня. Няня воспитывала его по-спартански. Купала его в холодной воде, и ходил он все время с голыми коленками, а в доме-то было не очень тепло. Он так думал, что лишь зимой в доме бывало теплее, чем на улице, а весною, летом и осенью наоборот. Капризничать, хныкать и жалеть самого себя ему не разрешалось.

Особые узы связывали Джонни с отцом. Днем отец был недоступен. Каждое утро он отправлялся в Сити и возвращался домой, как правило, не раньше пяти часов вечера. Тогда, взяв Джонни за руку, он вел его с братом и сестрами на прогулку. Они шли по склону холма, откуда был прекрасный вид на обнесенный оградой сад, луг, поле и рощу, за которой были коровники. Проходили мимо вековых дубов на лужайке, розария и конюшни с часами на низкой башенке. Отец учил сына чувствовать и понимать красоту. Не забывал он и о практических делах. Отец отдавал распоряжения: где-то подвести горячую воду, где-то улучшить освещение. Заботился об увеличении удоя своих олдернейских коров и о подкормке грачей. Джонни думал: как много знает отец, какой он умный, и я должен стать таким же.

Когда ему исполнилось восемь лет, его няня вышла замуж и уволилась. Джонни испытал глубокое разочарование. Как она могла оставить его ради какого-то мужа. Он ведь даже простил ей чрезмерное, по его представлениям, наказание, когда она силой заставила его лежать на спине за какой-то проступок. Он помнил, как это вмешательство в его личную свободу поразило его. Это страшное ощущение беспомощности и неуверенности, наступит ли ему когда-нибудь конец, а ведь он пролежал так не больше минуты. Ему не хотелось жаловаться на няню, но неуверенность в том, что это не повторится, заставила его все рассказать маме. В тот день, сидя под столом в ожидании своего любимого десерта, он услышал, как мать с отцом обсуждают, в какой форме сказать няне о нежелательности впредь физических воздействий на него, чтобы не обидеть ее, так любящую Джонни. Он понял, что родители не подозревают о его присутствии под столом, и на него нашло совершенно новое чувство смущения. Джонни затаился под столом и пожертвовал своим любимым десертом, чего не сделал бы раньше ни при каких обстоятельствах.

Другое сильное чувство поразило его, когда он понял конечность всего живого. Как-то, подойдя к коровнику, чтобы выпить после окончания дойки парного молока, он увидел мертвого теленка. Он осознал, что, если теленок мог умереть, значит, всякий может – не только мухи, жуки и цыплята. Это открытие ошеломило его. Джонни, плача, бросился искать отца, но попал в объятия своей матери. Ее руки и слова успокоили его рыдания. Постепенно он успокоился, но его отношение к жизни стало уже другим, более осознанным.

Как раз когда у Джонни появилась новая гувернантка, он заболел корью. В его памяти болезнь осталась некоей смесью из сыпи, лежанья в постели, регулярного приема меда и множества мандаринов. Хотя он уже умел сам читать, так как к нему каждое утро на два часа приходила мадемуазель учить его французскому, а также читать, писать и сообщать первоначальные сведения по арифметике, географии и истории, во время болезни, чтобы он не напрягал зрение, ему читала вслух гувернантка. Она выбрала для чтения непритязательные приключенческие истории, и в голове Джонни перепутались пираты и работорговцы, пируги и воздушные шары, кровопролитные сражения и путешествия к северному полюсу. И, когда ему позволили читать самому, он не мог оторваться от этих книг. У Джонни была привычка читать, лежа на полу, на животе, которая вызвала впоследствии у него развитие близорукости. Но он уже не мог ограничиться только чтением.

Когда Джонни совсем оправился от болезни, он стал разыгрывать целые морские и сухопутные баталии. При этом он не ограничивался, как большинство детей, оловянными солдатиками, пушками, кораблями, лодками и другими покупными игрушками, а сооружал предметы своих фантазий из мебели и постельного белья. Из кровати он соорудил корабль и поплыл по морю зеленого ковра к скале из гардероба красного дерева, на которую забрался по выступам ящиков. Прижав к глазу стакан – нет, не стакан, а «подзорную трубу» – Джонни всматривался вдаль. На море начался шторм – по стенам побежали волны света и тени от закрученного им абажура. Из сливового сока он приготовил «ром», из компота и апельсиновой корки – лимонный сок от цинги и отправился на Северный полюс, сделанный из белоснежных постельных принадлежностей. Там он встретился с белым медведем, сооруженным из подушки и четырех кеглей, накрытых ночной рубашкой.

Во всех детских играх Джонни был вожаком, капитаном на построенных им «кораблях» и командиром во время боев подушками.

Стараясь умерить его активность и усмирить его воображение, отец привез ему «Айвенго», «Бевиса», «Книгу о короле Артуре» и «Школьные годы Тома Брауна». Но, прочитав первую книгу, он три дня строил, брал штурмом и защищал замок Фрон де Бефа, а прочитав книгу о короле Артуре, целиком превратился в сэра Ламорака де Галис, главным образом благодаря понравившемуся ему имени, и не слезал со своего деревянного коня, вооружившись длинной бамбуковой тростью.

Надо, правда, упомянуть, что Джонни скакал не только на деревянной лошади. Во времена его детства было принято обучать маленьких джентльменов верховой езде. И эта его страсть чуть было не привела к трагическому случаю. Как-то лошадь с ним убежала в Ричмонд-Парк, и только счастливая случайность, что он остался жив. А может быть, и не простая случайность. Ведь это был тот самый Ричмонд-Парк, в котором молния зажгла дуб в грозу в ночь его рождения. Из ветки этого дуба дворецкий Генри вырезал ручку и подарил Джонни – своему любимцу. Эта ручка как амулет на счастье долго хранилась у него. Может быть, это было знамением – это обстоятельство и предопределило то, что он станет писателем. Но до этого было еще далеко. Ему надо было много и упорно учиться, он был не очень образованным мальчиком.