Бернар Клавель - Свет озера Страница 3

Война обнажает внутреннюю сущность человека, выявляет коэффициент его нравственной силы. Чем острее ситуация, чем более экстремальны обстоятельства, тем выше уровень нравственного подвига. Бернар Клавель постоянно помнит о потрясшей его воображение деятельности организации «Земля и люди», которой он посвятил свою книгу «Избиение младенцев». Искалеченные судьбы ни в чем не повинных детей в его глазах самое страшное преступление милитаризма. У него вызывают восхищение люди, бескорыстно и даже с риском для собственной жизни спасающие детей. В романе «Свет озера» перед читателем предстает такой человек — лекарь Блондель, у которого вражеские солдаты убили жену и ребенка. Однако он не пал духом, его отчаяние находит выход в активных действиях — он ездит по разоренной провинции Франш-Конте, подбирает осиротевших детей, порой израненных, искалеченных, обреченных на гибель, и вывозит их в кантон Во. Его нравственный подвиг, в глазах автора, даже более значителен, чем самоотверженность Бизонтена. Он представляет собой как бы следующую ступень морального восхождения к высотам человеческого духа. Но темным, невежественным людям XVII века человек типа лекаря Блонделя представляется странным, не то одержимым дьяволом, не то святым безумцем. «Я и впрямь безумец, — говорит сам лекарь. — Хочу… отстаивать жизнь в век, когда большинство думают лишь о том, чтобы сеять смерть». Ортанс — молодая, сильная духом девушка, осиротевшая, потерявшая на войне жениха, — восхищаясь Блонделем, восклицает: «А кто знает, может быть, он святой?» Подобная мысль не раз возникает у других людей, наблюдающих за ним. Этими словами дается высшая по тем временам моральная оценка подвига, одушевленного великой и благородной целью человека. Он отдает свою жизнь за людей, во имя спасения детей — будущего человечества, и сама гибель его приравнена к распятию. Клавель показывает, что подвиг Блонделя, как и вообще всякое великое нравственное деяние, не может не оставить следа, не оказать влияния на людей силой своего яркого примера. Война и те огромные бедствия, которые она несет, не могут сломить или ожесточить людей, если они окажутся способными на активные действия ради защиты человека.

Дело Блонделя не умрет вместе с ним, его будет продолжать Ортанс. Она станет центральным персонажем романов «Воительница» и «Мари — Добрый хлеб», где по-новому найдут свое развитие жизненные принципы лекаря Блонделя. Это как бы еще одна ступень на пути «к небу» — не просто спасение гонимых и погибающих, но борьба против тех, кто несет им смерть, против захватчиков. Ортанс возглавит тех, кто будет сражаться, чтобы освободить свою родину.

Писатель верит в силу человеческого духа, в нравственную чистоту и благородство народа. Его роман внутренне полемизирует с распространенным среди многих писателей во Франции убеждением, что из хороших чувств нельзя сделать хорошей литературы. Человек, мол, изначально плох, мерзок или жалок, ничтожен. И, следовательно, литературе ничего не остается, как с горечью это констатировать или погружаться в бездну отчаянья. Бернар Клавель, как подлинный гуманист и демократ, всей душой протестует против такого принижения Человека. Своим романом он утверждает, что человек способен на благородные, прекрасные поступки, на самоотверженность и нравственный подвиг. Он видит свою задачу не столько в изображении в романе исторически конкретных эпизодов и лиц, сколько в создании своего рода модели идеального человеческого поведения.

Роман «Свет озера» всем своим содержанием направлен против эгоистичной потребительской идеологии. В эпоху, когда торжествуют цинизм и холодный рассудочный функционализм, Бернар Клавель напоминает о существовании высоких и бескорыстных человеческих побуждений и призывает своих современников следовать этому примеру. Но главная ценность книги Клавеля — в разоблачении войны в ее самом кровавом, захватническом, колониальном обличье. И хотя военные действия в романе не описаны, перед нами предстают трагические последствия их для мирных жителей, и особенно для детей.

«Свет озера», несмотря на некоторую затянутость повествования и недостаточно динамичное развитие действия, имел огромный успех у читателей, вышел огромным тиражом — более 150 тысяч экземпляров, — что для Франции большая редкость. Такой интерес книга Клавеля вызвала прежде всего потому, что задела «болевую точку» социальной психологии, выявила острую потребность в нравственной опоре, которую испытывают сегодня миллионы жертв безнравственной капиталистической системы. Писатель пытается опереться в своем поиске нравственных истоков на исторический опыт народа. Поиск этот стал характерной приметой французской литературы последнего десятилетия. В конце 70-х — начале 80-х годов выходит немало книг, герои которых — представители трудового народа — хранителя высоких нравственных ценностей. Взять, например, романы Жана Жубера «Красные сабо» (1979), Ж.-М.-Г. Леклезио «Пустыня» (1980), Роже Бордье «Большая жизнь» (1981), «Счастливые времена» (1984), Андре Стиля «Дитя-божество» (1979), Пьера-Жакеза Элиаса «Золотая трава» (1982), Робера Сабатье «Тайные годы жизни человека» (1984).

Роман «Свет озера» сыграл важную роль в развитии этой демократической, антибуржуазной литературы. В нем наиболее развернуто и полно представлена положительная программа защиты человека и человечности в бесчеловечном обществе, потому что герои Клавеля показаны в схватке с самой чудовищной формой проявления этой бесчеловечности — с войной.

Часть первая

ПУТЬ ЧЕРЕЗ ЗИМУ

Моим друзьям Дюфуру, Реймону, Сотеру.

Братски

1

Ночь уже зашла за половину. Ночь зимняя, но такая сияющая, совсем как июльская южная ночь. Полная луна заливала нестерпимой белизной плато. Вся эта безбрежность света обрушивалась на черную громаду леса, залегшего там вдали у горизонта, придавленного тяжелым сверканием небес. Как распознать дорогу среди этой ленивой зыби, где глыбились сугробы, лишь слегка оттененные зеленой прозрачной тенью, такой же, как и весь мир, блистающей, но льдистой. И тем не менее долгая череда крытых крепкой парусиной повозок, поставленных на полозья, двигалась прямо на восток, туда, где горы преграждали небосвод.

Бизонтен Доблестный шагал крупно, немного тяжеловато, лодыжки его были обмотаны кусками мешковины, отчего ноги казались неестественно огромными. Да и у всех прочих тоже, поэтому им приходилось на шагу шире расставлять ступни. Лошадям было не так трудно, как людям. Бизонтен, что вел кобыл, запряженных цугом, чуть отошел в сторону. И гаркнул:

— Вот он, великий свет! Клянусь тебе, страна, лежащая внизу, ты такого никогда не видывала!

Он коротко, как-то по-птичьи захохотал и замолк. Лиз, кобылка, запряженная первой, прижала уши и затрясла башкой. Потому что любой звук в этом бескрайнем просторе звучал как лязганье металла.

Пьер Мерсье, шедший впереди, оглянулся и бросил в ответ:

— Что верно, то верно. Прав ты был, что уговорил нас выехать затемно.

Голос его разнесся так далеко, что Бизонтен озадаченно покачал головой.

— Ну и чертовщина! — процедил он сквозь зубы. — До того все здесь, даже воздух, перемерзло, что икнешь — за десять лье услышат!

Клубы пара, слетавшие с губ тех, что вели караван, смешивались с тяжким дыханием лошадей, крупы и бока которых, казалось, дымились. И это дыхание, этот парок расползались белым по белизне плато, вольготно раскинувшегося под белым лунным светом. Ветер стихал, словно придавленный морозом. Он, ветер, взлетел на вершины, чтобы оттуда продолжать свой путь, и, конечно же, это он раздувал и без того яркое сияние звезд.

Бизонтен остановился. Леса долины Жу были уже далеко позади, но ему почему-то почудилось, что черные их верхушки укоризненно покачивают головами. Он пробормотал про себя:

— Сосна — она дерево гневливое.

Все, что было здесь живым: люди, животные, дальний лес, тени лошадей, повозок и людей, — казалось не столь живо, как сами небеса. Такое небо редко доводилось видеть Бизонтену, даже ему, столько раз шагавшему по дорогам глубокой ночью. Чуть с сумасшедшинкой небо, все в буйном разливе трепетного золота. Так и думалось: а вдруг оно возьмет и начнет сыпать не снег, а звезды; а что, если всю землю вовлечет оно в эту неоглядную круговерть огней. Хотя ветер вздыбился над этой тишью, он только нагнал света, рождающего музыку, и от нее становилось разом и весело и тревожно.

Радостью Бизонтена было двигаться вперед. После нескончаемого сидения в вечном полумраке, под сводом сосен, он вновь ощутил в себе эту жажду дороги, какую познал в первые годы бродячей своей жизни. А нынче ночью его палка, палка странствующего подмастерья, и узел со всеми его пожитками лежали в повозке, но в повозку он не сел, все шагал рядом.