Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1) Страница 3

Гости пили душистый чай, лакомились вкусным медом. Хрисанф Никитович старался перевести разговор на «историческую» тему.

— Кирилл Иванович, мой отрок очень стеснительный мальчик. Дома все о вас расспрашивал, а сюда пришел, и точно язык отнялся у него.

Самийло укоризненно глянул на Хрисанфа Никитовича.

— Коль ты молчишь, я попрошу Кирилла Ивановича познакомить гостей со своей работой.

Старому учителю и самому не терпелось поговорить со столичными учеными людьми, рассказать им о своем заветном труде.

— Дорогие мои гости! — взволнованно начал он. — Уже тогда, когда я преподавал историю в школе, я начал собирать материалы о нашем крае, о его далеком прошлом, о жизни людей в те времена, о революции и гражданской войне, о коллективизации. Начал я с бесед со стариками и старухами, прожившими долгий век. И стал выуживать в газетах, в письмах знакомых, которые живут в разных концах страны, ценные факты. Выписываю три газеты, хожу в районную библиотеку, листаю другие газеты и журналы. Нахожу интересные вещи! О долгожителях Украины я уже говорил, а в Советском Союзе есть многие тысячи людей, которые живут более ста лет. Как же это прекрасно! Человек прожил целый век. Сколько он видел, сколько может рассказать! А один профессор в своей статье утверждает, что человек может жить значительно дольше. Сейчас приведу одну выдержку из журнала.

Он взял потертый портфель и дрожащими пальцами выдернул из него синюю папку.

— «Ныне медицина, — читал он, — разрешила одну из главных своих проблем — обеспечила человеку возможность доживать до естественной старости. Дальнейшее увеличение сроков жизни до 150–180 лет — проблема биологическая». — Кирилл Иванович окинул взглядом гостей. — Слышите? Полтораста лет может жить человек! Захватывающая перспектива! Лично мне, мои дорогие гости, очень хочется дожить до начала двадцать первого столетия, взглянуть хотя бы одним глазом, какое оно будет, это столетие! Коль уж люди добрались до Луны и походили по ней, а наши космонавты полгода летали в космосе, то представляете, что будет после двухтысячного года? Я верю — кто-нибудь из наших землян долетит до Марса. — Он показал рукой на небо. — Долетит и вернется на Землю. А может быть, и до Венеры, до нашей вечерней звезды. Полетит туда человек, посмотрит, что там есть, и вернется. Извините, я немного отклонился от темы нашей беседы.

— Не отклонились, ведь все события связаны между собой. Вы подсказали мне интересную тему. Я попробую устроить в институтской библиотеке выставку книг и других материалов о долгожителях. Теперь расскажите, пожалуйста, об интересных людях, — попросила Нонна Георгиевна.

— О! С удовольствием! — В глазах Кирилла Ивановича мелькнул радостный огонек. — Сейчас, сейчас! — Он быстренько вынул из папки несколько листов бумаги. — Вот послушайте. Все вы знаете о восстании на броненосце «Потемкин» в девятьсот пятом году. Недавно друзья прислали мне письмо из Киева. Вот оно. «На днях встретился с мужественным человеком Илларионом Павловичем Шестидесятым. Он служил матросом на «Потемкине» и участвовал в восстании против царя. Потом он с товарищами, после того как сошли на румынский берег в Констанце, побывал в Швейцарии, затем в Канаде, а после Октября вернулся на родину. Этот сын крестьянина бывшей Подольской губернии стал рабочим-слесарем на московском заводе АМО, он был одним из тех энтузиастов, которые создавали первые советские грузовики. Когда в нашей стране отмечали пятидесятилетие восстания на броненосце «Потемкин», Иллариона Павловича Шестидесятого наградили орденом Красного Знамени. Представляете, Кирилл Иванович, — это мой друг обращается ко мне, — представляете, восстание было за двенадцать лет до Октябрьской революции, а наградили этого героя через тридцать восемь лет после Октября. Теперь Илларион Павлович на заслуженном отдыхе, живет в Киеве, в интернате ветеранов партии и революции. Он очень интересно рассказывает о своей жизни. Заканчивая письмо, Кирилл Иванович, хочу добавить. Какое благородное сердце у этого человека! На днях ему вручили почетную награду — медаль Всесоюзного фонда мира за активное участие в работе фонда. Ведь Илларион Павлович из своих пенсионных сбережений за несколько лет внес в Фонд мира четыре тысячи рублей…» Извините, Нонна Георгиевна и Никанор Петрович, что я утомляю вас, читая длинное письмо моего знакомого. Сейчас закончу. «Вы понимаете, Кирилл Иванович, какое это имеет воспитательное значение — революционер, потемкинец через семь десятков лет после знаменитого восстания отдает свои сбережения на священное интернациональное дело помощи детям чилийских революционеров и вьетнамским борцам за новую жизнь…» Вот такое письмо.

Моя затянувшаяся лекция, кажется, подошла к концу. Не обессудьте, если злоупотребил вашим вниманием. Но напоследок хочу рассказать еще об одном интересном человеке. Я переписываюсь со многими такими, как я, «следопытами». И вот один из них поделился со мной своими ценными находками. Живет он в Киеве, а не так давно вернулся из поездки по ленинским местам в Сибири. Он написал мне, что в Шушенском, где Владимир Ильич когда-то отбывал ссылку, познакомился он с человеком, встречавшимся с Лениным в этом селе еще тогда, в конце девятнадцатого столетия.

Владимиру Ильичу было двадцать семь лет, когда он прибыл в Шушенское. А перед этим более четырнадцати месяцев он просидел в тюрьме, пока царский суд не приговорил его к сибирской ссылке. Понятно? — спросил Кирилл Иванович и посмотрел на Самийла.

— Это мы учили в школе и в институте, — торопливо ответил хмурый Самийло.

— Я полагаю, молодой человек, вам понятно, что двадцать пять — двадцать семь лет — это такой возраст, когда человек, как говорится, оперился, полон сил. И Ленин все свои силы отдал борьбе. Может быть, это избитая фраза, но лучше не скажешь. Зовут этого шушенца Александр Никитович Штромило. И символично не только то, что он недавно отпраздновал свое столетие, но и то, что вся его жизнь, в этом нет сомнения, тесно связана с именем Ленина. Этот человек писал мне о дружбе Владимира Ильича с шушенскими детьми. Дружил с ними по-настоящему, влиял на их воспитание. Александр Никитович выполнял заветы Ленина. Во время гражданской войны был в Красной Армии и воевал против Колчака. Впоследствии он стал в Шушенском одним из основателей колхозов, которым дали названия в честь Ленина и Крупской. Как верного ленинца, его избрали председателем Шушенского сельсовета. Он подписывал телеграмму Ленину, в которой шушенцы сообщали дорогому вождю, что в день его пятидесятилетия решили сделать ему подарок — коллективно засеять пятьдесят десятин, а урожай отправить голодающим детям Поволжья. Слово свое они сдержали: посеяли, скосили, обмолотили и по железной дороге отправили зерно в Саратовскую губернию. А с какой гордостью носит Александр Никитович юбилейную Ленинскую медаль!

— Вы, Кирилл Иванович, настоящий исследователь! У вас должны учиться молодые! — восхищенно произнес Никанор Петрович. — На лекциях я обязательно расскажу студентам о ваших исследованиях.

— Не перехвалите, профессор, а то мой старик возгордится, — улыбнулась Устинья Артемовна, — еще возомнит себя ученым.

— Не умаляйте достоинства вашего мужа, он, как говорят любители игры в бильярд, любому историку фору даст.

Кирилл Иванович обескураженно посмотрел на Никанора Петровича и смущенно покачал головой:

— Вы, профессор, слишком преувеличиваете. Куда мне тягаться с учеными людьми, я ведь любитель, так сказать, дилетант.

— Я остаюсь при своем мнении, дорогой Кирилл Иванович. У нас еще будет возможность поздравить вас с выходом вашей книги, которую вы назовете «История Запорожанки». Вы будете автором интересного произведения.

— Вы, Никанор Петрович, хотите, чтобы я написал книгу, но вряд ли мне удастся это сделать, однако помочь товарищам, проконсультировать их могу, используя свои записи, свое досье. Собрал довольно большой материал. Называю его летописью Запорожанки, ставшей мне родной. Может быть, это слишком громкое слово — «летопись», но и прибедняться тут ни к чему. Я собрал много ценного исторического материала, только над ним должен поработать хороший литератор. Помогло мне то, что полстолетия кроме истории я преподавал и литературу, знаю и дореволюционную, и советскую, могу рассказать вам и о Блоке, и о Сосюре, и о Квитке-Основьянен-ко, и о Пушкине. Попутно, как говорится, несколько десятилетий собирал материалы о селе, где живу. Не удивляйтесь, я окончательно убедился в необходимости описать историю Запорожанки в художественном произведении, связав ее с историей семьи Гамаев. Да, да! Вы недовольны, Хрисанф Никитович? И не думайте возражать! Жизнь нескольких поколений Гамаев — уже история. Вы, Хрисанф Никитович, в последние годы неоднократно рассказывали школьникам и о Запорожанке, и о Гамаях. Кстати, это я подзадорил вас. Но не только вы и ваши близкие имеют на это право, я не раз говорил своим ученикам в школе и знакомым, что это уже народное достояние.