Евгений Салиас - Свадебный бунт Страница 3

Но за послѣднее время, съ самаго возвращенія въ Астрахань и затѣмъ женитьбы, Носовъ будто перемѣнился нравомъ. Бѣдъ у него никакихъ не было, и долженъ бы онъ считать себя счастливымъ человѣкомъ, Богомъ взысканнымъ. А между тѣмъ, Носовъ всегда, почти ежедневно, ходилъ сумрачный, угрюмый, темнѣе ночи, точно будто ни вѣсть какая бѣда стряслась надъ нимъ вчера или должна завтра стрястись. Будто онъ ждетъ горя какого или, того проще, есть на совѣсти у него страшное дѣло.

Довольно долгое время астраханцы такъ и думали, такъ и рѣшили, что когда Носовъ безвѣстно пропадалъ, то совершилъ какое-нибудь злодѣяніе, убійство, этимъ самымъ душегубствомъ разжился и явился строить себѣ домину въ городѣ.

Но это мнѣніе недолго держалось. Всѣми уважаемый въ городѣ старикъ, раскольничій протопопъ, къ которому аккуратно два раза въ годъ являлся на исповѣдь Носовъ, ручался всѣмъ и каждому, что не только у Носова нѣтъ на совѣсти ничего чернаго и худого, но давай Богъ всякому быть такимъ христіаниномъ, таковымъ гражданиномъ и семьяниномъ, да и къ тому же такимъ умницей, какъ этотъ сумрачный «Грохъ».

Не зная, какъ объяснить эту вѣчную угрюмость человѣка хорошаго, порядливаго и даже радушнаго у себя со всякимъ гостемъ, готоваго всегда услужить всякому въ маломъ дѣлѣ, астраханцы опредѣлили себѣ нравъ и поведеніе Носова словами «чуденъ человѣкъ» и на этомъ успокоились, будто все объяснили.

Часто, однако, въ городѣ говорили обыватели другъ дружкѣ.

— Что ты насупился, какъ Носовъ, пригорюнился? Чего изъ-подлобья смотришь, будто Грохъ? Смотри-ка, темнѣе ночи. Подумаешь — самъ Грохъ.

Даже молодая жена Носова, которую онъ любилъ и никогда ни разу пальцемъ не тронулъ, а баловалъ всячески, знала лишь отчасти источникъ мужниной тоски. Она знала, что когда Носовъ отсутствовалъ изъ Астрахани, то много странствовалъ по Россіи и долго пробылъ въ Петербургѣ, выжидая случая повидать царскаго любимца Александра Даниловича Меншикова. Онъ достигъ своей цѣли, видѣлся съ новоиспеченнымъ вельможей и бесѣдовалъ съ нимъ… Зачѣмъ астраханецъ Грохъ полѣзъ къ Меншикову и о чемъ бесѣдовалъ, — осталось тайной Гроха. Но изъ пріемной вельможи вышелъ и вернулся въ родной городъ уже другой человѣкъ, угрюмый, мрачный, озлобленный…

Теперь Носову было тридцать лѣтъ. Онъ былъ довольно моложавъ на видъ, съ неправильными чертами лица, но всетаки казался красивымъ, благодаря смѣлому, острому какъ ножъ взгляду карихъ глазъ, подъ мохнатыми черными бровями. Одѣвался Носовъ всегда не только опрятно, но даже щегольски, былъ вѣчно спокоенъ и въ движеньяхъ, и въ рѣчи, и въ походкѣ. Даже въ пріемѣ говорить и бесѣдовать онъ былъ особенно, будто умышленно, сдержанъ, тихъ и сосредоточенъ. Собой онъ владѣлъ, какъ будто въ невидимые кандалы самъ себя заковалъ. Какая-либо страшная нечаянность, заставлявшая всѣхъ перепугаться, приводившая и умныхъ да твердыхъ въ переполохъ, на Носова будто не дѣйствовала. Онъ оставался спокоенъ, и ни одна черта въ лицѣ его не двинется, когда, случалось, смѣлые потеряются и зашвыряются…

Только въ одномъ случаѣ Носовъ оживлялся, начиналъ быстрѣе двигать руками, возвышалъ голосъ, а на блѣдномъ лицѣ выступалъ румянецъ. Бывало это только во время бесѣды съ властями, когда его собесѣдникъ будто затрогивалъ больное мѣсто души этого загадочнаго человѣка. Такъ бывало съ Носовымъ всегда при появленіи его у воеводы по какому либо дѣлу. Каждый разъ Ржевскій заговоритъ съ Носовымъ о чемъ-нибудь, помимо домашней птицы, передастъ какой-нибудь слухъ или указъ изъ далекой столицы и захочетъ узнать, какъ умница Носовъ отнесется къ дѣлу. Каждый разъ начинались между ними бесѣды. Въ споръ они перейти не могли, потому что воевода больше поучалъ будто заранѣе сложенными рѣчами или сидѣлъ сонливо, моргая глазами и, невидимому, какъ бы даже не слушая, когда ему говорили.

III

На этотъ разъ Носовъ тоже явился вслѣдствіе нужды къ воеводѣ, изложилъ свое дѣло и попросилъ помощи.

Дѣло было простое. Носовъ собрался снова покинуть Астрахань вмѣстѣ съ семьей и уже запродалъ свой домъ другому посадскому человѣку. Недоразумѣніе, происшедшее съ покупщикомъ, и привело его въ воеводское правленіе.

Ржевскій рѣшилъ дѣло скоро, обѣщалъ вызвать покупщика и заставить его или уплатить всю условленную сумму, или отказаться отъ покупки.

— Спасибо тебѣ, Тимоѳей Ивановичъ, — отвѣчалъ на это обѣщаніе Носовъ такъ же тихо, скромно и глухимъ голосомъ, какъ говорилъ онъ почти всегда.

Носовъ хотѣлъ двинуться, кланяясь, къ дверямъ, но воевода остановилъ его.

— Ну, а ты самъ какъ поживаешь? — обратился къ нему воевода.

— Да что намъ. Слава Богу. Все то же.

— А слышалъ ты новую выдумку, что пущена въ народъ о царѣ-государѣ?

Носовъ дернулъ плечомъ, что бывало съ нимъ рѣдко и ясно свидѣтельствовало, что бесѣда, которая могла произойти сейчасъ съ воеводой, именно изъ тѣхъ, которыя затрогивали его за живое. Вопросомъ своимъ воевода какъ нарочно попалъ сразу въ больное мѣсто посадскаго человѣка.

— О царѣ? Что въ заморскія земли уѣхалъ? — Слышалъ! — отозвался Носовъ.

— Да нѣтъ, не то. Уѣхать-то онъ, можетъ, и впрямь уѣхалъ. Вѣдь у него теперь свейская война на рукахъ. На Москвѣ сидѣть царю нельзя, надо самолично войсками распоряжать. Я не про то. А слыхалъ ли ты, что царь по себѣ намѣстникомъ всея Россіи Александра Даниловича Меншикова оставилъ и что будто ему приказъ отъ царя подѣлить матушку Россію на четыре части и поставить отъ себя уже четырехъ намѣстниковъ изъ иноземцевъ?

— Слыхалъ, — однозвучно произнесъ Грохъ.

— Ну, а объ раздѣленіи года слыхалъ! На двадцать четыре мѣсяца?

— Слыхалъ, — повторилъ Носовъ.

— Имена даже дурашныя этимъ мѣсяцамъ пущены. Дуракъ придумалъ и дуракъ дураку пересказываетъ, — слегка усмѣхнулся воевода.

Смѣяться усиленно и громко при своей тучности онъ боялся, да и не могъ. На это требовалось такое усиліе тѣла, на какое онъ былъ уже неспособенъ. Только губы его вытягивались, изображая улыбку, но зато будто передали свою способность улыбаться или смѣяться сѣрымъ глазамъ. Если воевода не хохочетъ, то по глазамъ его видно тотчасъ, что на него смѣхъ напалъ, тамъ будто, внутри, сокрытый отъ глазъ, но видно великій смѣхъ, веселый, забористый.

— Вѣдь вотъ ты, Грохъ, умница. И не одинъ ты такой въ Астрахани. Можно васъ, умныхъ головъ, съ дюжину набрать. Что бы вамъ промежъ себя сговориться, всѣ эти пересуды, слухи и измышленія опровергать. Что хорошаго? Зря народъ болтаетъ, малоумныхъ людей смущаетъ, безпорядокъ въ государствѣ творитъ. Что это за законъ такой особенный, астраханскій, что ни день, то новый слухъ и одинъ-то глупѣе другого. То изъ Крыма иль изъ Турціи глупость какая прибѣжитъ, то изъ Бухары. Но это еще пускай! А то вотъ изъ Москвы то и дѣло такія вѣсти приходятъ, что просто плюнь да перекрестись. Я такого другого города и не знаю. Помнишь, мѣсяца съ три тому назадъ всѣ толковали, что царь самъ будетъ къ намъ и всѣхъ въ нѣмецкую вѣру крестить учнетъ. Вѣдь повѣрили. Вы бы вотъ, умные люди, на себя благое дѣло взяли — усовѣщевать болтуновъ.

— Зачѣмъ? Не наше дѣло, мы не правители, — сухо произнесъ Носовъ. — Что мнѣ, когда народъ болтаетъ. Да и какъ пойду я противу слуха какого, когда я не знаю — кривду аль правду разносятъ.

— Что ты, что ты! Какую правду. Умный человѣкъ сейчасъ отличитъ правду отъ пустоты. Ну, вотъ теперь этотъ самый дѣлежъ всего царства россійскаго иль дѣлежъ года. Нешто смѣкалка твоя тутъ не причемъ? Нешто ты можешь повѣрить эдакой глупости?

— Что жъ?! — странно выговорилъ Носовъ.

— Вѣдь ты понимаешь, что это выдумка дурацкая, не можетъ сего быть. Слѣдовательно, ты прямо можешь такому слуху перечить и малоумныхъ людей на истинный путь направить.

— Нѣтъ, Тимоѳей Ивановичъ, это дѣло не наше, да и дѣло мудреное. Позволь тебѣ правду сказать, какъ я понимаю, по чистой совѣсти, безъ какого умысла.

— Говори, не въ первый разъ. Я тебя слушать люблю.

— Вспомни, Тимоѳей Ивановичъ, — не далекое то былье, — ходилъ по Астрахани, да и по всему краю, да и по всей россійской землѣ, слухъ диковинный, которому никто не вѣрилъ. И ты, воевода, смѣялся и не вѣрилъ, а всѣхъ повѣрившихъ дураками обзывалъ. Слухъ былъ о томъ, что Москва будетъ стоять пустая, якобы какой другой городъ. А столицей ей не бывать, столицу царь будетъ новую строить въ чухонской землѣ. Въ православной-то, вишь, мало мѣста. Былъ ли такой слухъ?

— Былъ, удивленно произнесъ Ржевскій.

— Глупство-ль оказалось?! Другой носился въ Астрахани слухъ, что всѣхъ бояръ, сановитыхъ людей царь обрѣетъ и раздѣнетъ. И вѣрить никто не хотѣлъ. А вышло что?! Не одѣлся онъ самъ и не одѣлъ всѣхъ своихъ приближенныхъ бояръ и князей да и столичное именитое купечество въ иноземные кафтаны? Развѣ не обритые всѣ ходятъ они тамъ теперь?