Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи Страница 3

— Бельцы, ваше превосходительство. Вон и здание штаба.

В штабе командира дивизии ждали генералы Раух и Нагловский. Доклады были короткие, но четкие. Расспросив о состоянии дел в дивизии, Гурко отправился на квартиру.

Будто и в штабе не задержался, а когда вышел, часы показывали двадцать два часа. На квартире Иосифа Владимировича встретил денщик Василий. Он уже истопил баню, приготовил чистое белье и, пока генерал купался, успел запечь добрый кусок мяса, густо приправленный перцем, и заварил свежего чая. Гурко ценил расторопного денщика, молчаливого и исполнительного солдата, а еще больше проникся к нему уважением во время болезни.

Это случилось два года назад, когда болезнь свалила его. Доктор не мог определить, что за причина недомогания и, когда никакие процедуры не помогли, Василий что-то сварил на плите, по всему дому потянуло какими-то травами. Потом он настаивал свое варево на спирте, и когда Гурко выпил, у него перехватило дыхание, а во рту долго держался вкус трав.

Ночью Иосиф Владимирович несколько раз пропотел, каждый раз Василий менял ему белье, а утром генерал, словно и болезни не было, спросил денщика, кто обучил его врачеванию. И тот поведал, что узнал это от бабки своей, жившей в Псковской губернии.

Дорожная суета укачала Гурко. Спал он крепко, но по устоявшейся привычке, едва рассвет забрезжил, был на ногах, засобирался в штаб. Денщик подал чай, хлеб с маслом, и генерал успел спросить о хозяевах. Василий поведал, что хозяин винодел, у него огромное хранилище, где множество бочек с разными винами. А хозяйка молодая и уже не раз справлялась, когда же приедет генерал.

Василий отправился на кухню. Гурко усмехнулся. Для такого молчуна, как Василий, и этот рассказ, видимо, был слишком утомительным.

На ходу кинув денщику, что, если позволят дела, появится только к обеду, Иосиф Владимирович отправился в штаб.

С приходом дивизии в Бельцы оживилась жизнь светского общества. Вечерами играла музыка, знать устраивала приемы, вечера, обеды и ничто, казалось, не предвещало нарушения ритма жизни.

Но это сторона внешняя. На самом деле ни одно собрание не могло не окончиться разговорами о событиях на Балканах. Восхищались храбростью сербов и черногорцев, подвигами русских добровольцев, проклинали злодейства янычар и башибузуков.

Генерал Гурко от званых обедов отказывался, ссылаясь на занятость, не жаловал и дворянские собрания. А однажды хозяйка дома, где он жил, пригласила его к вечернему чаю, и Иосиф Владимирович не посмел отказаться. Хозяин угощал генерала своими винами, а хозяйка сетовала, что генерал не жалует собрания и не появляется на балах. На что Гурко отшутился, пообещав непременно по весне исправиться, а хозяин перевел разговор, любопытствуя, когда война может начаться. И на это Гурко отшутился, сказав, что ответ может дать российское правительство, а еще точнее, Всевышний.

Беседы за чайным столом у хозяев были редкими, и Иосиф Владимирович тому был рад. Дел в штабе по мере приближения войны собиралось немало. Гурко появлялся в штабе утром, когда городок еще спал, дорогу проделывал пешком, когда выпавший снег еще не растаял или его не втоптали в грязь. Дежурный по штабу докладывал генералу, подавал сводки из частей, выслушивал распоряжения. Если случались какие-то чрезвычайные происшествия, то о них Гурко требовал докладывать незамедлительно и в любой час.

В тот год зима в Молдавии выдалась мягкая, с легкими морозами. В Бельцах снег выпал только к Новому году. А из Петербурга писали: снега завалили улицы и стояли морозы. Даже не верилось.

На Крещение полковые священники отслужили молебен, в дивизии побывал начальник штаба Дунайской армии генерал Непокойчицкий, а вскоре, по согласованию с румынским правительством, войска начали выдвигаться к турецким границам.

По сведениям российской разведки, полученными от болгар, турецкое командование усиленно готовится к боевым действиям. Их таборы встали по правобережью Дуная. Формируются резервы в Забалканье. Особенно укрепленным районом оказался треугольник крепостей Сумистая — Шумла — Варна, где турецкое командование держало свои значительные силы.

Всю вторую половину марта Гурко провел в частях своей дивизии. Проверял их боеспособность. Остался весьма довольным. Ранним утром возвращался из Ургенов. У штаба охрана, под навесом кони на привязи. Часовые приветствовали генерала. Иосиф Владимирович поднялся на крыльцо, толкнув дверь, вошел в помещение. Дежурный, доложил, что с минуты на минуту должен подойти начальник штаба, получена телеграмма от главнокомандующего. Гурко прочитал. Дивизии предписывалось передислоцироваться в район Зимницы.

Присев к столу, где лежала карта и очки Нагловского, Иосиф Владимирович попросил заварить чаю. От печи тянуло теплом, и вскоре ему стало жарко. Снял папаху и шинель, провел ладонью по бороде, склонился над картой Балкан. Глаза пробежали от верховий Дуная до гирл. Побродив в поисках возможного места переправы, карандаш уткнулся в Зимницу, напротив болгарского городка Систово. Здесь, по сведениям, правый берег крутой, обрывистый, для высадки войск малоудобен, а посему противник не будет считать его местом возможной переправы.

Вошел Нагловский. Крупный, седой генерал, принимавший участие еще в Крымской войне, поздоровался, спросил:

— Гадаете, где переправляться?

Гурко указал:

— Пожалуй, у Систово.

— Такого же мнения. А что скажете по телеграмме великого князя? В районе Зимницы уже сосредоточилась дивизия Драгомирова.

— Думаю, переправу начнет 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова, а нашу 8-ю кавалерийскую введут в прорыв.

— Я подготовил распоряжение по дивизии о передислокации. Судя по всему, весной надо ожидать объявления войны.

— Штаб армии в Кишиневе, там пока и Радецкий с корпусом… Я вот о чем подумал, Дмитрий Степанович. Коли в исторический экскурс обратиться, то российские войска через Дунай переправлялись еще при великом князе Святославе Владимировиче. И он вел дружину в несколько тысяч. Потом дунайские воды будоражили войска графа Румянцева, посланные матушкой Екатериной на турок. А еще генерал Дибич в царствование Николая Павловича. Теперь вот нам суждено Дунай преодолеть…

Нагловский перешел к телеграфу, а Гурко прикрыл веки и на короткое время забылся во сне, две последние ночи были бессонными. Сам не заметил, как задремал.

И послышался ему знакомый голос:

— Иосиф!

«Кто меня зовет?» — подумал Гурко.

Силился вспомнить. Вдруг догадался. Это же мать позвала его. Господи, подумал он. Ведь сорок лет, как говорила она в последний раз с ним…

И снова мысли о далеком детстве. Лесная сторона, небольшая усадьба. Березы, лиственницы. Село рядом, избы…

Потом увиденное в дреме исчезло, и Иосиф Владимирович увидел отца. Тот говорил ему строго:

— Помни, Иосиф, ты рода древнего, наш предок наместником Смоленским был.

Очнулся Гурко, о сне мысли: к чему бы? И подумал, уж ли и там, на том свете, мать вспоминает его? А ведь и я, матушка, не забываю вас… И решил сегодня же послать Василия в церковь, поминальную заказать…

Мысль перебросила его в Санкт-Петербург. С Александриной, женой, расстались холодно. Да они никогда близки и не были. Он все больше по гарнизонам, она, красавица, жила своими интересами…

Уже здесь, в Бельцах, накануне отъезда в Унгены, уходя в штаб, повстречал хозяйку дома, Софью. Она сказала игриво:

— Генерал, ваш Василий не позволил мне прийти к вам этой ночью. Он встал у двери и сказал: его превосходительство спит.

Софья была молода и привлекательна. Иосиф Владимирович улыбнулся, поцеловал хозяйке руку.

— Милая Софья, Василий пожалел мои старые, бренные мощи.

— Так ли уж, генерал? Побойтесь Бога и не отриньте меня вдругорядь…

В аппаратной застучал телеграф, и Гурко отправился знакомиться с новой телеграммой.

Начало марта 1877 года. Час войны неумолимо близился. Не одну бессонную ночь провел министр иностранных дел России князь Александр Михайлович Горчаков[5] в здании своего министерства, что у Певческого моста на Мойке.

Вот и это утро он встретил на своем рабочем месте. Тихо в кабинете, только мягко постукивали большие напольные часы в футляре из красного дерева. Весь пол просторного кабинета укрыт скрадывающим шаги пушистым ковром. Потолки и карнизы высокие, лепные. У стен строгие шкафы, полные книг. Кожаные, с золотым тиснением переплеты за чистыми стеклами.

Скрестив на груди руки, Горчаков неподвижно смотрел в зашторенное окно. Пасмурное небо над Санкт-Петербургом, тяжело падает сырой снег с дождем. Дуют порывистые ветры с Балтики, раскачивают фонари. В брезентовых венцератках мокнут извозчики, торопливо снуют пешеходы. Подняв воротник шинели, на противоположной стороне улицы укрылся в подворотне жандарм.