Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том II Страница 3

Князев перестал ёрничать и последние слова произнёс очень жёстко, пожалуй, даже с угрозой. Он начал понимать, что муллы хотят с кем-то свести счёты его руками, не доводя дело до суда, который, вероятнее всего, будет вынужден оправдать их недруга. Они надеются, что в боевых условиях «сэр мошавер» окажется достаточно скорым на расправу и сделает им подарок, не сильно вникая в детали дела. Может быть, так и будет, но муллы, как здравомыслящие прагматики, должны понимать, что сейчас им предстоит обозначить тот интерес, который имеет в этом деле «сэр мошавер». Князев многозначительно замолчал, глядя прямо в глаза главного муллы. Какие нехорошие у него глаза. Тяжёлые, стремящиеся придавить собеседника. Неужели мулла думает, что таким образом сможет произвести хотя бы некоторое впечатление на советского разведчика? Не переоценил ли он прагматизм этих фанатиков?

Мулла вдруг начал дышать очень тяжело. Он не привык уговаривать и убеждать. Его слово было и законом, и судом. Высшим судом, а не каким-то там «народным». Как унизительно было что-то там доказывать этому презренному кафиру. Но они так решили — еретика и смутьяна должен приговорить именно кафир. Только так и никак иначе.

Наконец мулла собрался с духом:

— Этот человек совершил религиозные преступления, и народному суду мы не можем его предать.

— А я разве мусульманин? — спросил Князев совершенно серьёзно, без тени улыбки. — Почему меня должны интересовать ваши религиозные проблемы? Может быть вам предать его шариатскому суду и побить камнями? — майор чувствовал, что этот диалог — ритуальный танец, а вскоре они доберутся до сути вопроса.

— Сэр мошавер, конечно, знает, что шариатский суд с некоторых пор не имеет права выносить смертные приговоры. Преступник на самом деле достоин побития камнями, но если мы сделаем это, что тогда вы сделаете с нами?

— Я? Ничего. Вас будет судить народный афганский суд. Мы терпим вас, служителей Аллаха, ровно постольку, поскольку вы помогаете нам поддерживать порядок. А если вы осмелитесь кого-то казнить, исходя из религиозных соображений.

— Вот именно, сэр мошавер, вот именно. Мы помогаем вам поддерживать порядок. Без нас вам порядка не удержать. Мы проживём без вас в этой стране. Всегда жили. А вы без нас — не сможете. А этот человек — он разрушает порядок, он смущает народ, он одинаково опасен и вам, и нам.

— Так значит всё-таки, по-вашему, советский офицер должен взять на себя функции шариатского суда?

— О, нет, — мулла всем своим видом дал понять, что даже мысль об этом кажется ему кощунственной. — Этот человек выступает против сынов Ленина. Убей его за это.

— Он совершил преступления против советской власти?

— Ещё не совершил, но он — подстрекатель. Вы же не хотите подождать пока он поднимет восстание против Советский армии здесь, в самой спокойной провинции? Вы понимаете, что его нельзя предавать публичному суду, ни вашему, ни нашему? Его надо просто тихо убрать. Вы должны это сделать.

— Я ничего вам не должен.

— Нет, конечно, не нам, сэр мошавер, — тонко и зловеще улыбался мулла. — Вы должны своему начальству. Этот человек призывает не подчиняться безбожникам, то есть вам. Он так же говорит, что он — шах. Он, по-существу, призывает к реставрации монархии, желая царствовать на нашей земле. Тот, кто оставит этого самозванного шаха безнаказанным, тот враг советской власти.

«Ах вот оно что, — подумал Кзязев, — я-то, дурак, ждал, когда они обозначат мой интерес в этом деле, а они решили попросту взять меня на испуг. До чего дошло — религиозные фанатики учат меня любить советскую власть. А ведь они действительно могут организовать мне большие неприятности. Да не в этом дело — от доносов как-нибудь отобьюсь. Только тут и правда что-то очень серьёзное, от чего нельзя просто так взять и отмахнуться. Если муллы так переполошились, значит это тема».

Князеву надоело играть в слова, и он просто спросил:

— Вы задержали смутьяна?

— Да, он здесь, во дворе.

— Пусть его приведут ко мне, а вы — идите. Если мне надо будет что-нибудь обсудить, я найду вас. Сюда больше не приходите, — Князев заметил, что разговаривает с муллами, как со своей агентурой. Им это, должно быть, очень обидно. Ну и наплевать, сами напросились.

Перед майором стоял типичный человек Востока лет тридцати с небольшим. Его облик и впрямь был царственным. Благородное лицо, осанка, красивые длинные волосы и короткая борода — всё изобличало личность незаурядную. Даже простая и обычная для этих мест одежда сидела на нём как-то уж очень ладно, словно её подбирали и подгоняли лучшие модельеры. «Может и правда какой-нибудь принц крови? — подумал Князев. — Держит себя с большим достоинством, страха в нём нет. И никакой позы, никакого вызова. Не похож он что-то на подстрекателя и религиозного фанатика».

— Ты — Шах? — спросил майор.

— Так меня называют, но я не считаю себя шахом, и не стремлюсь им стать. Если бы стремился, разве позволил бы так легко себя арестовать? Спроси и тебе скажут — я не сопротивлялся. Претендента на корону защищало бы множество сторонников. Меня не защищал никто.

Шах не заискивал и не оправдывался. Он просто говорил правду. Говорил спокойно и даже дружелюбно. Князев сразу же почувствовал к этому человеку большую симпатию. В нём чувствовалась сила и доброта одновременно. В Сашке тоже чувствовалась сила, но в нём полыхала ненависть. Шах был не такой, хотя было и сходство. Как будто оба они знают что-то очень важное и совершенно недоступное пониманию Князева.

Большие, чёрные, по-восточному томные глаза тепло смотрели на майора. С Шахом хотелось говорить. Наверно, поэтому Князев долго молчал, смакуя своё впечатление от этого необычного человека. Потом неторопливо и без нажима начал:

— Тебя передали мне муллы. Что ты сделал?

— Спроси у них. Я не знаю за собой государственных преступлений.

— Ты призывал к свержению народной власти?

— Нет, не призывал, — Шах очаровательно улыбнулся.

— Ты хочешь, чтобы Афганистаном правил шах?

— Я хочу, чтобы Афганистаном правил Бог. То Царство, в которое я призывал людей — не от мира сего.

— Значит, ты всё-таки против народной власти?

— Это ты сказал.

В душе майора неожиданно для него стало закипать раздражение. Князев чувствовал, что Шах отнюдь не пытается издеваться над ним, но это-то и составляло неожиданную проблему. Многие пытаются по началу глумиться над следователем. Майор знал, как таких ломать. С этим человеком так нельзя. С этим — непонятно как. Он выскальзывал из рук. Князев не переставал чувствовать симпатию к этому чудаку, но к симпатии странным образом примешалось раздражение. Он продолжил разговор довольно жёстко:

— Чем ты занимаешься?

Шах словно не заметил изменения в тоне майора, он ответил в прежней дружелюбной манере:

— Я свидетельствую об Истине. Люди, которые любят Истину, слушают меня.

— Ах вот оно что! — Князев злобно взвился, вскочив из-за стола. Его лицо перекосила ненависть. — Об истине свидетельствуешь? И всего-то навсего? Ну так это ж пустяки! Тебя надо немедленно отпустить! Вот только скажи мне, что такое истина — и вали отсюда.

Приступ чекистской ярости нисколько не смутил Шаха. Он ответил спокойно и проникновенно:

— Истина в том, что Иса — Сын Аллаха. Господин наш Иса — Он и есть Истина.

— Ну это и вовсе пустяки. Не хватало мне ещё залезать в ваши религиозные дебри.

На это Шах не ответил ни одного слова.

Князев подошёл к карте Афганистана и тупо уставился на неё. Про задержанного он, казалось, забыл, повернувшись к нему спиной. В кабинете повисло молчание. Точнее, два молчания. Одно — доброе, другое — злое. Майор пытался придти в себя. Он не мог понять, почему его душу так легко и беспричинно затопила ненависть к этому милому проповеднику. В голове вдруг застучали странные молоточки: «Он опасен, он опасен, он чрезвычайно опасен. Его надо убить. Убить и всё».

Князев подошёл к окну и с удивлением увидел, что муллы всё ещё стоят во дворе. Совсем с ума сошли. А за спиной у них уже целая толпа. Мрачные злобные лица, чудовищная концентрация ненависти. Эти люди готовы прямо сейчас порвать на части кого угодно. От массовых беспорядков их отделяет только шаг. За один день можно потерять всю провинцию. Потом для её возвращения потребуется крупная войсковая операция. Провинция, конечно, будет возвращена, но при этом погибнут сотни советских солдат. Груз-200 хлынет в Союз. Сотни матерей в рыданьях будут обнимать холодный цинк гробов. Он, майор КГБ Дмитрий Юрьевич Князев, для того и находится здесь, чтобы это предотвратить. И он знает, как это сделать. Надо всего лишь отдать им на растерзание этого чудака. Но он, майор КГБ Дмитрий Юрьевич Князев, не сделает этого. Почему? Ради чего он забудет свой долг? Во имя чего заставит рыдать сотни матерей? Выхода не было. Он вдруг почувствовал безмерную, нечеловеческую усталость.