Федор Раскольников - В плену у англичан Страница 3

В свое оправдание я солгал, что давно обрусел и уже забыл родной язык. Но в этот момент на шканцах появилась группа белогвардейских офицеров, и среди них я тотчас узнал высокую, долговязую фигуру моего бывшего товарища по выпуску из гардемаринских классов — бывшего мичмана Феста. Оскар Фест принадлежал к прибалтийским немецким дворянам. Вместе с другими белогвардейски настроенными офицерами он остался в Ревеле. На английском корабле Фест был единственным одетым в штатское платье. На нем ладно сидели элегантный, с иголочки темно-синий пиджак и тщательно отутюженные брюки. Несмотря на морозный день, он оказался без пальто и без шляпы — очевидно, только что вышел из кают-компании. Остановившись против нас у правого борта корабля, Фест медленно провел взглядом вдоль всего фронта, и его широко раскрытые голубые глаза буквально застыли на мне. Обычный для него румянец с еще большей силой залил продолговатое лошадиное лицо. Он сказал что-то своим белогвардейским спутникам, и меня тотчас изолировали от всей команды, раздели донага, подвергли детальному обыску.

В каюту, где проводилась эта унизительная процедура, буквально ворвался какой-то белогвардеец в форме морского офицера, взглянул на меня и, захлебываясь от радостного волнения, громко воскликнул: «Не is the very man» («Это тот самый человек»).

Очевидно, он знал меня в лицо. Увидев теперь на мне матросский бушлат, скромное белье и порванные носки, издевательски произнес:

— Как ты одет! А еще морской министр!

VII

После обыска меня вывели на палубу и заставили спуститься по трапу в моторный катер. Краснощекие английские матросы, сжимая в руках винтовки с привинченными штыками, безмолвно сопровождали меня. Моторист с усилием дернул рукоятку и завел мотор. Катер медленно и осторожно отвалил от миноносца.

Я был в полной уверенности, что меня везут на удобный для расстрела безлюдный и лесистый остров Нарген. Религиозные люди в такие моменты начинают молиться. Но я был атеист, и, поскольку уже примирился с мыслью о неизбежности расстрела, мне хотелось только одного: ускорить приближение этого рокового момента.

К моему удивлению, моторный катер, сделав крутой поворот, обогнул корму легкого крейсера «Callipso» и, резко уменьшив ход, пришвартовался к левому трапу. На стеньге развивался вымпел адмирала. Это был флагманский корабль английской эскадры. Английские матросы, которые конвоировали меня, показывали на него пальцем, сокращенно называя «Клипсо».

Я был проведен в крохотную каюту, где можно было только стоять. Ни сесть, ни лечь невозможно.

Через некоторое время из этой клетушки меня доставили в адмиральское помещение. Адмирал восседал за письменным столом. Против него в кресле для посетителей я опять увидел бывшего мичмана Феста.

Не предлагая мне присесть, адмирал задал обычные вопросы об имени и фамилии. Я назвал себя. Переговариваясь о чем-то с Фестом, адмирал тут же приказал матросам увести меня.

Теперь я оказался в узком паропроводном отделении, расположенном вдоль борта корабля. В помещении не было ни одного иллюминатора, круглые сутки горели электрические лампочки. От нагретых паровых труб было нестерпимо жарко. Вместо кровати на палубе лежала широкая доска. Дверью служила подвижная решетка, наподобие тех, какие бывают в тюрьмах.

По-видимому, я находился в арестном помещении для матросов. Возле решетки стоял часовой с ружьем. Он показался мне мало симпатичным парнем.

Соскучившись стоять на часах, матрос начал развлекаться: наводил на меня винтовку, зажмуривал левый глаз, указательным пальцем правой руки касался спускового крючка. Я знал, что часовой, приставленный для охраны, не посмеет расстрелять меня прямо на корабле, но все же эти его шутки не доставляли мне удовольствия.

Поделившись со мной своими восторгами по поводу разгрома Германии и ликвидации ее флота, часовой снова взял винтовку на изготовку, но на этот раз прицелился не в меня.

— Ленин! — гаркнул он и, ртом подражая выстрелу, резким движением опустил винтовку.

Я с отвращением отвернулся и отошел в задний угол своей камеры. Тут до меня донесся стук паровой машины, и по легкому ритмичному содроганию корпуса я понял, что миноносец снимается с якоря.

В полдень мне принесли на обед крепкого английского чая без молока и без сахару, несколько солдатских галет и коробку консервов. Жестянка была раскупорена, и на ее этикетке я прочел английскую надпись: «Консервы из кролика». Никогда в жизни не приходилось мне питаться кроликами, и, как ко всякому незнакомому блюду, я отнесся к этим консервам с известным предубеждением. Но, к моему удивлению, кролик по вкусу оказался похожим на курицу.

Из английских офицеров я никого не видел. Никто из них не удостоил меня своим посещением. Лишь какой-то механик, похожий на сверхсрочного кондуктора флота, пришел с листом белой бумаги и попросил написать ему что-нибудь на память. Я охотно выполнил его просьбу — воспроизвел на бумаге запечатлевшееся в моей памяти одно революционное стихотворение.

За отсутствием иллюминаторов мне невозможно было различить, день сейчас или ночь. Часов у меня тоже не было. Но, судя по продолжительности похода, решил, что должен, уже наступить вечер. Меня стало клонить ко сну, и я улегся на доске, брошенной прямо на палубу.

Легкий крейсер шел полным ходом. Ритмично и мягко стучала паровая машина. Убаюканный легким содроганием корабля, я быстро уснул.

Наутро меня снова напоили чаем с галетами. Затем наконец машина перестала работать, и корабль остановился. Через некоторое время меня повели на палубу. Я увидел, что легкий крейсер стоит у берега в пустынной лесистой местности, густо покрытой снегом. В отдалении виднелось несколько одноэтажных казарменных построек из красного кирпича. С палубы миноносца меня по сходням перевели на палубу стоявшего рядом товаро-пассажирского парохода. Приказали спуститься в трюм и посадили в одну из кают на левом борту. В каюте был иллюминатор, и я тотчас жадно прильнул к холодному стеклу. Однако, кроме занесенного снегом густого леса, ничего не увидел.

Затем послышались шаги: в соседнюю каюту провели какого-то пассажира.

VIII

С наступлением сумерек пароход снялся с якоря и вышел из гавани. Мы проплыли мимо длинного мола, на конце которого горела мигалка. До сих пор я не знаю названия этого порта, но, если бы мне пришлось когда-нибудь в нем побывать, я сразу узнал бы его: так отчетливо врезались в память эти мимолетные впечатления.

Выйдя за мол, пароход круто повернул влево. На мой вопрос, куда мы идем, конвоир ничего не ответил. Я стал догадываться, что меня везут в Англию. Моя каюта отделялась от каюты соседнего пассажира тонкой переборкой, сквозь которую слышались монотонные, унылые шаги и хриплый кашель. Моим соседом оказался матрос Нынюк, комиссар миноносца «Автроил», украинец из Волынской губернии.

На этом пароходе мы плыли вместе несколько дней. На нем же встретили новый, 1919 год. Ни книг, ни газет нам не давали. Единственным моим развлечением был иллюминатор, у которого я простаивал часами.

Почти все время пароход шел вдоль холмистого берега, кое-где покрытого редким снегом. По солнцу я определил, что курс лежит на запад. Чем западнее мы продвигались, тем меньше снегу лежало на берегу.

Однажды, когда я проснулся, пароход стоял на якоре. Поле зрения, открывавшееся из моего иллюминатора, не позволяло выяснить место стоянки. Я постучал в дверь и в сопровождении надзирателя поднялся в гальюн. Оттуда передо мной раскрылась панорама большого города: лес фабричных труб, гигантские паровые краны, и над бесчисленным множеством домов — позеленевший купол собора. По фотографиям, виденным мною раньше, я уловил стиль города и догадался, что это Копенгаген. Мой мрачный тюремщик кивком головы подтвердил мое предположение.

Вскоре мне было предложено выйти наверх. Поднявшись на палубу, я увидел весь рейд, переполненный военными и коммерческими судами. Невдалеке стояла целая эскадра миноносцев под разноцветным английским флагом. На моторном катере меня перевезли на флагманский английский миноносец «Кардиф» и опять поместили в какое-то душное паропроводное отделение. Тов. Нынюк был строго изолирован от меня.

Через некоторое время миноносец снялся с якоря. Когда меня вывели на прогулку, я увидел, что «Кардиф» идет головным, а за ним стройной кильватерной колонной следует несколько однотипных миноносцев. Поход совершался целым дивизионом.

Наше плавание в Немецком море было довольно бурным. Миноносец качался на волнах, как поплавок. Привыкнув к качке во время службы во флоте, я не испытывал морской болезни. Английские матросы тоже прекрасно переносили шторм и с грациозностью кошек бегали по уходящей из-под ног палубе. Только при подходе к английским берегам качка прекратилась, на море установился штиль.