Портрет Лукреции - О' Страница 3

Когда Лукреция начинает ходить, на нее чуть не падает котел с кипятком, и тогда девочку возвращают наверх, в детскую. Как грустно без привычной кухонной суеты и пара от кастрюль, а четверо незнакомых детей и вовсе ее пугают; она плачет два дня кряду. Верните кормилицу! Когда резались зубы, она давала деревянные ложки, чтобы чесать десны. Верните ложки! Верните букетики трав на подоконнике! Верните сырную корочку или кусочек теплого хлеба в ласковой руке! Ей не нужна комната с рядами кроватей, не нужны эти одинаковые дети: они постоянно перешептываются, косятся на нее, а потом встают и уходят! Малютке смутно припоминается жуткая картина: грохот, огромный черный котел на полу и поток шипящей жидкости. Не нужны ей заботы нянек — нечего им одевать ее и кормить! Ей нужна кухарка, ее молочная мама. Вот бы сжать пальцами прядку ее шелковистых волос, свернуться на мягких коленях и сладко уснуть. Вот бы увидеть доброе лицо молочной сестры, которая поет песенки и позволяет рисовать веточкой в золе…

София качает головой и бормочет:

— Говорила же, нельзя отсылать ее в подвал!

Девочка соглашается поесть, только если поставить тарелку на пол рядом кроватью.

— Как из леса сбежала, — ворчит София.

Она решительно заходит в покои Элеоноры и обо всем докладывает, уперев кулаки в боки, но ее бывшая подопечная только устало вздыхает и кладет в рот очищенный миндаль. Герцогине вновь предстоит рожать, и круглый живот горой возвышается под одеялом. Элеонора ждет мальчика. На сей раз она не стала полагаться на удачу и велела завесить комнату портретами здоровых юношей за достойными мужскими занятиями — метанием копья и сражениями на турнире. Она соглашалась выполнять супружеские обязанности только здесь, к большому разочарованию Козимо: он любил предаться страсти в коридоре или в мезонине. Но нет, Элеонора не повторит прежней ошибки.

В четыре года Лукреция равнодушна к куклам, не играет с братьями и сестрами и не ест за столом, как положено, — ей куда интереснее быть одной, носиться по крытой галерее, как дикарка, или часами глядеть из окна на город и далекие холмы за его пределами. Когда художник приезжает написать ее портрет, шестилетняя Лукреция вертится и ерзает, покуда Элеонора не выходит из терпения и не отсылает ее в детскую — картины не будет. В восемь или девять у Лукреции появляется новая причуда: она наотрез отказывается носить обувь, даже когда София шлепает ее за непослушание. А в пятнадцать, накануне свадьбы, она поднимает ужасный шум из-за платья, которое Элеонора лично поручила швеям и продумала, от синей шелковой ткани до узора из золотой парчи. Лукреция влетает в покои матери и во весь голос кричит: ни за что она не наденет платья, не наденет — и точка, оно ей велико! Элеонора сидит за scrittoio[8] и занята письмом одной из любимых аббатис, однако твердо и сдержанно отвечает дочери: платье ушивают, ей самой это прекрасно известно. Конечно, Лукрецию это ничуть не успокаивает, она переступает черту. Почему ее заставляют донашивать вещи за покойной сестрой, Марией?! Мало того что Лукреции достался ее жених, так теперь и замуж она пойдет в ее платье!

Элеонора откладывает штифт[9], мысленно поднимается из-за стола и подходит к арке, под которой стоит дочь. Снова вспоминается день ее зачатия. Элеонора смотрела на карты древних стран, грезила причудливыми, бурными морями, драконами и чудовищами, покорилась неистовым ветрам, сбивающим корабли с курса. Роковая ошибка! Сколько лет она преследует Элеонору, и как жестоко наказывает ее судьба!

А на другом конце комнаты стоит Лукреция, ее угловатое лицо блестит от слез и расцветает надеждой. Элеонора знает, о чем думает дочь: «Мама поможет. Она спасет меня — и от платья, и от брака. И все будет хорошо».

Первый тигр в Тоскане

Палаццо, Флоренция, 1552 год

Во Флоренцию прибыл знатный гость из другой страны и преподнес великому герцогу картину с тигром. Козимо восхитился подарком и вскоре пожелал владеть этим необыкновенным, беспощадным хищником. Для увеселения гостей в подвале палаццо построили зверинец, и тигр чудесно вписался бы в коллекцию экзотических животных.

Козимо поручил своему consigliere[10] Вителли найти тигра, поймать и доставить во Флоренцию. Советник знал, что этим кончится, еще когда увидел картину, и только украдкой вздохнул и исправно записал приказ в учетную книгу. Он надеялся, что государя отговорят от этой затеи или он сам о ней забудет, занятый восстанием республиканцев в Сиене[11].

Однако Козимо не оправдал тайной надежды Вителли.

— Как обстоят дела с тигром? — однажды спросил герцог. Он стоял на террасе и готовился к ежедневной тренировке — снимал с охотничьего сокола клобучок и пристегивал к поясу оружие.

Вителли принялся судорожно листать учетную книгу и что-то пробормотал о сложностях на морских путях с Востока. Козимо не поддался на обман. Герцог в упор посмотрел на Вителли левым глазом; его чуть косящий правый глаз глядел немного в сторону от советника.

— Неприятная новость, — покачал головой герцог, вкладывая сначала один, потом второй кинжал в сапоги, как делал всегда, переступая порог палаццо. — Очень неприятная. Ты ведь знаешь, вольеры в подвале уже готовы: пол подмели, решетки закрепили. — Он взял из рук слуги кожаный пояс и затянул на талии. — Нельзя держать клетки пустыми, нужно что-нибудь в них хранить. Или кого-нибудь.

Козимо поднял свой любимый меч — легкий и изящный, с узорчатым клинком, и рассек им воздух, на мгновение задержав на Вителли взгляд, полный жестокой насмешки.

Великий герцог вложил меч в ножны и спустился с террасы. За его спиной перешептывались секретари, наверняка их позабавила эта сценка — Вителли мог поклясться, что слышал сдавленный смешок.

— Возвращайтесь к работе! — прикрикнул советник, громко хлопнув в ладони. — Все за дело!

Секретари неспешно разбрелись, а Вителли упал на стул за рабочим столом, мрачно призадумался и притянул к себе перо и чернила.

Об интересе Козимо к тигру сообщили эмиссару, наместнику, морскому капитану, торговцу шелком, советнику султана, вице-королю, торговцу специями, заместителю секретаря во дворце махараджи, двоюродному брату махараджи, самому махарадже, его жене, сыну, а потом опять заместителю секретаря, а дальше солдатам и жителям бенгальских окраин.

Тигра изловили, привязали к жерди и увезли на корабле из жаркого края обильных дождей и густой зелени. Долгие недели и месяцы зверь провел под палубой в сырой, покрытой солью темнице и наконец прибыл в портовый город Ливорно. На суше тигра посадили в деревянную клетку и привязали ее к телеге, запряженной шестью перепуганными мулами.

Когда слуги с тигром уже подъезжали к Флоренции, Вителли письмом велел им подождать до темноты за воротами города. Советник распорядился ни в коем случае не везти зверя по улице средь бела дня — следовало припрятать телегу в каком-нибудь лесистом месте и ждать ночи.

Вителли рассудил так: флорентийцы ни разу не видели тигров, а потому шума не избежать. Зеваки столпятся поглазеть на диковинку, поднимется крик, дамы лишатся чувств, а юноши примутся на спор подстрекать зверя, тыкать в него копьями и палками. А если животное придет в ярость и разорвет путы? Вдруг, обезумев, оно ринется на улицу и сожрет детей и горожан? Лучше повременить до полуночи, тогда никто ничего не услышит и не узнает.

Конечно, кроме маленькой Лукреции, лежащей в тесной кровати с сестрами под самой крышей палаццо. Кроме Лукреции с печальным, серьезным взглядом и тонкими блеклыми волосами, столь непохожими на медно-каштановые роскошные локоны, унаследованные братьями и сестрами от матери-испанки. Кроме Лукреции, худенькой и маленькой для своих лет, каждую ночь спящей на самом краю матраса (старшенькая, Мария, любила раскинуться посреди кровати и вечно толкалась острыми локтями). Кроме Лукреции, засыпающей позже всех.